Кино формирует сознание, а в переломные времена зачастую превращается в оракула, предсказывает будущее, точнее науки и политики фиксируя психологический подтекст происходящих в обществе перемен. Сейчас, похоже, именно такое время. «Россия в глобальной политике» обратилась к Сергею Сельянову, одному из самых заметных и успешных отечественных кинопродюсеров, который с начала 1990-х гг. производит фильмы, точно отражающие дух времени. С ним беседовала Алёна Солнцева.
Говорят, кино – искусство долгое, от сценария до появления фильма проходит от года до нескольких лет, поэтому очень сложно угадать с актуальностью. Но вы ещё не начали думать про фильм о COVID-19?
Есть одна идея. Думаем снять очень скромный фильм про мэра небольшого провинциального городка, обычного человека, не героя, просто местного уроженца, который оказался в момент кризиса на этом посту, и во время эпидемии радеет за свой город. История не идеологическая, скорее комедийная, многофигурная. В духе поговорки – «в драке не помогут, в войне победят».
Бывают моменты, когда люди начинают жить по-настоящему. Да, обычно всё делается на авось, никто не парится по поводу соборности, солидарности. Но иногда вдруг что-то активируется, и человек начинает не просто делать добро для других, но и находить в этом удовольствие. Закинули идею сценаристам. Проект для нас факультативный, но пришло в голову и показалось, что можно из этого что-то сделать.
А если сценарист принесёт что-то совсем другое? Нынешняя реальность не очень щедра на альтруизм, есть ощущение, что сегодня градоначальники ценят административное рвение выше здравого смысла или пользы.
Это так, но для кино не слишком интересно. Салтыков-Щедрин уже нечто в таком духе описал, его не переплюнешь. Хотя успешный сериал «Домашний арест» примерно про то.
Реальность для кино не очень интересна? Может быть, кино больше не осмысляет мир? Может, людям вообще больше не нужны большие смыслы? Есть ли запрос зрителей на идеологию?
У зрителей есть, но кино – искусство грубое. Я должен оговориться, что веду речь не об авторском кино, которое я очень высоко ценю, а о зрительском. Конечно, и оно работает со смыслами, с идеями. Эти смыслы довольно простые, примитивные, но очень мощные! Борьба добра со злом, например. Зрительское кино имеет дело с архетипами, то есть со сказками, для зрительского кино самый главный жанр – сказка, для всех, не только для детей.
Я не делаю концептуальных, а тем более идеологических фильмов, кинематограф – абсолютно чувственное, живое занятие. Если появляется хороший сценарий, и есть для него режиссер – я снимаю. Потом фильм может обсуждаться, но я бы не стал утверждать, что фильм может на кого-то повлиять. И я уж точно не ставлю себе задачу изменить мир фильмом или внедрить в умы какую-то идею. Кино – эмоциональное впечатление, и воспринимать его стоит именно так. Оно должно быть максимально мощным, энергетически заряженным, насколько хватает умения и таланта.
Брат, 1997
Сейчас многие российские компании снимают фильмы про спорт и про войну, кажется, что есть такой заказ сверху. Или это запрос зрителя?
Я бы хотел сделать кино про Великую Отечественную, но как-то не попадалось интересного проекта. Возможно, всё-таки сделаю, но каким оно будет – не знаю. Могу и героическую историю снять, на пафосе, могу и про окопную правду, про жуть и ужас войны. И то и другое – правда, художественная – уж точно. Но нужен сценарий и режиссёр.
Сейчас у меня есть один проект на перспективу, но я не знаю, разовьётся ли он. Реальная история, основанная на документальных фактах, но на самом деле скорее фольклорно-анекдотическая, что показалось интересным.
Война в последних российских фильмах выглядит игрушечной, но зрителям это нравится, судя по сборам «Т-З4».
«Т-34» – это чисто маркетинговая история. Я немного знаю о развитии проекта, его создатели отталкивались от советского фильма «Жаворонок» (участвовал в основной программе Каннского фестиваля 1965 г., основан на реальном событии – прим. ред.). Он не великих художественных достоинств, но что-то пронзительное в нём было. Вначале коллеги использовали его сюжет напрямую, – почему бы и нет, «Жаворонок» по-советски честный фильм, сделан по тем ещё правилам игры, финал трагический. Но потом последовательно отказались от всех драматических подробностей, и понятно почему – шли за зрителем. А зритель…
Хочет развлекаться.
Да, конечно. Ведь кино в основном и есть «интертеймент». Но это развлечение особого рода, зрители хотят ещё и витамина, нуждаются в том, чтобы им показали, как всё хорошо в мире, не хотят пугаться, им позитив нужен. Чтобы хорошие люди победили плохих. Нужна, как я уже говорил, сказка.
Но нельзя же в кино показать вечные и для всех времён неизменные добро и зло?
Почему нельзя? С древних времён все, в общем, соглашались в том, что такое добро, красота, никто не поклонялся уродству. Люди всегда хотят красоты и гармонии.
Да, но вот современные дети полюбили урода Шрека!
Шрек обаятельный. Внешне – да, уродливый, но это же поверхностное впечатление. На самом деле он позитивный. И ведёт он себя хорошо – не убил Фиону, не съел её! Суть всё равно та же.
Суть не меняется, но визуальное воплощение этой сути требует перемен. И появляется Шрек – пукающее, жующее козявки чудовище – а ему сочувствуют больше, чем эталонному красавцу. Это же важные нюансы. Вот ваши «Богатыри» (франшиза «Три богатыря» студии «Мельница»), которых столько лет люди смотрят, – они в своё время появились как пародия на богатырей былинных, хрестоматийных, и это было той самой фишкой, которая привела к успеху!
Конечно, мы тоже стараемся придумывать новые проекты, насколько мозгов хватает, но есть ещё одна составляющая: американский кинематограф имеет огромный кредит доверия, у него есть лояльность зрителя. Он заслужил её полностью, на это работали многие годы. Это очень важно. Как совет известного врача с отличной репутацией значит для пациента больше, чем рекомендации никому не известного медработника. В силу одного только эффекта плацебо вам станет легче, а может, и совсем всё пройдёт. Доверие зрителя очень важно. Сделай такого Шрека российский кинематографист, – неизвестно, приняли ли бы это зрители. Не уверен. Всё оригинальное, сделанное не американскими мейджерами, не продаётся.
Вспоминают анекдот кинематографический, как Филипп Ермаш (председатель Государственного комитета СССР по кинематографии – прим. ред.) говорил про новый авторский фильм, – мол, один Тарковский у нас уже есть, он Советский Союз представляет достойным образом на культурных просторах, зачем нам второй Тарковский? Так и тут. Есть несколько компаний – «Дисней», «Пиксар», «Иллюминейшн», которые доказали на мировом уровне, что имеют право предлагать нечто новое.
Кстати, американские независимые производители анимации в том же положении, что и мы, – им тоже нельзя экспериментировать, если они рассчитывают на широкую публику, на коммерческий прокат. Так-то – пожалуйста, но покупать у вас это не будут. Делайте всё как надо, хорошо, качественно, чтобы был юмор, персонажи забавные, но вот оригинальничать не надо.
Три богатыря и Шамаханская царица, 2010
Разделение труда? «Форд» против «Феррари»?
Да, именно. «Форды» нам нужны, даже очень, – давайте, делайте. Но в люкс не лезьте. Этого у вас покупать не будут. Люкс мы купим от «Феррари». Даже если по факту это будет не совсем люкс, всё равно – это место занято. Так устроен рынок.
Получается, что национальные кинематографы обречены следовать стереотипам, даже если они такие крупные, как российский? Хотя крупный ли он?
Да, его можно таковым считать. Он в десятке. Первое место, если брать по бокс-офису, занимает американское кино, на втором – Китай. Причём он очень близок к первому, – если бы не коронавирус, то на будущий год или года через два Китай вышел бы на первое место.
А как это считается: по сборам, по объёму рынка?
Да, по бокс-офису, то есть по собранным в кинотеатрах деньгам, проще всего считать. Онлайн-просмотры считать куда сложнее – это дело будущего.
Кто дальше? Не помню порядок….
Может быть, Индия?
В зрителях Индия была бы в топе, но в деньгах, мне кажется, не добирает. В десятке – Англия, Франция, Германия, Япония, Южная Корея. Мы же, если считать в зрителях, в Европе делим первое-второе место с Францией, но в деньгах показатели ниже, по бокс-офису мы на седьмом-восьмом месте. Опять же – доллар вырос, так что теперь мы можем по деньгам вылететь из десятки.
В зрителях было бы лучше измерять?
Это зависит от целеполагания, смотря для чего измерять. Если речь идёт про востребованность национального кино, то конечно – в зрителях правильнее. Но деньги рынку понятнее. Возьмём прошлогодний казус, когда Министерство культуры опубликовало свою доску позора, обнародовав, сколько потрачено на кино и сколько получено сборов. С одной стороны, хорошо – наглядно, прозрачно, мол, сами посмотрите. Но сделано это было совершенно непродуманно. Надо было с ними хоть какую-то разъяснительную работу провести до публикации. Они не посчитали ни зарубежные продажи, ни телевизионные, ни интернет-продажи. Ну и, было бы правильнее считать не бокс-офис, а контакты со зрителями, особенно с точки зрения Минкульта. Для целей государственной культурной политики количество зрителей уж точно важнее. Мало ли где посмотрят зрители понравившиеся им фильмы. Это может произойти и вне кинотеатров. Я после этого посчитал самое простое – ютуб-просмотры. Выяснилось, что фильмы, опубликованные нашей компанией СТВ за три последних года, на ютубе имеют миллиард просмотров. А ведь есть ещё и легальные онлайн-площадки. И те фильмы, что выпущены в прошлые годы, – их до сих пор смотрят.
По телевизору за десять лет – у всех наших фильмов 10 миллиардов контактов, тоже очень много, притом что по телевизору кино смотрят не очень охотно. Да и в принципе телевизор стали смотреть мало – популярный блогер запросто собирает столько, сколько все каналы вместе взятые. И, наконец, мы не считали пиратские показы в интернете, которых, по некоторым подсчётам 90% против 10% легальных, но даже если 50%, – колоссальные цифры. То есть востребованность кино нашей компании очень высока.
Вернёмся к мировому рынку и к зрителю. Китайские ценности нас не касаются, наши зрители китайское кино не смотрят, и нам неважно, что именно они предлагают. Но они и не рассчитывают на весь мир.
Да, их язык не универсальный. Китайское кино, в отличие от американского, смотрят в основном только в Азии.
Правильно ли я поняла, что наш кинематограф в секторе коммерческого кино сознательно следует в фарватере уже сформированного зрительского восприятия, даже не пытаясь менять сложившиеся стереотипы? Задачу такую не ставит?
Конечно, не ставит. Вообще, задачу изменить мир ставили Сергей Эйзенштейн, Всеволод Пудовкин, Александр Довженко и многие другие менее талантливые советские авангардисты. Они прямо говорили, что не кино делают, а мир меняют, старый на новый. Позже советский кинематограф (который, правда, миру был тогда не очень интересен за редким исключением и работал на внутреннего зрителя) тоже ставил задачу трансляции особых советских ценностей. Своему народу, соседям по соцлагерю отчасти навязывали. Голливудский кинематограф сложился как уникальный транслятор американских ценностей – причём естественным образом, ведь только коммерческие интересы двигали продюсерами, поскольку они всегда работали на зрителя. И оказалось, что кино стало очень полезной моделью для продвижения «американской мечты» и прочих добродетелей.
Есть ли специфически российские ценности?
Этот вопрос повисает в воздухе. Дело в том, что американские идеологические конструкты, типа «человек – кузнец своего счастья», «всё зависит от тебя самого», – реально являются основанием для государства, причём протестанты эту мораль сформулировали задолго до появления Америки, она не привнесена из книжек и умозрительных теорий.
В силу прагматизма западного общества она до сих пор работает, и совпадает с сутью жизни, поддерживает общественные связи. Давай, делай сам, в этой жизни, здесь и сейчас добивайся успеха, работай, трудись, достигай. У тебя есть шанс.
Как сегодня работает эта модель в американском кино?
Видимо, сейчас эта конструкция начала деформироваться. Что-то случилось. Возьмём два главных мировых хита этого года – «Джокер» и «Паразиты». Они про что? Круши, бей, режь, отнимай! Возвращение к первобытной морали: тех, у кого больше мяса, шкур и клыков, надо убить, шкуры у них – отнять.
Между прочим, наш новый рекордсмен проката, фильм «Холоп», тоже, в общем, про это, про то, как богатого мажора ставят на место. Видовая борьба, альфа-самец и бета-особь, которым хочется отомстить, порвать, обобрать, а лучше – убить. Конечно, «Холопа» я за уши сюда притянул, но «Джокер» и «Паразиты» – ведь прямо про это.
Сюжеты их можно рассматривать через социальную логику или даже правильней, мне кажется, – через биологию. Удивительно, что продвинутая часть общества их приветствует. Я у своих знакомых спрашиваю: «Вы здоровые? Вы за то, чтобы резать людей, пусть они и плохие? Ради справедливости?».
Жмурки, 2005
Неужели опять актуальна борьба социально униженных за место под солнцем и азарт этой борьбы позволяет людям культуры приветствовать насилие ради установления справедливости?
Не просто насилие, а убийства! Этим Джокер и занимается. Но он сумасшедший, как говорится, псих со справкой. Так что снова делается ставка на безумцев.
Человечество, как минимум в продвинутой его части, некоторое время назад решило, что достигло такого высокого уровня комфорта, что дальше больших задач нет, демократия и глобализм победили, теперь только совершенствовать. Фрэнсис Фукуяма, «Конец истории». Но сейчас отчётливо видно, что конца борьбе нет. Удержать человека на уровне культуры, не давать ему снова скатиться в биологию – задача, которая требует работы, причём постоянной и упорной. Это тяжело.
Простая мысль, что свобода – это тяжкий крест, в девяностые годы дебатировалась, в перестройку (я про Россию говорю) её активно обсуждали. А потом забыли, что свобода – большая ответственность, что с ней сложно жизнь. Могу ли я выйти на улицу и палкой настучать по башке тем, кто мне мешает, или не могу? Время от времени идея свободы подвергается атакам, и сейчас мы наблюдаем одну из них.
Пандемия, коронавирус, нынешние события – это очередная история сведения человека с пьедестала культуры в обычную биологическую борьбу видов за выживание. Что нам о человеке говорит тот факт, что даже европейцы, которые находятся на вершине развития цивилизации (можно это оспаривать, но очевидно, что пока доминирует западная модель), в какой-то момент начинают грабить магазины?
В моём первом фильме «День ангела» есть такой монолог, сейчас вспомню, звучит приблизительно так: «Тебя припёрли к стенке и наточили штык, палач пришёл, исхода нет, остался один крик». В кризисные моменты тонкая плёнка культуры, которая требует колоссальных усилий по её поддержанию, исчезает. Человек оказывается биологическим существом в гораздо большей степени, чем принято думать. И мы знаем, что сейчас многие в панике, им не надо никаких указов Собянина – они сами из дома не выйдут и даже по телефону не будут говорить, потому что – мало ли что проникнет оттуда.
Но вернёмся на Запад. Мы, осознаем это или нет, всё равно ориентируемся на западное общество. Несмотря на существенные культурные особенности, мы являемся частью западной культуры. Потому и появляются с нашей стороны упреки западному миру – мол, чего-то вы дали слабину. Мы из-за этого расстраиваемся. Чувствуем, что они потеряли драйв. Надеюсь, это не так.
То есть мы чувствуем, что они перестали быть «альфа»?
В первую очередь Европа. Эту роль ещё выполняет Америка, но Европа, которая совсем недавно была равным игроком, сейчас, кажется, уже нет. В Европе всё было так хорошо, что они слишком расслабились. Держали высокую планку гуманизма и, возможно, слишком обогнали мировое сообщество.
В давнем споре о том, что победит, интересы или ценности, западный мир уверенно отвечал, что важнее ценности – личности, гуманизма, равенства перед законом. И это не было обманом, в этом было содержание, была честность, при всех примерах маскировки, протаскивания интересов под видом ценностей.
Однако в рискованные моменты истории интересы встают на место ценностей. Вот пришёл большой кризис, и все разбежались по своим квартирам, и Евросоюз оказался «не отцом, а сукою», начал бояться соседей. Социальный дарвинизм, как говорится: бессмысленные итальянцы пусть расплачиваются за своё легкомыслие, а мы займёмся собой. Стало ясно, что чуть надави, интересы возобладают – немедленно. Странно даже негодовать по этому поводу.
Не слишком ли глобальные выводы из того факта, что некоторое количество голодных людей разграбило несколько магазинов? В конце концов, если людям нечего есть, как им об этом заявить? Писать письма в мэрию?
Человек с голоду способен на всё. В блокаду некоторые людей ели. Но большинство не ели, оставались людьми. Раздел проходит очень чётко – если ты способен резать людей, пусть во имя справедливости, ты животное. Если ты хочешь переделывать или менять мир и готов за это бороться – ты на правильном пути. Справедливости нет в мире, несправедливость – основа развития. Справедливый мир умер бы. Но я согласен, что должны быть рамки: мы же не хотим, чтобы альфа-самец имел право что угодно с нами делать. Ограничения необходимы.
Кочегар, 2010
Но разве сегодняшняя борьба с эпидемией не доказывает развития гуманизма? Сейчас вспоминают эпидемию испанки 1918–1922 годов. Так вот, если их сравнить, то нынешняя реакция удивительно гуманная: в те годы представить невозможно такой уровень общественной мобилизации, никто не закрывал производства. Да и кто бы решился лишать собственников прибыли?
Да, с тех пор цена человеческой жизни возросла, общество в продвинутых странах, конечно, гуманизировалось. И огромную роль в этом сыграла Первая мировая война, потому что до неё человечество не предполагало возможности такого количества жертв. Вторая мировая показала, что ещё есть, чем удивлять, но роль Первой всё же важнее, поскольку до неё с человечеством ничего похожего не случалось.
Именно с тех пор ценность жизни и личности сильно увеличилась. Даже у нас, хотя тут у меня есть сомнения.
В России ценность жизни по-прежнему невелика?
Это было бы слишком громкое заявление, если бы я сказал, что, да – жизнь по-прежнему стоит мало. Наверное, это не совсем так. Совершенно точно, что ценность человеческой жизни стала выше, но ценность личности, человека как такового – точно не выросла. У нас она до сих пор не слишком важна.
Россия – догоняющая страна, она от мировых трендов отстаёт, особенно в области массовой культуры. Да и с авторским кино, где, по идее, должны апробироваться новые смыслы, у нас сегодня не лучшим образом дело обстоит: вот и вы почти полностью переключились на зрительский кинематограф. При этом впервые за всю историю главный «Оскар» получает корейский фильм с субтитрами, раньше такого невозможно было даже представить. А Россия на общий рынок представить ничего оригинального не готова, потому что наше коммерческое кино идет в фарватере более мощной американской индустрии. Кстати, раз уж наши кинематографисты вынуждены ориентироваться на зрительские стереотипы, можно пояснить, за счёт чего эти стереотипы сформировались?
Сформировались естественным образом, на основе обратной связи. Что там от любимых жанров советского кино – комедийная мелодрама, сказка. В девяностые годы зрительского кино почти не было, тогда иной традиции, кроме старой советской, не существовало, а когда оно, наконец, возникло, было сильно связано с американским. Первые российские продюсеры зрительского кино оглядывались на Голливуд. Сейчас эта модель перестала доминировать.
Смысл этого чисто практический, ничего другого искать не надо. Стало ясно, что основные наши конкурентные преимущества лежат, во-первых, в области национальных комедий. Потому что национальный юмор – реально существующая вещь, практически непереводимая. Работает это везде, есть чисто финские комедии, чисто немецкие, – они совершенно непонятны другим европейцам, внутри этноса хохочут, остальные недоумевают: над чем?
Кроме того, нам интересны фильмы про нас самих, про нашу историю, про наших героев, наши достижения, этого никто другой делать не будет, а зрителю они нужны. Имеет шанс что-то из этого выскочить за пределы страны? Имеет, но только в отдельных случаях, если удаётся найти сравнительно универсальный язык.
Добавлю, что успех корейского кино не случаен. Одиннадцать, если не ошибаюсь, лет там вовсю работала беспрецедентная государственная программа по финансовой поддержке национального кино с участием, например, Samsung, LG.
А авторских фильмов я сегодня продюсирую больше, чем раньше. Мне это необходимо. Кинематографически бедна та страна, у которой нет обеих крыльев – зрительского кино и авторского.
Жанровые фильмы для зрителя – комедии и исторические фильмы – обязательно должны быть очень позитивными?
Если они рассчитаны на широкую аудиторию, то да. Чувство достоинства массового зрителя нуждается в непрерывном поощрении, особенно сейчас. Есть в этой подпитывающей части и нечто фальшивое, есть и подлинная правда. Но это всегда сказка, чего уж.
Где добром являемся мы сами?
Ну да, конечно, мы. Зритель должен себя идентифицировать с положительными героями.
А мы – это кто? Жители России? Говорящие по-русски? Мы уже потеряли ту часть публики, которая живет за нынешними границами? Украину, Среднюю Азию, Казахстан, Прибалтику? Если считать по контактам, для рынка же важно количество потенциальных зрителей.
Украинский рынок мы потеряли в 2014 г., хотя те фильмы, что произведены до 2014 г., они и теперь покупают и показывают, но всё, что после, – только пиратским способом. Что касается Средней Азии, там по-разному. Узбекистан и Казахстан сильно отличаются. Украина давала до 10% бокс-офиса, это немало, а Казахстан, население которого 18 миллионов – 3–4%, то есть уровень смотрения там выше, чем на Украине, в расчёте на душу населения. Узбекистану ближе индийское и турецкое кино, но «Узбеккино» активно предлагает нам кооперацию.
Я давно говорю, что этим надо заниматься, – это задача государства. Не потому, что нам нужны эти рынки, денег там пока немного. Я везде пишу, во всех стратегиях и планах, к которым имею отношение, что русскоязычные территории требуют специального продуманного подхода. Вот в Узбекистане живёт более 33–34 миллиона человек, очень многие ещё говорят на русском языке, хотя их количество сокращается (государства проводят национально ориентированную политику, теперь везде требуют дубляж или титры на национальном языке). Сейчас в Узбекистане новый президент, и там активно взялись за кино, строят новые кинотеатры, принимают программу по развитию, закон о кино в июне примут, всё очень бодро.
Но у нас то, что связано с этими территориями, проходит по остаточному принципу. Вот, назначили нового посла в Армению. Заинтересованные в российских культурных контактах армяне только руками разводят, говорят, что американцы перед ними буквально танцуют, соблазняют, проявляют заинтересованность, а российские дипломаты ведут себя совершенно индифферентно.
То, что наше государство не опирается на гуманитарные ценности, не занимается этим – это жаль, и это факт. Роль культуры просто не рассматривается. Её не существует в дипломатической повестке, там не понимают, что это инструмент. У нас всем интересен Запад: то мы хотели с ним дружить, теперь мы хотим его одолеть, а соседи – не имеют значения.
И Европа сегодня тоже мало знает Россию, более того – по собственному желанию она и не захочет её знать, и там тоже не делается ничего системного. Я всегда привожу в пример UniFrance: свое кино они двигают именно как коммерческое, считают это государственной задачей, вкладывают деньги.
А есть что российскому кино предложить людям, национальный опыт которых лежит за пределами российской парадигмы? Ваш зритель, он какой: русский, русскоязычный, городской, деревенский?
Мы ориентируемся на всех российских зрителей. В крупных городах делается 40–50% сборов, вторая половина – в малых городах.
И нельзя не думать о том, что ради максимальных сборов нужны такие смыслы, которые легче входят в сознание, оригинальность тут не работает. Чем больше художественности и чем сложнее смыслы, тем меньше придёт зрителей. Это не значит, что кино должно стать примитивным, но должно пробивать эмоционально. Многочисленные опросы и фокус-группы перед прокатом, например, фильма «Горько!» выяснили, что большое количество народа увидело там утверждение семейных ценностей, а не только смешные репризы.
А те зрители, что могли бы смотреть российское кино в мире, они готовы разделять взгляды российских фокус-групп или для них нужны более универсальные идеи?
Пять лет назад вообще ни одного зрительского российского фильма не продавалось за рубеж. Но сейчас мы этот барьер взяли, заметно улучшив качество. Однако универсальным наше кино пока не стало.
Сейчас мы понимаем, что на мировой рынок мы должны предлагать фильмы, с одной стороны, экзотические, то есть национальные, российские, в которых действие происходит в России и показаны российские люди, но в то же время и более универсальные.
Универсальные по содержанию, национальные по форме.
Примерно, формулировка тут не так важна, на практике пока этого не получается.
Но если наше кино в силу обстоятельств обречено на транслирование стереотипов, ибо оригинальность сужает его возможности, а зрительские стереотипы сформированы на 20% старым советским кино и на 80% голливудским, то в чём особенность российского кино, кроме того, что в нём действуют российские граждане, которые говорят по-русски. Что нового оно может предложить миру?
Например, анимационный сериал «Маша и медведь». Его не просто все купили, он стал мегахитом. Что помимо денег, очень приятно.
Поняла, вы не про ценности, вы про интересы!
Да. У продюсеров всегда есть задача снять сильное кино, вернуть деньги и по возможности заработать. Ну и азарт, конечно, и любовь к кино. Попасть в зрительские ожидания – главная цель всех продюсеров.
Я тоже хочу, 2012
В связи с пандемией киноотрасль сильно пострадала, многое из того, что удалось сделать, будет потеряно. Не изменится ли мир настолько, что надо будет всё начинать заново и как-то иначе? Ангела Меркель сравнила этот вызов со Второй мировой войной.
Всё же смерть от стихийного бедствия – не то же самое, что военные действия, когда другие люди приходят убивать тебя и твоих близких. И кроме того, судя по количеству погибших, пока непохоже, что эту драму стоит сравнивать с мировыми войнами.
Конечно, как-то мир изменится. Если сравнивать, то и раньше были теракты, но после 11 сентября действительно изменилось многое, и все эти изменения приняли. Общая мысль, – но люди готовы отдать многое в обмен на безопасность, в том числе и свободы: жить хочется всем. В этом случае будет подобный эффект, хотя внешние его проявления пока нам неизвестны.
Но вряд ли пандемия приведёт к глобальным переменам, в отличие от Первой и Второй мировых войн, потому что войны начинают и ведут люди.
А разве глобальные изменения экосистемы не могут являться причинами для изменения переустройства?
Я не верю в то, что в области климата происходит нечто, чего не было прежде. «Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в январе на третье в ночь», – писал Александр Пушкин ещё в двадцатые годы XIX века. Человек всё-таки не настолько силён, чтобы победить природу. Эпидемии, вулканы, вирусы, стихии это только подтверждают, как и много веков назад, время от времени напоминая о себе.
Что касается нынешней пандемии, экономические последствия будут долгими и глубокими. Киноиндустрии это уже коснулось: кинотеатры закрыты, съёмки остановлены, как минимум год будет потерян. Сколько людей останутся без работы, непонятно, но тут все важны, кинематографист – штучная профессия. Деньги в России есть, конечно, но куда их будут направлять и чем руководствоваться, я не знаю. Последствия коснутся всех. Лекарство хуже болезни – не исключено, что в этом Дональд Трамп прав.
