Общество, ставящее развитие экономики как свою главную цель, нуждается в новом безликом человеческом архетипе, функциональной части машины экономики.
И первой страной, открыто провозгласившей эту идею нового времени, идею общества-машины, была Советская Россия, которая в своей пропаганде, литературе, искусстве говорила, что люди должны стать «винтиками» материального прогресса, «винтиками» индустриального производства. Этот высший человеческий тип, Новый Советский человек, писатель 20-х годов Андрей Платонов представил символом индустриализации – человек-паровоз.
В глазах наших светятся горны,
В сердцах взрывается кровь,
Как топка дыша раскалённая,
Как песня гудков наших рёв.
«Поклонение машине стало новой религией большевиков с Лениным как её пророком. Всё общество должно быть организовано на научных технических принципах, стать безотказно функционирующей машиной, а человек её винтиком», – писал социолог Фулоп-Миллер в 20-е годы прошлого века.
Но большевики следовали в русле всей западной цивилизации. Ещё до появления Советской России, финансист и общественный деятель кайзеровской Германии Уолтер Ратенау говорил, что только машина приведёт человека к свободе и счастью. Математик Лейбниц в 18-м веке утверждал, что человек такая же машина, как и часовой механизм. Идея человека-винтика развивалась вместе с усложнением технологии, от человека-паровоза до современного идеала человеческого совершенства – человека-компьютера.
Журнал «Современные технологии и общество» в 1985 году: «Главным барьером на пути развития экономики является не проблемы создания новых технологий и организационных методов, а приспособление человеческой психики к эффективной рациональности, разумной логике компьютера».
Сегодня эта идея не дебатируется, она осуществляется на практике, но ещё несколько десятилетий назад вызывала сопротивление. Стэнли Кубрик, поставивший в 60-е годы фильм «Заводной Апельсин», писал: «Постиндустриальное общество поставит человека в условия, в которых он лишится всех сладких соков самой природы и станет механизмом».
К концу ХХ века американская научная фантастика, экстраполируя сегодняшние тенденции в будущее, уже не видела ничего трагического в превращении человека в машину, скорее наоборот, человек-машина стал более привлекателен, чем обычные люди. Человек несовершенен, машина совершенна. Современные автомобили с их идеальными пропорциями подчеркивают недостатки человеческого тела, рядом с возможностями компьютера интеллект человека кажется беспомощным.
Можно благодаря многолетним тренировкам, технике body sculpturing, создать атлетическую фигуру как у «Терминатора», но у человеческого тела есть лимиты, у робота этих лимитов нет. Можно выработать мощный интеллект, но всё равно он будет уступать интеллекту компьютера. Чемпион мира по шахматам Каспаров проиграл компьютеру шахматный матч. Недаром в легендах современной массовой культуры, в фильмах 80-х годов, получеловек-полумашина предстаёт как улучшенный образец обычного человека, ограниченного в своих возможностях, а возможности человека-робота безграничны.
Reader Digest, самый популярный журнал Америки, тираж 22 миллиона в год, восхищается звездой бейсбола Солом Магли: «Он действует, как совершенный робот, его движения отточены и методичны, как у машины». Но тот же Сол Магли, вне бейсбола, в обычной жизни, далёк от того совершенства, которое он демонстрировал на спортивной площадке.
Как же создать такого совершенного человека-робота вне бейсбола, во всех других сферах жизни? Жизнь не бейсбол, а человеческая психология чрезвычайно сложна и далеко не всегда поддаётся разумному контролю. Работа сознания и подсознания до сих пор остаётся загадкой для науки. Внутренний мир человека часто иррационален, а задача общества создать мир, в котором всё проверяется и контролируется разумом.
Пока наука не создала технических средств контроля внутренней жизни человека, общество использовало традиционные формы, воспитательные меры и меры полицейские. Эмоции, импульсивные порывы регулировались внешним давлением, этикой, гласными и негласными правилами морали, в конечном счёте, всеми общественными институтами. Но этика была эффективной, пока в обществе существовали стабильные формы жизни и общественных отношений, а в условиях огромной экономической и социальной динамики понадобились новые методы, новые формы контроля.
Идея создания новых методов контроля поведения появилась в Англии уже в середине 19-го века, в так называемую Викторианскую эпоху. К этому времени Великобритания превратилась в лидера индустриального мира и в ней впервые стала осознаваться необходимость не только рационализации внешнего поведения, но и контроля внутреннего мира человека, входящего в новый машинный мир. Первозданные инстинкты, агрессия, бесконтрольные реакции масс должны быть обузданы, индустрии требовался дисциплинированный, рациональный, сознательный работник.
В это время проходила ожесточённая дискуссия между сторонниками рационализации и группой диссидентов, во главе которой были писатели Карлайл и Раскин, предупреждавшие, что рационализация человеческих эмоций стерилизует живые, объёмные чувства, и отношения людей станут плоскими и бескрасочными. Непосредственные, спонтанные реакции – огромная ценность, их непредсказуемость вносит в человеческие отношения ту игру жизненного спектакля, в котором постоянная импровизация является живым источником новых чувств, впечатлений, идей. Материальные же ценности, которые будут созданы в результате унификации поведения, обогатят материальный мир, окружающий человека, но его внутренний мир будет обеднён.
По мнению Карлайла и Раскина изменить психологию масс, разбивающих друг другу головы в пьяных трактирных драках, гораздо эффективнее может не контроль и драконовские полицейские меры, а приобщение к мировой культуре, на которой выросла общественная элита, аристократия. Массы, воспитанные на этих образцах, смогут приобрести те же качества, сформируется высший человеческий тип, Gentleman, от слова «gentle», мягкий, должен стать высшим достижением британской цивилизации.
Карлайл и Раскин были теоретиками, но вся европейская литература их времени говорила о том же, о ценности внутреннего мира человека во всей его сложности и богатстве. «Воспитание чувств» Флобера была настольной книгой для нескольких поколений. Достоевский был самым читаемым русским автором в Европе. Появился новый тип театра, психологический. В это же время родилась новая наука, психология.
Защитники идеи контроля масс, считавшие единственным средством перевоспитания ужесточение полицейских мер, видели в психологии очередной либеральный нонсенс, ибо человека из общественного дна нужно не воспитывать, а дрессировать. Не воспитание культуры поведения, а тренаж дисциплины поведения должен стать инструментом трансформации массовой психологии. Впоследствии одним из таких методов стал «conditioning», или психологический тренинг.
Термин был введён в обращение Иваном Павловым, создателем теории безусловных рефлексов. Павлов доказал, что можно специальной методикой контролировать поведение собак, вырабатывать любые бессознательные рефлексы по заказу. Подопытным собакам навязывались различные программы поведения, каждая из которых противоречила предыдущей. После длительного стресса, доводящего до изнеможения, собаки принимали любую программу без какого-либо сопротивления.
Необходимость советской власти в методике психологического тренинга масс была настолько велика, что Павлову, в эпоху сталинских репрессий, когда за малейшую критику в адрес режима следовали жесточайшие наказания, позволялись откровенно антисоветские высказывания. Психологический тренаж, тем не менее, не был взят на вооружение Советской властью.
Система Павлова в России была забыта, но её использовала Северная Корея во время войны 1950-53 годов в лагерях для американских военнопленных. Меняя программу дня, меняя расписание часов работы и еды, охранники доводили пленных американцев до полного эмоционального ступора и в этот момент обрушивали на них идеологические догмы. Промывка мозгов проводилась непрерывно в течение многих месяцев.
Чтобы сломить волю к групповому сопротивлению проводились личные беседы, в которых логически и на живых примерах объяснялось, что никому нельзя доверять, что настоящих друзей не бывает, что даже ближайший друг за лишнюю порцию похлёбки или освобождение от работы донесёт о твоих «неправильных» поступках и мыслях. Только сотрудничество с охранниками могло дать преимущества в борьбе всех со всеми за выживание. Требования к пленным постоянно увеличивались, льготы сокращались, и борьба за награды становилась все более ожесточённой.
Жизненные условия, в которых существует средний американец, борьба всех со всеми за лучшие условия жизни, постоянно повышающиеся требования на работе, непреходящий стресс, недоверие к другим соответствуют той же атмосфере, которую создавали последователи Павлова в Корее.
В США павловский «conditioning» использовал социолог и психолог Скиннер, который назвал свою версию модификации поведения – бихевиоризм. Conditioning – кондиционирование, анестезирование эмоций. Эмоции, также как воздух, проходя через фильтры кондиционера, лишаются всех нюансов, ароматов и объёма воздуха живого.
Психолог Виктор Франкл о результатах методики «conditioning» Скиннера: «...внутренняя жизнь глушится, опыт фильтруется, чувства анестезируются, и, в результате, исчезает способность проявлять себя непосредственно, выражать себя как уникальную личность, исчезает способность к полноценным связям с другими людьми».
Скиннер был проклят публикой, объявлен еретиком в академических кругах, методики бихевиоризма были объявлены недейственными, и психологическая наука начала искать другие методы модификации поведения.
Методики Павлова и Скиннера были отброшены, они были построены на прямом насилии, а насилие вызывает сопротивление и эффективно лишь временно. Требовались долговременные инструменты контроля, а наиболее эффективен не внешний контроль, а внутренний, самоконтроль. Проблемы были во многом решены популяризацией теорий Зигмунда Фрейда.
Цель прикладной психологии, по Фрейду, расширение сознания, увеличение объёма личности через реальную оценку самого себя, своих внутренних ресурсов, которая приводит к реалистическому подходу к жизненным проблемам.
Фрейд в своей работе «Civilization and It’s Discontent» говорил, что культура и цивилизация развиваются в направлении ко всё увеличивающемуся контрасту между реальными нуждами отдельного человека и теми целями и желаниями, которые навязывает ему общество. В результате этого контраста рождается феномен, который он назвал «социальным неврозом».
По мнению Фрейда, общество потребления создаёт неврозы, потому что человек существует в мире неразрешимого конфликта, конфликта между задачей, которую перед ним ставит общество, работать чтобы потреблять, и желанием потреблять как можно больше, а оно никогда не может быть полностью удовлетворено. Потребитель оказывается в перманентном состоянии отчаяния от недостижимости идеала, абсолютного потребления всех богатств материального мира.
Неразрешим также и конфликт между свободой, которую общество объявляет главной ценностью жизни, и реальностью дисциплины производства и необходимости приспособления для достижения успеха, о чём постоянно напоминает всё окружение и массовая культура. Эти неразрешимые конфликты выражаются в самых разнообразных формах, в как будто бы ничем не обоснованных страхах, фобиях и депрессии.
Психоанализ Зигмунда Фрейда мог помочь человеку осознать себя как часть большого мира и обогатить его внутренний мир. Но теорию Фрейда американская психологическая наука использовала для другой цели, для адаптации к существующим условиям, для сужения сознания до функционального уровня. Это были почти математические формулы воздействия на человеческое поведение, близкие по своей сути к инженерным решениям.
После своего визита в Америку Фрейд был настолько возмущён тем, как используется его теория в американской психологической практике, что, оставляя Америку, в заключение своего интервью журналистам, в котором он говорил о своём неприятии Америки, сказал: «Я не ненавижу Америку, я только сожалею, что Колумб её открыл».
Американская психология, тем не менее, использовала имя Фрейда для популяризации методик, позволяющих манипулировать внутренним миром личности. Человек должен принять внешнее давление, давление общества как необходимую данность, тогда стерилизация эмоций, чувств и мыслей для него проходит безболезненно. Но если внутреннее давление, индивидуальность человека начинает сопротивляться давлению внешнему, возникает депрессия, широко распространённое явление в современной жизни.
«Что такое депрессия? Это неспособность чувствовать, неспособность воспринимать мир непосредственно, когда тело живёт, а внутренний мир умирает. Счастье, состояние, противоположенное депрессии, есть интенсивность внутренней жизни, которая является отражением многочисленных, глубоко индивидуальных связей личности с миром», – отмечал Эрих Фромм.
Попытки сохранить свою уникальность приводят к депрессии, к чувству постоянного беспокойства («permanent anxiety») и тщательно скрываемому отчаянию («quiet desperation»), они показатель сложности противоречий в процессе умирания индивидуальности. Те, кто пытается противостоять гигантскому прессу общества, обречены на психологическую травму.
Состояние депрессии в предыдущие эпохи носило другие названия – неврастения, ипохондрия, сплин, меланхолия и являлась уделом лишь привилегированных классов, основных потребителей материальных богатств. Внутри элитарного круга существовала жёсткая регламентация всех форм поведения, требовавшая не только внешнего, но и внутреннего конформизма, что делало именно представителей элиты жертвами многообразных неврозов. В процессе экономического развития общества большая часть рабочего класса превратилась в преуспевающий средний класс, для которого, также как и для преуспевающих классов прошлого, внутренний конформизм стал обязательным.
«Self-made man» 19-го века «делал себя» сам, но к середине ХХ века сам себя делать человек уже не мог, он перестал понимать себя, стал нуждаться в помощи психолога.
«Мы не понимаем не только жизнь вне дела, которое делаем, мы также неспособны понять самих себя, нам нужен психоаналитик», отмечал писатель Ральф Эллисон.
Необходимость масс в помощи психолога привела к созданию огромной индустрии психологического сервиса, обслуживающую более 80 миллионов пациентов, ищущих возможность покончить с неудовлетворённостью собой, своей жизнью. Источник эмоционального дискомфорта – общая атмосфера общества, но большинство воспринимают свою неудовлетворённость как дефект личности, а не дефект всего строя жизни, так как не понимают ни механизма общества, в котором живут, ни процессов своей внутренней жизни.
Представители образованного среднего класса обладают чрезвычайно высоким уровнем в рационализации, логическом обосновании своей деловой жизни и часто беспомощны в объяснении своих эмоциональных реакций: «Они знают, как читать колонки сток-маркета, но не знают, как понять свои собственные эмоции или эмоции других, проявляющиеся в изменении тона голоса, взгляде, жестикуляции и выражении лица». (Журнал Psychology Today.)
Помочь человеку понять себя должна наука, психология. «Психологи должны стать архитекторами и инженерами современного человека», – писал Джон Мак-Коннел, профессор психологии Мичиганского университета.
Европейская традиция всегда рассматривала внутреннюю жизнь человека как мистерию, в которую посторонним нет входа. Гамлет говорит Розенкранцу и Гильденстерну, пытающихся манипулировать его чувствами: «Вы думаете, что можете играть на мне, как на дудке? Меня нельзя настраивать, как флейту или скрипку».
Психологическая наука ответила на гамлетовский вопрос положительно. Да, может. Имея ключи к внутренней жизни человека, она способна контролировать его эмоции, чувства, мысли. Психолог объясняет проблемы жизни пациента, вырывая их из широкого социального контекста, вне которого нет и не может быть понята их причина. Психоанализ – это не процесс самопознания личности, самопознание приходит как результат понимания себя как части общества, а облегчение страданий человека, теряющего живые связи со всё более усложняющимся, становящимся всё более анонимным, безликим миром.
«Психиатрия, психология и психотерапия сегодня, заявляя о себе как о науке, исследующей внутреннюю жизнь индивида, являются инструментами манипуляции сознания. Манипуляция сознательным и бессознательным объявляется формированием свободного человека», – писал Эрих Фромм.
Психоанализ лишь один инструмент из того широкого набора, который предлагает рынок психологического сервиса. В фильме «Пролетая над гнездом кукушки» герою, независимому в суждениях и поведении, удаляют лобовые доли мозга, и это приводит его в «норму» он становится послушным и податливым, в конечном счёте превращаясь в зомби, перестаёт существовать как личность.
Сегодня техника хирургического вмешательства в мозг почти не употребляется, сузился спрос и на психоанализ, их сменила фармакология, которая как форма психологического контроля проста, доступна по цене, не требует больших временных затрат и, в целом, более экономична, нежели «conditioning», психоанализ или хирургия.
Появление антидепрессантов предвидел ещё в 50-е годы Олдос Хаксли, назвавший в «Этом прекрасном, прекрасном мире» эти средства одним словом – «Сома». Приняв «Сому», герои Хаксли в его мире будущего погружаются в эйфорию, в которой исчезают как внутренние конфликты, так и конфликты с обществом. Предвидение Хаксли было верным, единственное в чём он ошибся, это название, сегодня «Сома» – это Прозак.
Современный психотерапевт мог бы предложить принимать Прозак Вилли Ломену, герою «Смерти коммивояжёра», потерпевшему жизненный крах в борьбе за успех и кончающему жизнь самоубийством. Он мог бы также выписать несколько рецептов из своего набора и Гамлету, Офелии, королю Лиру.
Лекарственная терапия, основанная на преамбуле, что психологические проблемы – это недостаток или переизбыток тех или иных химических элементов в организме человека, постепенно вытеснила с авансцены психоанализ и психологический тренаж. Асоциальное поведение, преступность, агрессивность, пристрастие к алкоголю, азартным играм, наркотикам или к насилию рассматриваются как результат нарушения биохимического баланса. Причины асоциального поведения – плохая наследственность, наличие лишнего хромосома.
Психотропные средства используются для контроля над поведением, они нейтрализуют эмоции, которые порождены социальными условиями и, по словам Ноама Хомского, «Прозак – это не что иное, как химическая смирительная рубашка. Недаром количество психологов и психиатров сегодня превышает количество полицейских в стране».
Большинство психологических проблем, страх, раздражение, стресс, гнев или безразличие – это естественная реакция на окружающую социальную среду. Психолог же убеждает своего клиента, что его негативные реакции не отражают реальности, это его соллиптические фантазии, и, в определённом смысле, это верно, потому что условия жизни загоняют человека в индивидуальный кокон, в замкнутый на себе мир, мир соллипсических фантазий.
Принято считать, что человек будет счастлив и психологически устойчив, если у него достаточно еды, если он имеет крышу над головой, если у него после работы остаётся достаточно сил, чтобы развлекаться, если у него будут неограниченные возможности приобретать всё больше и больше вещей.
Но эта логика не может ответить на вопрос, почему в наиболее экономически преуспевающих странах, Швеции, Швейцарии и Соединённых Штатах, самый высокий процент людей испытывают постоянный психологический дискомфорт, который во многих случаях перерастает в психические заболевания. Те, кто не в состоянии приспособить свою психику к монотонности, пресности стандартизированной жизни, уходят от невыносимого давления дегуманизированной атмосферы в душевные болезни.
Улучшение материальных условий не привело к богатству эмоционального, духовного наполнения, к полноценности, объёму существования. Победа технического прогресса и создание «экономического человека», по определению Фромма, сформировало «...общество глубоко несчастных людей – одиноких, вечно озабоченных, зависимых, душевно угнетённых... они чувствуют, что живут не живя, что жизнь проходит сквозь пальцы, как песок».
Panic attack, anхiety attack, quiet desperаtion, нервные срывы, состояние отчаяния, эти определения самочувствия постоянно фигурируют в диалогах, как будто бы не имеющих для этого никаких объективных причин, преуспевающих американцев. Но объективная причина есть, органика человека сопротивляется процессу превращения в плоскую фигурку из мультипликации.
Эрих Фромм называл человека, полностью адаптированного к среде обитания, аутистом. Аутист, производное от слова out, вне, человек, живущий вне человеческого мира. Он лишён каких либо эмоций, но хорошо разбирается в математике, машинах и механизмах, и в его глазах другие люди не более чем часть машинного мира.
Это человек способный решать сложнейшие математические задачи и не состоятельного в эмоциональных отношениях с другими людьми. Он не понимает те формы жизни, которые не поддаются рационализации, и, как и компьютер, владеет только формальной, стандартной, наукообразной речью, не прочитывая нюансов живого, часто нелогичного языка. Общение для него лишь средство коммуникаций, как машина-компьютер, он передаёт и принимает информацию.
«Человек, ведущий себя как машина, никогда не задумывается над тем, кто он есть. Он видит себя таким, каким ему положено быть. Искусственная улыбка заменяет ему естественный смех, поверхностная болтовня заменяет полноценное общение. Осознавая себя лишь через функциональные, физические реакции на мир, он не в состоянии переживать глубокие эмоции радости или душевной боли», – писал Эрих Фромм.
Аутизм считается заболеванием генетическим, но почему тогда количество случаев аутизма с каждым годом возрастает? Пропорция нормальных и аутичных детей 60 лет назад была 1 на 10 тыс. сегодня – 1 на 200. Рост аутизма в мире уже сопоставляют по масштабам с эпидемией, но это социальная эпидемия, результат приспособления человека к машинному миру.
Медицинская наука говорит, что причиной аутизма является не только генетика, но и наличие ртути в еде, лекарствах, вакцинах. Но, как тогда объяснить, что наибольшее количество аутичных детей, 1 на 50, рождается в Силиконовой долине, мировом центре компьютерной технологии, это дети компьютерных гениев, а они едят ту же еду, употребляют те же лекарства, что и всё население страны.
Человек – самоадаптирующаяся машина, он, под влиянием общественных условий, вырабатывает в себе те качества, которые требует от него логика выживания, выживания в рациональном мире машин. Человек, каким он был во все времена, со своими импульсами, сменой настроений, противоречивыми желаниями должен исчезнуть, на смену ему должен придти Новый Человек, Постчеловек.
Экономическая демократия и советский коммунизм создавали нового человека, каждый по-своему, специфическими для каждой страны средствами, но, в целом, саму идею сформулировал точнее других Лев Троцкий, который писал ещё в 1917 году: «Человечество поставит себе целью создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно, сверхчеловека».
Появляющийся сегодня «сверхчеловек» – это движение от высших органических, сложных форм к низшим, элементарным, механическим. Современная технологическая цивилизация создаёт человека сложного по своим внешним проявлениям, сложным, как машины, с которыми он работает, и упрощённым внутренним миром.
«Когда все действия, мысли, чувства человека рационализированы, т.е. функциональны, он, как и машина, производит множество постоянно повторяющихся действий и так же, как и машина, он внутренне мёртв», – отмечал немецкий социолог Фридрих Мюллер.
Можно ли сохранить эмоциональный мир человека в условиях всё более возрастающей рационализации всех жизненных процессов? По-видимому, можно, но только отказавшись от технического и материального прогресса. А ведь именно рационализация, унификация производства и общественной жизни предоставили многомиллионным массам высокий уровень жизни, которого большинство населения были лишены в течение веков. Благодаря обществу-машине и работнику, полностью к ней адаптированного, можно было создать достойные условия человеческого существования.
Российский социолог Александр Зиновьев назвал это общество-машину «глобальным человейником». Его черты начали проявляться в 20-е годы прошлого века, которые отмечал французский писатель и драматург Жорж Дюамель: «Что ошеломляет европейца в Америке – это поразительная схожесть человеческой жизни с жизнью муравейника».
Сегодня это уже никого не ошеломляет, новые районы многих городов современного мира неотличимы друг от друга, изощрённые геометрические формы гигантских зданий создают впечатление человеческих ульев с миллионами одинаковых ячеек. На улицах мировых столиц туристы со всего света ничем не отличаются друг от друга, ни внешним видом, ни поведением. Их можно отличить только по языку, но, по-видимому, и это отличие вскоре исчезнет, английский становится языком всей планеты.
Муравейник как прообраз рационально построенного человеческого общества наиболее соответствует принципу технологического общества, в котором люди, как и муравьи, действуют по заданной программе. Муравьи по программе, заданной генетикой, человек по программе, заданной обществом.
Французский философ Кожев так представлял себе будущего человека-муравья: «Это существо будет выполнять многие из тех функций, которые выполнял человек. Оно будет создавать здания, но такие, которые будут напоминать муравьиные ульи. Оно будет вовлечено в различные формы общения, но того же сорта, что и жужжание пчёл. Оно будет создавать искусство, но это будет нечто подобное тому, как пауки ткут паутину. Оно будет создавать музыку, которую создаёт природа, музыку квакающих лягушек и стрекочущих цикад. Оно будет чувствовать себя счастливым в тех же формах, в которых чувствуют себя счастливыми животные. Возвращение человека в животный мир раньше казалось только одним из путей, по которому может пойти человечество, но сегодня это единственный путь».
В этом мире-муравейнике человек будет чувствовать себя свободным как животное в природе. Свободным в борьбе за выживание, за доминирующее положение в своей социальной группе, за сексуальное удовлетворение.
