Эпоха Хрущева длилась всего одиннадцать лет, с 1953‑го по 1964 год, а время его единоличного правления и того меньше — с 1957 года. Но на эти годы пали три крупнейших события в истории не только Советского Союза, но и всего человечества: первый спутник, полет Гагарина и доклад ХХ съезду «О культе личности и его последствиях».

Первый спутник стал в определенном смысле символом перехода человечества к новой эре, полет Гагарина обозначил точку наивысших достижений Советского Союза, после которой началась его стагнация, а потом и упадок. А что касается доклада ХХ съезду, то это, бесспорно, один из немногих документов, изменивших ход человеческой истории, и мы до сих пор пожинаем его плоды, как бы их ни оценивать. Уже на самом съезде, по воспоминаниям участников, доклад произвел оглушительное впечатление, некоторые делегаты плакали.

Во внутренней истории СССР этот период отмечен не только этими событиями, но и другими, не менее значимыми для многих его граждан, если не для большинства. С одной стороны, освоение целины, массовое жилищное и промышленное строительство, с другой — новое представление о социализме, где «комиссары в пыльных шлемах» будут уже не рубать врагов революции, а совершать удивительные трудовые и научные подвиги, как герои «Девяти дней одного года». Ведь в беседе главного героя фильма Гусева с отцом вполне можно увидеть перекличку старых и новых «комиссаров».

Наконец, именно в это время, на XXII съезде КПСС в 1962 году, была принята Программа КПСС, обещавшая, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

И хотя Слуцкий написал, что:

«Эпоха зрелищ кончена,
Пришла эпоха хлеба.
Перекур объявлен
У штурмовавших небо», 

на самом деле это была эпоха, в которой причудливо сочетались попытки одновременно дать хлеб, зрелища и попытаться вновь «штурмовать небо». Причем штурм неба понимался и фигурально — как достижение коммунизма, и буквально — как освоение высот науки и космоса.

Эпоха Хрущева интересна еще и тем, что это была если не первая, то вторая после Александра II попытка российской модернизации с человеческим лицом. Власть если и применяла насилие, то в ограниченных объемах, чтобы сохранить порядок в стране. Причем, как заметил академик РАН Руслан Гринберг, Хрущеву удалось, достаточно решительно реформируя страну, сохранить порядок в условиях относительной свободы, то есть сделать то, что не удалось в конце концов Горбачеву. Наверное, потому, что, в отличие от Горбачева, он готов был применить и силу, когда чувствовал угрозу интересам страны и строя, как он их понимал. И в этом смысле он скорее напоминал Дэн Сяопина.

Наследие

Известно выражение, что Сталин принял Россию с сохой, а передал наследникам с атомной бомбой. Эти достижения действительно впечатляют. Особенно если вспомнить, что их добилась страна, только что пережившая самую страшную в своей истории войну.

Но атомная бомба досталась стране в результате более чем двадцатилетней безграничной эксплуатации и фактически уничтожения крестьянства, неоплачиваемый труд которого служил основным источником средств для нужд войны и промышленности. Эта же политика лежала в основе ежегодного снижения цен, которое создало для наследников Сталина ценовую ловушку. Новое руководство вынуждено было от этой практики отказаться, что тому же Хрущеву вспоминали многие годы: «А вот при Сталине…» Городской обыватель не желал вникать в проблемы своего сельского брата.

Жилищная проблема приобретала характер коммунальной катастрофы. Подавляющее число наших граждан жило в перенаселенных коммуналках, часто по три поколения — деды, дети, внуки — в одной комнате или в частных домах, лишенных простейших коммунальных удобств — воды и современных туалетов, не говоря уже о газе, горячей воде, ванных и центральном отоплении.

Тяжелым грузом на экономике страны лежала система ГУЛАГа. Труд заключенных, почти половина которых сидела по надуманным обвинениям по пресловутой 58-й статье и была в последующем реабилитирована, использовался по большей части на объектах, экономическое обоснование которых было весьма сомнительным, как, например, железная дорога Чум—Салехард—Игарка, строительство которой требовало многомиллиардных трат и гигантских человеческих жертв. При этом, как писал министр внутренних дел СССР Круглов в письме на имя Берии еще в 1951 году, «средняя стоимость заключенного на строительстве обходится дороже среднего заработка вольнонаемного работника». Не говоря уже о том, что условия, в которых содержались заключенные, зачастую были попросту античеловеческими.

Еще одной тяжелейшей ношей для экономики страны была более чем пятимиллионная армия, почти такая же по численности, как во времена Великой Отечественной войны.

Наконец, морально-политическая обстановка в стране ближе к смерти вождя стала вновь приобретать параноидальные черты. Состоялось «ленинградское дело», завершившееся уничтожением ряда крупнейших партийных и советских деятелей во главе с председателем Госплана и членом Политбюро Николаем Вознесенским. Началась кампания по борьбе с космополитизмом, апофеозом которой стало «дело врачей». Параллельно шла борьба с кибернетикой, с генетикой и генетиками, многие из которых попали в лагеря; с языкознанием; с писателями и поэтами, жертвами которой стали Зощенко и Ахматова; с композиторами — Мурадели, Прокофьев, Шостакович.

Но страна уже была другой. Резко возросло городское население, повысился образовательный уровень, а в результате победы в войне возросла самооценка и граждан и элиты. Наконец, резко поменялся демографический облик страны. Согласно переписи населения, молодых людей в возрасте от 15 до 29 лет в общем составе населения было 30%. И это оказалось самой высокой цифрой за все годы советской власти. Для сравнения: в настоящее время эта цифра составляет 18%. Новый виток сталинской паранойи явно противоречил новому облику страны — молодому и образованному.

Развилка

После смерти Сталина у руля страны оказался триумвират Маленков—Берия—Хрущев, который был приближен к покойному диктатору в последний год его жизни. За Маленковым было знание партийно-хозяйственного аппарата, которым он руководил при Сталине, и он стал председателем правительства; за Берией — знание механизма госбезопасности, и он встал во главе МВД. Хрущев был слабым звеном этого триумвирата, и ему поручили партию, рассчитывая оставить за ней только идеологию. Но он сумел напугать Берией все партийное руководство, включая Маленкова, и добился не просто устранения, но суда над Берией и его казни. А Маленков пал сам. Он был хороший бюрократ и неглупый человек, но ему не хватало харизмы, без которой в политике в условиях кризиса власти и общества обойтись невозможно. Твардовский, присутствовавший на Пленуме ЦК, где снимали Маленкова, записал в дневнике: «Руби дерево по себе». Все ощущали несоответствие задач, стоявших перед страной, и масштаба его личности.

Хрущев же использовал руководство партией, чтобы подобрать кадры под себя, в частности руководство регионов и состав ЦК. В этом он оказался достойным учеником Сталина, когда-то на том же посту переигравшего старую ленинскую гвардию. В итоге и для Хрущева устранение, когда это потребовалось, антипартийной группы оказалось делом техники.

Но при всей кажущейся случайности победа последнего романтика коммунизма, самостоятельного, более того — пренебрегающего чужими мнениями, энергичного, более того — не знающего меры в своей активности и масштабно, во всемирном масштабе мыслящего Хрущева кажется закономерной. Оправляющаяся после войны и периода восстановления молодая страна нуждалась в лидере, который если уж осваивает — то целину, если строит жилье — то для всех сразу, если покоряет — то космос, если зовет — то в коммунизм. Избыточность во всем встряхнула уставшую от войны и террора страну, но быстро утомила. И век лидера оказался короток.

Новый курс

Короткая история Советской власти — это постоянная борьба двух концепций развития, которые столкнулись еще в самом ее начале. Одна была реализована в НЭПе, другая — в военном коммунизме.

Первая заключалась в признании того, что человек и общество далеко не всегда рациональны. Но пытаться преодолеть человеческую иррациональность принуждением или силой бессмысленно, потому что это приводит к разрушению общества и не достигает поставленных целей или их достижение оплачивается немыслимой ценой. Поэтому движение к «светлому будущему» — это, по сути, бесконечный процесс приближения к идеалу.

Если говорить о мировом левом движении в целом, к которому причисляли себя и советские коммунисты, то эта позиция победила в западной социал-демократии, что нашло свое выражение в известном афоризме Энгельса, произнесенном им в самом конце жизни: «Движение все, конечная цель — ничто».

Надо прямо сказать, что этот взгляд противоречил идеологическим представлениям большинства членов советской компартии, пронизанным верой в оптимистичную утопию человеческой рациональности и с трудом воспринимавшим идеи того же НЭПа.

Вторая концепция основана на представлении, что общество можно пересоздать как рационально организованную фабрику, в которой каждый человек занимает свою рабочую ячейку. Ее рациональность заключается в строгих планах и выверенных расчетах. А иррациональность — в представлении, что люди готовы выполнять любые рационально обоснованные указания власти. Скажем, объединяться в колхозы, потому что с абстрактно-рациональной точки зрения крупное хозяйство рентабельнее мелкого. Или сажать кукурузу, потому что кукуруза значительно лучший корм для скота, чем тот же овес.

Хрущев всем своим темпераментом, всей своей биографией идеально подходил для реализации второй концепции. Человек с двумя классами начального образования, не оконченным техникумом и также не оконченной Промакадемией, своеобразным вузом, который создавался для того, чтобы давать высшее образование в том числе тем, кто не имел никакого образования, рабочий из крестьян, Хрущев, судя по всему, как и многие его товарищи по партии, с детства впитал если не ненависть, то сильную нелюбовь к тому, что Маркс называл «идиотизмом сельской жизни» с ее тяжелым и неблагодарным трудом, изолированностью от благ городской цивилизации, невежеством, грубостью.

Отсюда навязчивое стремление к буквальному сближению города и деревни, ставшее одним из популярных лозунгов его времени, вплоть до строительства в деревнях многоэтажных домов. Отсюда борьба с приусадебными участками. В одном из своих выступлений он замечает, что труд крестьянина в колхозе, что называется, по определению должен быть гораздо более производительным, чем его же труд на приусадебном участке, потому что в колхозе это механизированный труд, а на приусадебном участке ручной. И отсюда он делает логический, как ему кажется, вывод: значит, нужно сделать так, чтобы крестьянин сосредоточил все свои усилия в колхозе и там же получал то, что он сейчас получает с приусадебного участка.

Вот почему, хотя Хрущев приложил много усилий к разоблачению Сталина, в том числе его методов коллективизации, он оставался активным сторонником колхозов, мечтая создать на их месте сельскохозяйственные фабрики. Для этого предполагалось насытить сельское хозяйство новой техникой, новыми технологиями, новыми культурами (той же кукурузой), новыми кадрами. Это не удалось и потому, что в стране не было условий для реализации таких планов, и потому, что крестьянин тогда еще не хотел быть рабочим. Он стал рабочим, но уже к концу советской власти, и, как мы теперь знаем, не захотел снова становиться крестьянином, как ни рассчитывала на это новая власть. Но это было уже почти через сорок лет.

А тогда, в 1954-м, именно этот индустриальный подход лег в основу освоения целинных земель. С одной стороны, там ведь вообще не было крестьян, и создавать агрофабрики можно было с новыми людьми, часто бывшими горожанами, на голом месте, с другой — был расчет на то, что на целине вложения дадут немедленный результат. И то и другое удалось лишь частично, но хлеб стране был нужен немедленно, а ожидать немедленного эффекта от вложений на неудобьях Центральной России было невозможно. Кроме того, целина дала выход энергии сотен тысяч молодых людей, которых удалось увлечь романтикой дальних краев, высокими заработками и карьерными перспективами.

Но как ни относись к сельскохозяйственной политике Хрущева, надо признать, что к концу периода его правления деревня стала другой. Исчезла или, по крайней мере, уменьшилась, пугающая нищета деревень. В деревнях появились телевизоры, холодильники, во многих водопровод, частные автомобили. А в пресловутых деревенских пятиэтажках — даже горячая вода и ванные. И в неурожай 1962 года Хрущев не стал, как Сталин в 1932-м, морить деревню голодом, выжимая из нее последнее, а закупил зерно за рубежом. И когда ему бросают упрек в этом, пусть вначале вспомнят о голодоморе.

В ту же логику примитивно понятой не очень грамотным человеком рациональности ложатся и столь часто вспоминаемые сейчас гонения Хрущева на церковь. Для него религия была одним сплошным иррациональным предрассудком, который противоречил всем его представлениям о жизни, которая должна строиться на основах науки, его представлениям о самой науке и о будущем коммунистическом обществе, которое должно стать воплощением рациональности. Достаточно вспомнить, как на одном из мероприятий в честь Гагарина Хрущев сказал: «Вот Гагарин летал в космос, а бога не видел».

Пожалуй, главным достижением и самым вспоминаемым деянием Хрущева является жилищное строительство, пресловутые «хрущобы». Миллионы людей получили отдельные квартиры, которые по большей части были настолько маленькими, что их скорее можно было назвать скворечниками, но в них имелись все удобства, чего не было даже во многих странах Европы. Но даже тогда, когда люди получали комнаты в коммунальных квартирах, все равно по уровню удобств они не шли ни в какое сравнение с трущобами, в которых жило подавляющее большинство городского населения страны.

В решении этой проблемы виден все тот же индустриальный подход, тем более что в строительстве его было легче реализовать, для чего по всей стране буквально в течение нескольких лет построили сотни однотипных заводов железобетонных конструкций. А борьба с архитектурными излишествами велась с таким же ожесточением, как в прошлые годы с троцкизмом. Хотя справедливости ради следует заметить, что в своем архитектурном аскетизме Хрущев получил выдающегося союзника в лице того же Корбюзье, который, в частности, теоретически обосновал высоту жилых помещений в 2,75 метра, столь раздражавшую советских граждан в «хрущобах».

Похожим индустриальным образом велось и промышленное строительство. В пятидесятые годы, скажем, были построены или реконструированы многие десятки заводов по производству электронных компонентов и радиоаппаратуры, причем большая часть — по единому проекту. И у людей там бывавших возникало такое же ощущение дежавю, как при посещении бесчисленных «черемушек» в разных городах Союза.

Массовое жилищное строительство потребовало и резкого роста производства того, что называлось товарами народного потребления. Пришлось радикальным образом перестраивать всю структуру промышленности. Еще в начале 1930-х годов руководство страны приняло стратегическое решение о приоритетном развитии промышленности по производству средств производства, так называемой группы А. Ситуацию с этим перекосом усугубила война. В результате пищевая и легкая промышленность были в зачаточном состоянии, как по своему технологическому состоянию, так и по объемам выпускаемой продукции, обеспечивая, и то в недостаточной мере, только самые насущные потребности населения.

Можно вспомнить, как иронизировали Ив Монтан и Симона Синьоре, побывавшие в пятидесятые годы в СССР, над советским женским бельем. Конечно, здесь можно было бы вспомнить, что предшествующие годы — годы войны и восстановления — мы в СССР и во Франции прожили совершенно по-разному. Но жизнь требовала свое, и советские женщины тоже хотели носить модное белье. И хотя по части модного белья советская власть так и не преуспела, вполне достойные и доступные холодильники, пылесосы, мебель производить все же научилась.

И вообще многое из того, что делалось при Хрущеве, было демонстративно развернуто в сторону человека, его интересов и запросов. Если атомная программа — то гражданская атомная энергетика, если космос — то полет человека, связь, если реактивная авиация — то пассажирская. В этом было много лицемерия, но и искренней веры в то, что социализм способен обеспечить советскому человеку достойное существование.

Лозунг «Догоним и перегоним Америку» был не предвыборным лозунгом, а реально поставленной целью. И коммунизм был для него символом простого житейского благополучия, когда «дом — полная чаша». Было видно, что на американской выставке 1958 года в Сокольниках Хрущева сильно задело нарочитым образом продемонстрированное житейское благополучие рядовых американцев.

В политику роста житейского благополучия вписывался и резкий рост системы среднего и высшего образования и числа научных учреждений. Страна превращалась в общество знаний, в котором научно-техническая интеллигенция, пресловутые «физики», стала восприниматься как ведущий социальный слой общества. Не случайно в программе КПСС советское государство было названо общенародным.

В поисках источников средств на все эти программы Хрущев пошел на радикальное сокращение не только подавляющего большинства гулаговских строек, но и самого ГУЛАГа, и армии, чего многие военные не могут простить ему по сей день.

На 1 марта 1953 года в штате Советской армии числилось более пяти миллионов человек. В течение 1955–1958 годов в три этапа было проведено ее сокращение на 2,14 миллиона. В сентябре 1959 года Советский Союз выдвинул на обсуждение мирового сообщества Декларацию о всеобщем и полном разоружении и решил подкрепить это предложение практическими делами, в одностороннем порядке приняв решение о новом значительном сокращении армии — на 1 млн 200 тыс. человек, примерно на треть общей численности.

Хрущев раньше многих военных понял, что в современной политике ключевую роль играет именно ракетно-ядерная мощь, а не количество танков и артиллерии, что, похоже, до конца не понимали его наследники. И, в частности, это лишний раз подтвердил Карибский кризис, во время которого противоборствующие стороны мерялись не танками и числом солдат, а ядерной мощью. К слову, именно после этого кризиса, за который так критикуют Хрущева, Советский Союз стал наравне с США признанной супердержавой. Ведь уступил не только Советский Союз, убрав ракеты с Кубы, но и США, убрав их из Турции.

Конец эпохи

Хрущева критиковали за многое. За то же сельское хозяйство, за приусадебные участки, за совнархозы, о которых мы не написали, за разделение органов власти и партии на сельские и городские (и это на самом деле был жест бессилия перед лицом множащихся проблем). За все это его в конце концов и сняли. Хотя есть подозрение, что сняли его потому, что на XXII съезде он внес в Устав партии положение об обязательной ротации руководящих органов, члены которых не могли избираться более чем на два срока. И на ближайшем съезде большинство членов партийного руководства должны были уйти. А это для них было важнее всех проблем промышленности и сельского хозяйства.

Конечно, эпоха Хрущева многообразнее, чем мы ее здесь описали. Было и гигантское промышленное строительство, и новый виток урбанизации, и перекрытие рек, и многое другое. Это была эпоха не только экономической, но и человеческой модернизации.

В стране при нем возникло ощущение если не свободы, то освобождения. Конечно, определяющую роль в этом сыграло осуждение Берии, символа эпохи террора, и доклад на ХХ съезде, но, видимо, что-то было и в самой фигуре Хрущева, что не давило и не пугало. Он мог воевать с абстракционистами и поэтами, устроить гонения на Пастернака, но это почему-то прощалось. И это ощущение ушло с Хрущевым.

Может быть, потому, что с ним из советской жизни ушел драйв. Когда его сняли, о коммунизме и о Программе забыли. Запустили реформы Косыгина — и испугались, отступились. Подготовились к запуску на Луну — и забросили, построили свой «Конкорд» — и тоже забросили и, наконец, построили свой «Шаттл» — и бросили. Если эпоха Хрущева была действительно эпохой, как тогда любили говорить, великих свершений, то эпоха Брежнева стала эпохой заброшенных великих проектов.