Самая простая из мыслимых трактовок «Собачьего сердца» сводится к конфликту между выдающимся учёным, рафинированным интеллигентом Филиппом Филипповичем Преображенским и «пролетариями» в лице Шарикова и Швондера. Этот конфликт прямо следует из текста произведения, и он охотно принимается постановщиками, идёт ли речь о блестящей киноверсии Владимира Бортко или о спектаклях (автор видел три театральные постановки «Собачьего сердца», все они исходили именно из такой трактовки).
Мало того, что такая трактовка не единственно возможная (к этому вопросу мы ещё вернёмся), но сама по себе она неверная просто исходя из текста произведения. Не верите? Давайте порассуждаем.
Профессор и пролетарии
Читая повесть, мы естественным образом подходим к выводу о том, что раз уж профессор Преображенский не любит пролетариев, так он, наверное, не любит пролетарскую революцию и пролетарскую власть. В общем — контрреволюционер и антисоветчик. Поскольку этот образ для «белогвардейца» Булгакова выглядит вполне органично, мы тихо умиляемся безумной храбрости Михаила Афанасьевича, писавшего такую колерованную антисоветчину.
Потом читаем любое абсолютно развёрнутое жизнеописание Булгакова (допустим — классическую Мариэтту Чудакову) и наше умиление бьёт нас же по голове тупым тяжёлым предметом. Дело в том, что «контрреволюционер» и «антисоветчик» Булгаков отнюдь не в стол писал «Собачье сердце». Он действительно собирался его опубликовать! И, надо сказать, продвинулся в этом деле довольно далеко. Вероятность того, что книга увидит свет, существовала. В конечном итоге опубликовали её, конечно, только после падения советской системы цензуры, но это произошло вовсе не потому, что сам Булгаков так задумал.
На самом деле мы попали в ловушку общепринятых оценок. Как писал Станислав Ежи Лец — так хорошо научились читать между строк, что забыли прочитать сами строки. В строках же ничего контрреволюционного и антисоветского нет, и, более того, сам Преображенский прямо говорит, что никакой контрреволюции в его брюзжании не содержится.
И правда — а что там?
Может, профессор Преображенский переживает о судьбе государя императора? Нет. И, более того, есть у нас подозрение, что в феврале 1917 года он, может, красный бант, подобно Тальбергу, не нацепил, но уж коллег точно начал называть «гражданами».
Может, он недоволен ликвидацией демократической республики и разгоном Учредительного собрания? Тоже нет. Во всяком случае, демократия в рамках отдельно взятого дома его раздражает.
Может он против преследований Православной церкви? Куда уж там, если он сам взялся исправлять рукой хирурга божественный промысел…
В революции и советской власти не устраивают милейшего Филиппа Филипповича всего три «Б» — быдло, бардак и отсутствие привычного благосостояния (хотя по сравнению с окружающими профессор — человек более чем обеспеченный).
Справиться с этими напастями профессор Преображенский собирается вполне контрреволюционно — путём призыва городового. Но если выйти за пределы «Собачьего сердца» и почитать ещё и фельетоны Булгакова, то можно легко установить, что сам Михаил Афанасьевич вполне был готов удовлетвориться обычным советским милиционером. А раз так, то, наверное, и Филипп Филиппович удовлетворился бы…
Проницательный читатель может, конечно, заметить, что раз уж книга предполагалась подцензурной, то Булгаков и не мог там ничего антисоветского и контрреволюционного писать. Но при этом он всякую разную контрреволюцию вполне мог иметь в виду…
Во-первых, мы вольны предполагать что угодно, но из текста ничего такого всё же не следует.
Во-вторых, «Собачье сердце» отнюдь не шариковы и швондеры читали, а хорошо известный Булгакову Николай Ангарский (Клестов). И даже Лев Каменев. Люди образованные и проницательные. Не стал был он им для прочтения ничего сомнительного давать.
Пролетарии и профессор
Итак, с профессором всё понятно — у него есть проблемы с пролетариатом, но нет проблем ни с пролетарской революцией, ни с пролетарским государством. А как там у пролетариев?
Хм… Простите. А кто такие Клим Чугункин и Полиграф Шариков? Они что — пролетарии?
Знаете, когда обобщённая «ксюшасобчак» начинает возмущаться «властью шариковых и швондеров», то у нас немедленно развивается когнитивный диссонанс. Потому что Чугункин, судя по известным о нём фактам и культурному багажу, оставленному Шарикову, пролетарием никогда не был. Был он балалаечником в трактире, то есть, относился к той самой творческой интеллигенции, что и упомянутая «ксюшасобчак».
Нам тут же вспомнились два печальных обстоятельства.
Первое связано с личными обстоятельствами Булгакова — его младший брат, Иван Афанасьевич, после службы в Белой армии оказался в эмиграции, образования так и не получил и потому всю жизнь проработал «балалаечником в трактире». Уровень, конечно, был повыше — не трактир, а ресторан, и не просто балалаечник, а балалаечник в оркестре, но смысл тот же… Иван Булгаков умер в 1969 году в Париже от последствий фронтового ранения. В последние годы сильно пил.
На момент написания «Собачьего сердца» (1925 год) о судьбе младшего брата Михаил Афанасьевич знал в общих чертах. Текст книги выглядит жутковатым предсказанием.
Второе обстоятельство связано с недавно опубликованным «Комсомольской правдой» фрагментом воспоминаний Александра Ширвиндта:
«Олега Николаевича Ефремова и Михаила Михайловича Козакова, людей дикого темперамента, особенно в состояния опьянения, обуздать не могли. Единственным, кого эти два персонажа слушались в период запоя, был я. И мне звонили из театра "Современник" неожиданно, часа в два ночи, и говорили: "Пожалуйста, если нетрудно, подъезжайте. Олег Николаевич…". Я даже не дослушивал, что с Олегом Николаевичем, и пёрся. В это время великого Ефремова держали несколько человек. А у него был пунктик: нутряной демократ, он ненавидел все, что касается роскоши, барства, и в состоянии крайнего опьянения ногами бил машины, стоявшие у театра. Тогда машины были признаками неслыханного благополучия. Причем Олег так расходился, что бил и свою машину тоже. Тут надо было обуздать его, чтобы машину не пришлось потом "госпитализировать"».
Да простят автора поклонники актёрского таланта Ефремова-старшего (сам автор тоже к ним относится — в восторге от Мольера из булгаковской «Кабалы святош»), но не видят ли они чего-то общего между пьяными выходками «нутряного демократа» и шариковским «взять всё, да и поделить»? Уровень, разумеется, разный. Но наклонности — одинаковые.
И да, кстати, Шариков-то тоже подался отнюдь не в пролетарии — стал активистом и быстро устроился на административную работу. Как бы не интеллигент, конечно, но что-то близкое. Тоже прослойка.
Тут вспоминается история из жизни Якова Джугашвили — в 1930 году он подал документы на поступление в Московский институт инженеров транспорта и в анкете, естественно, написал, происходит из семьи служащих. Тут следует отметить, что даже 60 лет спустя такая анкета считалась при поступлении не слишком хорошей и при прочих равных условиях абитуриент из семьи рабочих или колхозников, а особенно — имеющий производственный стаж, имел более высокие шансы на поступление. Джугашвили повезло — в приёмной комиссии нашёлся бдительный товарищ, который что-то заподозрил и попросил Якова Иосифовича написать должность отца…
Возвращаясь к «Собачьему сердцу», делаем вывод — нет в тексте никакого конфликта интеллигенции и пролетариата, да и не могло быть. Потому что для пса Шарика (равно как и для писателя Булгакова) «пролетарий» — дворник. С настоящими пролетариями они не знакомы. Это Валентин Катаев мог себе позволить на несколько месяцев углубиться в производственный (а на стройке Беломорканала — даже в зэковско-производственный) коллектив и написать в результате «Время — вперёд!». Булгаков на такое не разменивался (и был по-своему прав).
В общем, видим мы в повести конфликт между представителями научной интеллигенции и представителями интеллигенции творческой. Сам по себе этот конфликт существует, конечно, но Булгаков предпочёл ему более понятный и актуальный на то время конфликт между представителем производственной интеллигенции и активистами. Собственно, именно это делает повесть очень современной — сколько вокруг нас шляется шариковых и швондеров, занятых исключительно «общественным активизмом»?
Резюме
Того конфликта, который виден с первого взгляда и лежит буквально на поверхности, в «Собачьем сердце» нет и близко. Также отсутствуют в тексте прямые следы «контрреволюции» и «антисоветчины».
Именно это дало основания члену Компартии Владимиру Бортко ставить «Собачье сердце» — ну не увидел он там никакого криминала с точки зрения партийной идеологии. Более того, смог убедить в этом товарищей по партии.
Бортко увидел в «Собачьем сердце» другие мотивы. Например, такие: «коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» (В.И. Ленин). «Образование» Шарикова очень хорошо описано в «Задачах союзов молодёжи» — «естественно, что на первый взгляд приходят в голову мысли о том, что учиться коммунизму — это значит усвоить ту сумму знаний, которая изложена в коммунистических учебниках, брошюрах и трудах. Но такое определение изучения коммунизма было бы слишком грубо и недостаточно. Если бы только изучение коммунизма заключалось в усвоении того, что изложено в коммунистических трудах, книжках и брошюрах, то тогда слишком легко мы могли бы получить коммунистических начетчиков или хвастунов, а это сплошь и рядом приносило бы нам вред и ущерб». А вы говорите — переписка Каутского с Энгельсом…
При жизни Булгакова «Собачье сердце» не было издано не из-за его «антисоветизма», а из-за того, что сатира (вполне благонамеренная, заметим, сатира) на некоторые особенности советского строя (тех же «активистов») оказалась чересчур ядрёной.
Впрочем, существуют и другие точки зрения, о которых мы поговорим в последующих выпусках «Вокруг Булгакова».
