Варламов В.
(«ХиЖ», 1987, №8)
Мы столь радикально изменили нашу среду, что теперь для того, чтобы существовать в этой среде, мы должны изменить себя.
Норберт Винер
Вот еще не начал, а мысль уже привычно устремляется по накатанному потребительскому пути: что есть гриб в химико-гастрономическом смысле и как его добыть. Раньше ели несколько избранных видов. Теперь грибной ассортимент расширился. В старину говорили просто: ягода — подспорье, а гриб — снедь. Нынче бесчисленные публикации о грибах забиты колонками долей процента, усредняемых и так и сяк. Белки, витамины, калории. Продукт питания. Гурман — а мы, как правило, гурманы — не вводит в себя усредненную смесь аминокислот и полисахаридов. Он вкушает. И отваливается в блаженстве. Пища богов!
Как ни кинь, выходит, что два мира, грибной и человеческий, вращаются по своим орбитам, соприкасаясь вроде бы лишь в одной точке. И если с первым что-то случится, трещина пройдет через желудок второго.
 Вот белый-крепыш или другой хороший гриб, такой важный и себе на уме, глядит независимо, чуть сдвинув набок роскошную шляпу с уместно прилипшим пером-листиком. У грибов есть причины важничать. Древность рода. Человек не в силах пока приписать себе больше нескольких миллионов лет. А гриб запросто мог бы оперировать словами дремучими и хмурыми — мезозой, палеозой, может быть, протерозой даже. Правда, с предками у него не совсем ясно. Вечная беда аристократов: ведь и мы все ищем в темных лесах третичного периода missing link — недостающее звено в своей родословной (есть у этого английского выражения другой смысл — «без вести пропавшие»). Что же до гриба, так лучший друг популяризаторов, «Биология» К. Вилли, честно признается: «Происхождение базидиомицетов в ходе эволюции до сих пор окутано тайной».
Наш красавец как раз базидиомицет. И горд своими базидиями, как лучшей принадлежностью спорообразования, перед простоватой родней — всякими там низшими, сумчатыми и несовершенными грибами. Кроме того, хоть это и не главное, он часто съедобен. Для него лишний шанс к расселению спор, а для нас — приятно. Так что дальше мы будем иметь в виду его, отвернувшись от множества грибов, посягающих на наш организм, на наших животных, на наши растения и даже на наши съедобные грибы. Они не так интересны.
Два великих царства есть на земле: животное и растительное. Гриб, конечно, не животное. Стало быть, растение. Мы же так привыкли: или-или. Однако что это за растение, если у него нет самого главного — хлорофилла и он не может напрямую усваивать солнечную энергию? Гриб вынужден потреблять, как и мы с вами, готовое органическое вещество. Даже углеводы он копит не в растительной форме крахмала, а по-нашему, по-животному, синтезирует гликоген. И выделяет мочевину, между прочим. А часто ли вам попадалось растение с полным комплектом аминокислот, включая «незаменимые», что есть только в мясе? Нет, не зря гриб льстиво называют «лесным мясом» — он и портится так же быстро и можно отравиться боровиком не хуже, чем тухлятиной.
Зато гриб подобно растению всасывает, а не заглатывает пищу. И способен к неограниченному росту, чего не может любой животный организм, даже сверхперекормленный ребенок. «Ведьмин круг» достигает двухсот метров в диаметре, а ведь тоже — особь. И, совсем уж издеваясь над нашим стремлением все расставить по полочкам, природа подсовывает в грибе хитиноподобные вещества, свойственные насекомым. Отступая, но не сдаваясь, мы говорим: гриб — бесхлорофилльное растение, хотя с совершенно особыми свойствами. А самые отчаянные головы признают: «По-видимому, это особое царство».
Это всемогущее царство пронизало почвенной слой тончайшим кружевом грибницы-мицелия. В Каракумах есть грибы. На Шпицбергене — десятки видов. Чем больше растительной органики, тем гуще нежная сеть гифов-тяжей.
Мы привычно делим грибы на сапрофитов и паразитов — потребителей отжившей и живой растительной биомассы. И столь же привычно называем обитателя пеньков — останков дерева «злейшим врагом леса» (а судьи кто?). Опенок встречается и на живых стволах! Правда, кажется, выбирает ослабленные, выбраковывает их. Если б так просто было. Юные елочки в посадках лучше растут от опячьего соседства. И опенок никого не трогает, осторожно пробираясь между ними. А дав подрасти, вдруг набрасывается на молодежь.
«Ведьмин круг» состоит из разноцветных концентрических колец. В центре — нормальная трава, к периферии — пышная, еще дальше — угнетенная, и по самой границе подземного кружева мицелия — цепочка плодовых тел («черти масло били»). И в лесу опытный грибник не пройдет мимо участка с подозрительно измененной растительностью: может, груздь виноват, а может, и белый.
Говорят, эволюция грибов шла от сапрофитизма к паразитизму. Но для грибов первое дело — это умение ладить с соседями, пусть иной породы, даже поступаясь чем-то. Вот микориза, грибокорень. Нежный мицелиальный чехол гриба облегает корни растения. И в самих тканях корня — клубки и петли гифов. Чем не паразит? А в клетках растения — особые тельца, образованные грибной плазмой, и хозяин с удовольствием переваривает эту питательную субстанцию — говорят, даже с витаминами, ведь растению тоже нужны витамины. Так кто же у кого сосет соки? На всякий случай назвали это двусторонним — аллелопаразитизмом, но понятней не стало.
Может, это частный пример симбиоза, взаимовыгодного сожительства? Но вот данные исследований (Селиванов И. А. Микосимбиотрофизм как форма консортивных связей в растительном покрове Советского Союза. М., 1981). Итог многолетней работы. Изучено 3449 видов (не экземпляров!) растений в разных климатических зонах. 78% из них оказались микотрофными: деревья, травы, кустарники. Иначе говоря, три четверти растительного мира питаются при помощи грибов! Нет, это не любопытный примерчик, а обычай.
Наш красавец, разумеется, образует микоризу. С кем? Осиновик желто-бурый тяготеет и к березе, и к сосне, и к ели. Березовик, правда, старается оправдать свое имя даже в тех суровых краях, где гриб выше дерева и назвать его подберезовиком никак нельзя. Зато опенок не только селится на пнях всевозможных деревьев (сапрофит), не только грызет их живьем (паразит!), но и образует микоризу — кормилец! — со многими кустарниками и травами. Есть и однолюбы редких достоинств. «Появление масленка лиственничного около деревьев, выращенных из семян, которые были завезены из очень дальних мест, любопытно и таинственно», — растроганно пишут микологи. Орхидные растения вообще не хотят прорастать без надлежащего гриба. Азалии и рододендроны перестают капризничать, получив кусочек почвы с грибницею родных вересковых пустошей.
Замечено, что деревца из питомника, вскормленные химией, ущербны микоризою — и трудно им приходится при пересадке в лес. Сеянцы же, искусственно «микоризованные», легко переносят смену адреса, лучше растут на новом месте, им не так страшны холода и сухость и даже заразные болезни. Мы привыкли считать: дичок устойчивей культурного растения потому, что закален в горниле естественного отбора. Но так ли все просто? Ведь у дичка — связи. Широкоразветвленные, сложнейшие взаимоотношения с разными организмами. Человек же, выхаживая избранную культуру, борется с ее соседями, самонадеянно взваливая на свои плечи малопонятные обязанности живого сообщества — ценоза. И, добившись своего — крупноплодности там или яйценоскости, получает бесплатным приложением кучу хлопот, все возрастающих.
Биоценоз — гарантия устойчивости его компонентов. Микориза — принадлежность биоценоза, страховой полис нормальной жизни. Хорошо бы проверить такое утверждение. Способы есть. Почему, например, след вездехода в тундре — как незаживающая годами рана, а грядку в Тарусе не успеваешь пропалывать? Низкие температуры не способствуют энергичной передаче вещества в биологических процессах, жизнь в тундре сравнительно скудна и разорвана: ценозы хрупки, обеднены видовым составом. И, как индикатор этого, слабеют связи высших растений с грибами, многие из них входят в те остаточные 22 %, лишенных микоризы. То же в пустынях, в гольцовом поясе среди скал и каменистых россыпей — везде, где жизнь затруднена, организмы в большей мере становятся всяк сам по себе, как разгромленная армия. И верный показатель к тому — исчезновение микоризы.
 Грибы на первый взгляд занимаются в биосфере тем же, что и бактерии, — минерализацией органического вещества. Писали даже, что медлительный гриб уступает бактериям легкозагнивающие продукты животного происхождения, а сам довольствуется растительными. Разные скорости роста, конкуренция, дескать. Но порядочный гриб и не хочет расти на мясе, даже если устранить «конкурентов». А на подходящем субстрате дает за минуту до 20 000 клеток.
У гриба мощные специализированные ферментные комплексы, которым позавидуют даже бактерии. Недаром растение с микоризой порою отказывается от корневых волосков, получая от грибницы и минеральные соли, и стимуляторы роста, и даже сахара.
Сплошная автомобилизация расширила доступ в леса. Микологические успехи позволили включить в сбор массу новых видов. Выросший в грибном краю на Вологодчине, я, оказывается, не знал грибов: мы собирали боровик и красноголовик, рыжик, волнушку и груздь, ну еще что-то по мелочи. Остальное — поганки. Теперь же... Паутинник слизистый и красный браслетчатый предлагают включить в заготовки — почитай, все берем, лишь бы живот выдержал. То-то, наверное, возросли темпы грибной добычи!
И вообще — где цифры? С цифрами плохо. Однако вот две работы карельских авторов, весьма красноречиво выявляющие динамику («Изучение грибов, ягод и лекарственных растений в Карелии», Петрозаводск, 1933, «Ресурсы недревесной продукции лесов Карелии», Петрозаводск, 1981). . Несмотря на почтенную разницу в летах, они, как родные сестры, говорят хором: грибы Карелии изучены недостаточно, для уточнения их ресурсов хорошо бы привлечь карты лесоустройства, заготовители работают спустя рукава, надо призвать массы, наладить сеть грибоварочных пунктов и, как всегда, беда с тарой.
В 1931 году Карелия заготовила 485,9 т соленых грибов. Плюс Карелторг завез два вагона соленых волнушек с Урала. В Карелию!
Книга 1981 года сообщает: «Заготовительные организации собирают в среднем 217 т грибов в год». «Отчетные данные не показали четкой тенденции к росту заготовок». Куда уж!
Может быть, только в Карелии так? Первое издание БСЭ: на 1927 год «промысловый сбор грибов в СССР дает 75 400 т на сумму 9500 тыс. р.» Через полвека, по данным 1974 года (Обозов Н. А. Организация побочных пользований и специализированных хозяйств. М., 1974.), «в СССР в урожайные годы собирают до 50 тыс. т грибов на общую сумму свыше 25 млн. руб.». Как видим, если что и выросло, так цены. Динамику индивидуальных сборов каждый может проследить на рынке — и по ценам, прямо связанным с предложением, и по видам.
Мы утешаемся прекрасными соображениями, что сборы наши составляют пока будто бы лишь пять процентов от общего количества (знать бы его), что настоящий грибник с пустой корзиной не придет, что заготовители вот ужо развернутся — а их, может быть, инстинкт отвращает от вложения капиталов в ненадежное дело: год на год не приходится, конечно, но грибов-то все меньше, граждане. Кажется, давно ли собирал по бетонке, вправо от Каширского шоссе, рыжики — веселые пятачки по полсотни штук под каждой елочкой, и юные березовики на болотинке под Истрой — как сахарные пальчики — дюжина на кочку, и трюфели под Загорском на бывших монастырских землях. И ведь никто не скажет, как хорошо брал рядовку фиолетовую, но каждый — белые, белые... Кстати, помните ли вы, что сушенные белые ценились по сортам: ярославская шляпка, судиславская, польская, пробел и желтяк? Не спрашивайте об этом у пугливой старушки возле метро, дерущей с вас семь шкур за чахлую низочку черт-те чего.
Грибов становится меньше. И они другие. Почему?
Известны два подвида грибников, и отношения между ними, как на войне остроконечников с тупоконечниками, — без пощады. Одни срезают гриб, другие срывают, по словам первых, самым зверским образом и тем портят грибницу, омрачая наше будущее. Я — за первых.
Но ведь, как подумаешь, именно звери были переносчиками спор сотни миллионов лет, и все было хорошо, потом уж пришел этот, с ножиком. И не ногу с костями вырывает из кровоточащего тела, а отторгает плод, эволюцией для того сформированный — может быть, это даже стимулирует грибницу к образованию новых? Ковыряют палкой опять же, нарушая систему питания. А вот финны, заметив, что сморчки лучше плодоносят на вздыбленной почве, специально пропахивают борозды — и «поврежденная» грибница реагирует благодарно.
Те, которые без ножа, отругиваясь, бьют противника его же идеологией, уподобляя мицелий высокоразвитому животному организму. Дескать, после среза остается пенек, и в нем, как в гнилом зубе, развивается инфекция, поражающая всю грибницу. Этак и огурец нельзя было бы ни срезать, ни сорвать. Все эти «травмы» в достаточной мере предусмотрены проектом развития еще в мезозое.
Не очень давно приходилось частенько слышать: это Владимир Солоухин виноват, написал «Третью охоту» — и толпы кинулись в лес, хищнически истребляя все на своем пути. Но писатель, пусть безотчетно, слуга времени. Публикация тогдашняя не случайно совпала с нарастающей тягой горожан на природу и, бесспорно увеличив ряды грибоедов, в большей мере просветила их. Сколько людей впервые попробовало и похвалило дождевик или чесночник, сколько избежало отравлений... А насчет хищничества — не без того, конечно. Однако и экологическая совесть человека возрастает. Множатся ряды книг по охране природы. В библиотеке, посмотришь, целые полки «О братьях наших меньших», «В защиту зеленого друга». Не ищите там про грибы. Это и впрямь особое царство. Их защищают не громче, чем бактерий, а в основном собирают и едят.
Кто-то высчитал, что трава перестает расти на участке, по которому ступили за сезон в среднем 16 раз. Гриб не столь вынослив. Каждый знает, что кружево плесени распластывается на поверхности субстрата. Гриб — аэроб, ему нужен кислород, мицелию дышать надо, как и нам с вами. Любое уплотнение почвы душит его. Могучее существо, способное взрывать асфальт (давление в плодовом теле — до семи атмосфер), не выдерживает нашего топота по рыхлой лесной подстилке. Нарастающее безгрибье вокруг больших городов — одно из наименее учтенных следствий «туристского перевыгула». Оно может быть индикатором предельной рекреационной нагрузки на природу.
Есть неприятности и поважнее. Уже упоминалось, что минеральные добавки не способствуют развитию микоризы. Но собираем-то мы не микоризу пока еще. Что происходит с самими грибами при этом? Вот наблюдения в березняке на четвертом десятке лет его жизни. Урожай грибов, средний за 9 лет, составил на контрольном участке 117 кг/га, при внесении минерального азота — 178,5, при комбинированном удобрении азотом, фосфором и калием — 222,4 кг/га. Неплохо? Еще бы! Вот только глянем, что там повырастало. Широкоизвестные грибы — белый, березовик с осиновиком, грузди, сыроежки: контроль — 99,7, с азотом — 49,4, с NPK — 21,1 кг/га. М-да... Остальное — «малоизвестные», среди них воспрянули духом лаковица розовая, паутинник чешуйчатый и, первей всех, свинушка тонкая, скрытый враг наш, возросла с полутора до ста семи — ста одиннадцати кило на гектар! А белый гриб сполз с 18,3 на 2,7—1,6 кг/га.
Но главное воздействие на леса — отнюдь не удобрение. Вот пролетел самолет, распылив облако арборицида, чего-нибудь вроде 2,4-дихлорфеноксиуксусной кислоты. Листья на березах, осинах и прочем «малоценном» древостое скукоживаются — хвойным породам, самым желанным для промышленности, становится светлее, легче расти и копить «товарную древесину». Едкий запах пропадает через неделю. Но не вздумайте собирать в таком лесу целебные травы и грибы, ягоды и корм для животных. Потом «легкая кавалерия» — микроорганизмы справятся с напастью. И, когда солидный гриб придет в себя, густая трава уже не даст ему места. То же, но в большей мере случается и после рубки. Грибы, привычные к древесному пологу, пропадают. Среди первозданного хаоса, типичного для лесозаготовителей и Тунгусского метеорита, воцаряются уже знакомые нам лаковица и свинушка, сморчок и опенок.
Древесина дороже, скажет иной экономист, радеющий о пользе государству, и нельзя в важном деле считаться с мелочами: те же арборициды экономически выгодны. Цифры на все есть. Другие экономисты, не менее радеющие, знают, что выросшее под деревьями от их посадки до заготовки стоит дороже, чем полученный рубкою товар. Так что лучше говорить о целесообразности, о нужде и пользе, не всегда совпадающих. И не всегда можно ставить рубль против рубля, оперируя экологически безграмотным выражением «побочная продукция леса». Лес — это единая биологическая система, отвечающая на любое воздействие всеми своими частями. Ей, этой системе, как говорят, свойственно многообразие полезностей вплоть до гигиенической и эстетической, тоже по какой-то методике оцененных дороже древесины.
Мы воздействуем на лес в целом. Не только путем его сведения, порой забывая закон лесоведов, что рубка и восстановление должны быть синонимами. Прошел тот наивный период, когда трубы заводов тянулись повыше, чтобы не вся серная кислота, образующаяся из выбросов, лилась на головы ее производителей. Теперь все больше фильтров. Но пока загрязнение атмосферы продолжается в довольно высоком темпе и разнообразии, не ведая государственных границ. Месиво грязи, витающей в воздухе, плюс водяные пары и солнечная энергия превращают воздушный океан планеты в химический котел, и что там образуется — поди знай. Медлительная старушка-эволюция не успевает перепрофилировать своих чад — кто-то уходит.
При любом потрясении в природных сообществах на место хорошо специализированных «благородных» видов врывается всякая шушера. Нет, опенок — снедь, и собирать легко, но когда наблюдаешь по осени вереницы машин и в каждой под завязку — опята, опята... Чего ж они плодятся, как ерши в загаженной речке? Раньше считали, что гриб перестает расти от одного только взгляда. Гипербола, конечно, но хорошо отражающая чувствительность благородного вида. А ораву опят хоть бей по голове — им все равно. Быть может, эта вакханалия — тоже сигнал о широкоидущих изменениях в природе: еще и деревья плодоносят, и хвоя не жухнет, но там, в глубине, меняются тайные условия, небходимые для контакта белого гриба с его пятьюдесятью подопечными.
Ему плохо — хорошо ли другим грибам? Им неважно — а как нам?
Источник: Химия и Жизнь, №8, 1987 г..
Рейтинг публикации:
|
