Дневник харьковчанки 1941-1946
Я читаю поблекшие от времени строки, написанные простым
карандашом, и ловлю себя на мысли, что не могу оторваться от этих
записей, которые харьковчанка Раиса Ширинская (Бахтиозина) вела с
момента, как проводила мужа Исмаила на фронт, с июля 1941 по 1946 год.
Это дневник. Маленькая школьная тетрадочка на плохой
бумаге с надписью на расползающейся серой обложке «Чорновий зошіт».
Бесценный человеческий документ! В нем хроника минувшей войны, а главное
– оккупационных лет, проникнута мыслями и чувствами моей героини.
Что же сквозь плотную толщу времени так завораживает, так
влечет? Может, явственно ощутимый дух эпохи, которого, как правило,
лишены беспристрастные исторические хроники? Может, чистый, светлый
эмоциональный мир автора? Ведь этот дневник еще и гимн женской Любви,
семейному единству, материнскому подвигу…
В дневнике упоминаются имена соседей, родителей,
родственников и маленькой дочки Исмаила и Райсы – Адили (Адуси, Адилюш,
Адочки)…
25/VII. – 41 г.
Ты уехал, мне уже сразу же стало страшно. Я боюсь всего, тревоги,
звука. Я очень устала. Душа болит. Появилась какая-то настороженность,
тревога. Мне страшно.
Когда же все это кончится!
Адусь капризная, она нездоровая, кроме всего, разбила термометр.
Температуру измерить нельзя. Когда я вернулась с воказала, она спросила:
«Где мой папа?».
Бедная детка. Засыпая, также вспоминала тебя. Лягу
спать. Милый, возвращайся скорее! Счастливый путь тебе! Будь здоров.
Возвращайся скорее.
29/ VII-41 г.
Мне скучно без тебя. С каждым днем все больше не хватает тебя. Так
хочется, чтобы ты был дома. Адусь верит мне, что ты на работе. Утром она
спросила сегодня: «Папа спит?». Я сказала, что ты уже на работе. Она,
конечно, еще слишком мала для того, чтобы знать обо всем. Она все время
нездоровая, капризничает. Я стараюсь быть с ней совсем спокойной, но не
всегда это мне удается. Конечно, в этих случаях она тоже быстрее
успокаивается.
Вчера я дежурила с 4-х до 6-ти часов утра, а к 7 надо было на работу,
сидела, как пьяная. Сегодня написала заявление начальнице отдела, чтобы
мне разрешили дежурить до 12 ночи, не позже. Не знаю, чем кончится.
В воскресенье были с Адуськой у твоих родных. В субботу получили от
Лени телеграмму, поэтому там относительно хорошее настроение.
Сегодня получила твой расчет. Народ у тебя мне не очень понравился.
Завтра Адуське должны сделать прививку против дифтерита. Бедная
крошка, сколько будет слез. Боюсь не делать, сейчас в городе большая
скученность.
Милый мой, я скучаю, хочу поскорее видеть тебя, прижаться к тебе, мне сразу станет хорошо и спокойно.
Дни идут страшно медленно.
5 августа 1941 г.
Вот сейчас я получила от тебя вторую открытку. Первую получила
31.VII. В тот раз мне было грустно, но спокойно. Ты писал с места как бы
от постоянного, правда? Я плакала. Адусь удивилась, взяла «читать» твою
открытку, а вот сейчас я в ужасе, куда ты поехал? Может, уже на фронт!
Это ужасно. От Лени такая открытка была вчера, а сегодня вторая, он тоже
в Полтавской области. Может, встретитесь. Он еще не получил назначения.
Но куда же тебя отправляют? Со дня твоего отъезда только сейчас мне
стало страшно за тебя. Уезжая, ты вселил в меня бодрость и относительное
спокойствие. А вот сейчас ничего не известно, что с тобой. Каждый день
мне будет казаться самое страшное. Сегодня и вчера я дома, у меня грипп.
Адусь довольна: мама дома. Завтра тоже еще буду. Но сегодня она целый
день зовет тебя. Вчера вечером звонили, она заявляет: «Папа?» — и
прислушивается.
У нас был папа, он сказал, что ты еще на работе и скоро придешь. А
сегодня утром
Таня стала говорить: «А мой папа дома, а мой папа дома!».
Адусь посмотрела на меня беспомощную, и я поспешила сказать, что Адочкин
папа тоже скоро будет дома.
Сегодня она стала плакать и говорить: «Хочу
к папе, идем к папе». Как я могла успокоить ее, если меня тоже надо
было успокаивать? В общем, кошмар.
Неужели я не дождусь тебя? Неужели моя девочка всегда будет спрашивать: «Где мой папа», — и не увидит его?
В городе пока спокойно. Тревоги больше с 23/VII. не было. Хотя говорят, что они каждый день летают. Если бы все время так было.
Адилюшке сделали укол от дифтерита 30/ VII., теперь следующий будут
делать 20\8. Перенесла она его хорошо. Немного поплакала. 27-го — ее
рождение. Неужели тебя не будет с нами. Это очень жестоко. Мне очень
тяжело без тебя, ночи бессонные и бесконечные. Я совсем выбиваюсь из
сил. Приезжай поскорее. Любимый мой, милый Исмуня, так хочется скорее
обнять тебя и целовать, целовать без конца.
7/VIII-41 г.
Прошлой ночью была тревога. Я не очень испугалась. Адусь
капризничала: «Идем домой!» — она спала, это было в 11 часов. Мы
спустились в подвал в цокольный этаж. Неужели и сегодня будет опять
тревога? Вчера получила твою открытку, штамп – Миргород. Значит, ты
едешь к Киеву. А потом – фронт. Страшно. Я все еще болею, освобождение
до 10/VIII, t 38,4, такой у меня, кажется, и не было. Нервы взвинчены до
крайности. Лежу и плачу целый день. Адуська все чаще тебя вспоминает. В
самый разгар игры она подхоит ко мне и спрашивает, раскры широко глаза:
«Где мой папа?».
Как тяжело все это. Кушает она скверно. Правда эти дни я стараюсь ей
сама готовить и кормить. Иногда мне это удается. Она скоро будет хорошо
кушать.
Милый, когда же конец этому? Мне хочется написать тебе несколько слов, тебе было бы приятно и мне.
Мне иногда кажется, вот тебя немного ранят, привезут в Харьков. Я узнаю, где ты, а потом ты скоро вернешься домой. Хотя бы так.
Когда уже можно будет зажигать свет, веселиться, смеяться, не
чувствовать на плечах эту невероятную тяжесть войны? Ни днем, ни ночью
ни одной минуты нет спокойной. Хотя бы скорее конец.
8/VIII-41 г.
Измунь! Хочу рассказать тебе. Сегодня Адуська утром играла. Потом
вдруг заявляет: «Я иду дежуриться» («Я иду дезулиться»), я спрашиваю: «А
где же твой противогаз?», — «Вот,– говорит. А я не заметила висящую на
ней вниз головой обезьянку на веревочке.
— Я буду сидеть, — сказала она и взяла маленькую свою скамеечку.
В это время подошла Таня и спрашивает: «Адочка, а тебе не страшно, ты
не боишься?» – «Боюсь», — заявила она и вернулась в комнату.
Подумай, как передаются детям настроения взрослых. Вообще она очень
нервный ребенок и очень впечатлительный. Вчера Шура забирала Танечку
домой, та не хотела уходить, на дворе была сильная гроза. Шура сказала:
— Танечка, иди скорее, слышишь, гром!
Адуська услышала слово «гром» впервые. Конечно, ужасно испугалась, но
поняла, что это сопровождается звуком и кинулась ко мне: «Мама, гром,
гром!», — кричит.
Я как могла успокоила ее тем, что это машина едет, лошадка. Она еле
успокоилась. А днем вчера я рассказывала ей сказку про Красную Шапочку
и, когда дело дошло до того, что волк съел бабушку, она очень была этим
поражена и испугана. Мне стоило много усилий убедить ее, что бабушка
спряталась и девочка прогнала волка.
Сейчас два дня она увлекается рисованием. Вчера говорила: «Мама
нарисовай».
Сегодня утром забыла слово «рисовать» и говорит: «Мама,
напись». Видимо, от слова « написать». Я ей напомнила. А сейчас ей
нравится, когда я беру ее руку в свою и вместе с ней рисую. Она просит:
«Мама, давай нарисоваем». Причем, сегодня она целый день говорит
«мачка». Очевидно, сокращенное от «мамочка». Получается это у нее очень
мило.
Сегодня я видела тебя во сне. Уже утром, когда я заснула второй раз.
Ты был в форме и были у тебя знаки отличия, маленькие золотые танки. Я
спросила, почему это ты захотел стать танкистом. Я целовала тебя.
Предлагала кушать, плакала, а ты стоял, довольный, безучастно. Я
объяснила это тем, что было много народа и ты все же был в форме. Мне
казалось, что сегодня я получу от тебя открытку более успокаивающую, что
ты, может, где-нгибудь в Киеве остался. Лишь бы не на фронте.
Там
страшно. Во сне я очень расстроилась тем, что ты стал танкистом, но
мелькнула мысль, что, может, надо долго учиться быть танкистом, а к
этому времени кончится война. Когда же она кончится? Сегодня полтора
месяца, а конца не видно. Хотя бы скорее конец.
12/VIII-41 г.
Измунь, я иду дежурить с 12 до 2 ночи. Мне страшно. Долго спорили,
чтобы меня освободили от дежурства ночью. Ничего не вышло. Хотела до 12
отдохнуть, но Адуська раскапризничалась и долго не спала. Почему от тебя
нет ничего? Где ты? Меня это жутко беспокоит. Напиши поскорее. Хоть
одно слово. Милый.
14/VIII-41 г.
Сегодня сообщили о сдаче Смоленска. Настроение у всех удручающее. Где
ты?
Сегодня у меня особенно скверные мысли. Несколько дней назад были
бои в Кременчуге. Это так близко. Это так ужасно! Но что делать?
Надвигается что-то ужасное, неизбежное.
Вчера за обедом Адусь говорит – почему папа не пришел со мной обедать? А вот ты не приходишь.
16/VIII-41 г.
Сдали Первомайск и Кировоград, сегодня сообщили о сдаче Николаева и
Кривого Рога. Что будет? Все время сообщают о том, что на всей линии
фронта от Сев(ерного). Ледовитого океана и до Черного моря идут
ожесточенные бои. Казалось, вот скажут что-нибудь успокоительное, а
выходит наоборот.
16/VIII днем была тревога. Я была на работе, мы сошли в подвал. У
меня было ужасное состояние, мне там стало дурно. Полина спасала меня. У
меня очень разошлись нервы. Если я не возьму себя в руки, я погибну
раньше, чем окончится война и не увижу тебя. Нет, так нельзя!
Сегодня я не пошла на работу. Адусь заболела. Всю ночь я не спала, у
нее была ужасная рвота, а к утру понос. Вчера было воскресенье, мы были у
мамы. Как-будто она ничего не ела, но сегодня я вспомнила, что вчера я
дала ей кусочек тарани. Это веротяно и вызвало небольшое отравление.
Больничный мне не дали, завтра надо работать. Оставлю записку Нейме, что
надо делать. Она свободна. Сегодня Адусь смотрела фотографии, что ты
сделал в прошлом году. Увидела тебя с ней, снимок плохой, но там был ты,
и она стала звать тебя.
— Папочка, ты плийдешь? Плиходь скорее…
Гладила тебя ручонкой, мне очень хотелось заплакать. Но надо было ей
сказать что-нибудь. А в субботу была Садья, мы сидели. Кто-то позвонил, и
Адусь стала говорить, что это «мой папочка», и обязательно хотела выйти
встречать, стала плакать, покуда я не вышла с ней в коридор. Бедная
девчушка, она скучает за тобой.
Все мы скучаем.
Няня и та мне очень надоела. Вернее, очень раздражает. Целый день
ходит и стонет. Спрашиваю, чего? Говорит, досадно, что «він довго не
пише». Всем нам досадно.
Неужели я не увижу тебя живого? Вот эта мысль
засела. А когда вернешься, как будет чудесно, хотя бы скорее это было!
Дожить бы до этого, чтобы и война кончилась, и все наши были живы и
здоровы.
Некоторые уезжают из города. Это очень плохо действует на окружающих.
Спокойной ночи, милый, спи хорошо и спокойно. Пусть приснится тебе наша дочь и я немного.
Тебя я часто вижу во снах.
23/VIII-41 г.
Позавчера я получила втою открытку от 4/VIII. Ты пишешь из Канева А
что было потом? Ведь основные бои под Киевом и Белой Церковью были после
7-8. Вчера я позвонила к жене Дымкина, а он, оказывается, лежит в
госпитале в Сталино. Я в ужасе, неужели и ты ранен, а может и худшее?
Милый, это так ужасно так мыслить. Я скоро умру, я не долго выдержу
столь напряженного состояния. Мне так тяжело.
Работаю много, через день
занимаюсь в кружке скорой помощи, от 7 утра до 9 часов. Ночами дежурю.
Адусь все время больна. Недосыпаю. Но скажи, разве можно долго так
прожить? Я умру скоро.
Вчера побежала к твоим, меня немного успокоили, сказали, что не может
быть, чтобы вы все там уже участвовали в боях. Может, и нет. А
настроение ужасное.
А сегодня Ибрагим получил повестку, должны были отправить на фронт, несмотря на бронь, но пока оставили.
Адуська больна. У нее видимо стоматит. Завтра понесу ее к Коломиец.
Завтра выходной день. Вчера ее Нейма сфотографировала по тем квитанциям,
что от 15/12-40 г., с большим скандалом.
Лялька стала совсем никуда. Что с ней делать? Хотя бы ты скорее
приезжал.
Приезжай поскорей. Или хотя бы напиши. Целую тебя крепко,
крепко.
29/VIII-41 г.
Уже кончается август. Уже два месяца с лишним война, уже второй
месяц, как нет тебя. Как долго это может продолжаться. Знаешь, милый,
почему-то надежда пропадает с каждым днем. Все уже кажется таким
беспросветным и бесконечным.
Кажется, что никогда больше не будет
счастливых ясных дней, не будет ничего хорошего, а будет вечная тьма и
жуткая тяжесть на душе. И так страшно станоивтся каждое утро, когда
передают утреннюю сводку.
Нашей девочке 27-го исполнилось два года, а тебя с нами не было.
Ужасно тяжелый день. 26-го вечером пришел папа, принес пирог, еще
кое-что, а 27-го пришла Нейма и на минутку с завода зашла Фатима.
Вот и все. Никто больше не пришел. Я немного обиделась на твоих, но
сегодня была там, они очень заняты. Садья шьет, взяла работу, а мама
нездорова, она, конечно, с удовольствием пришла бы. Говорит, что думала о
тебе в этот день, об Адуське и плакала.
Но что же делать, я тоже плакала, тяжело!
Адуська очень скучает за тобой. Каждый день она ждет тебя. Когда
звонят, она посылает меня: «Это папочка звонит, пойди открой!». Но то не
папочка.
27-го утром она встала рано, пришла ко мне в кровать, говорит: «Полежу на папочкиной подушке».
Бедная девочка. А вчера она заявляет вечером: «Папа скоро пидет и привезет мне молотикль» (мотоцикл).
Сейчас осень, бывают и ясные дни, как хотелось бы в эти дни быть вместе.
Иногда появляется такая мысль, вот мы втроем уехали далеко к морю. Я,
ты и наша девочка. Она весела, ей все нравится: и яркое солнце, и
волны, и все кругом.
В воздухе тихо, тихо, тянется паутина и ярко светит солнце. Нам тоже
весело, мы смотрим друг другу в глаза и, счастливые, смеемся.
Милый, ведь это так просто и так ужасно несбыточно. Неужели этого никогда не будет? Будет, будет, должно быть.
Несколько раз была тревога. А город пока не бомбили. Хотя бы не
бомбили! Мы прятались под лестницу в подвале. Адочка начинает нервничать
при этом. Оба раза последних во время тревогм она играла с Таней у них.
А когда сегодня Таня позвала ее к себе вечером, она заявила: «Не пойду,
там тревога…».
А на днях она была у мамы с Неймой, так Нейма говорит, что даже мама
прослезилась, начали стрелять, она раскрыла глаза и говорит: «Эбикай,
стреляют, пойдем в погреб». Ребенку два года. А она все уже понимает.
Бедные дети.
7/IX-41 г.
12 часов ночи. В одиннадцать был отбой. Третий день бомбят Харьков.
3-го, 6-го и сегодня. Первый раз было слишком ужасно. Днем стреляли, а в
9 вечера завыла сирена. Но основное то, что стали сильно стрелять в
половина девятого. Я укладывала малышку спать. Услыхав сильную стрельбу,
она испугалась. Вначале говорит, это гром. А потом стала кричать: «Я
боюсь, давай одеваться, идем!». Чтобы успокоить ее, я стала одевать ей
кофточку. А тут завыла сирена и можешь себе представить весь ужас?
Адуська немного успокоилась. Мы спустились в подвал. Стреляли зенитки
ужасно. А когда внизу нашей улицы сбросили бомбы, мне казалось, что
разрушился наш дом. Я схватила Адуську и бросилась под лестницу. Няня за
мной. Так мы и просидели до 11 часов. Это было что-то ужасное. Много
разрушений, много жертв. Вчера тоже бомбили, но было не так страшно. А
сегодня опять хуже. Если так будет продолжаться, нервов не надолго
хватит. В общем, дожили до самого страшного. А тут и от тебя нет ничего.
Самые ужасные мысли приходят. Неужели у моей дочери нет счастья? Если
не у меня… Нет, ты вернешься! Только поскорее! Мне кажется, я не доживу.
11/IX-41 г.
Два дня передышки. Так тяжело. На меня напал «психоз». Когда подходят
8-9 часов, я не нахожу места. Знобит и жарко. И ждешь, что вот завоет,
застрочат зенитки и начнешь постепенно умирать. Скоро ли конец? И я, и
мой ребенок будем совершенно ненормальными. 8-го была тревога и вечером,
и ночью. Ночью она проснулась и говорит: «Мама, одевай меня…». И почти
заснула. Я завернула ее в одеяло и спустилась вниз под лестницу. Она
спала. После этой ночи я не нахожу себе покоя.
Сегодня мы с ней смотрели фотографии. Она звала тебя: «Мой папусенька, иди до мене! Мама, он не хочет!».
Милая, если бы ты знала, как он хочет быть с нами. Скорее бы.
Вот уже несколько дней я хочу позвонить Дымкиной, что с ее мужем,
получает ли она что-нибудь о нем. И боюсь, боюсь, что они могут сказать
мне что-нибудь ужасное о тебе. Боюсь. От Лени вчера получили телеграмму.
Он в Санжарах. Телеграмма шла три дня. Ева счастлива. А вот я ничего не
могу дождаться. Почему? Что с тобой?
18/IX-41 г.
Дождались самого ужасного. Эвакуация города. Куда, как, еще ничего не
знаю. Ибрагим записал меня со своим заводом в Пермь. Это безумная даль.
Урал. Север.
Завтра пойду к маме. Они не хотят выезжать. Фатима
остается с ними. Что делать?
Какой ужас! Бросать все, оставлять здесь
родных, может, никогда не встретимся. Я схожу с ума. А, может, лучше
сразу прекратить существование? Жаль Адуську. Что будет? Где ты? Жив ли?
26/IX-41 г.
Вчера был жуткий день. 4 раза была тревога. Я пряталась в подвал раз
6-7. Целый день стреляют. Летает много вражеских самолетов.
Эвакуационная горячка немного прекратилась. Я тоже никуда не еду. Так
постановил семейный совет. Я немного успокоилась.
Милый, я все жду от тебя весточки. Так хочется быть вместе. Как бы я
целовала тебя, сколько ласки накопилось! Сколько ласки от тебя жду… Так
хочетсятвоей близости, твоих ласк. Успокаиваю себя тем, что, когда ты
вернешься, уже все будет хорошо. Мы будем вместе. Война буде окончена,
все страшное будет позади.
6/X-41 г.
Несколько дней было спокойно. А вчера снова была тревога с 7 до 10
часов вечера. Я была у мамы днем, а вечером только вышла, чтобы ехать
домой, началась жуткая стрельба. Мы остались ночевать у мамы. Я и
Адилюш. Она уже привыкла почти к стрельбе, не так реагирует, как
вначале. А сегодня утром говорит: «Эбикай, я пойду домой, у вас стреляют
и самолеты летают». Вчера утром она вдруг спросила меня: «Скажи, где
мой папа? Где он живет?». Она очень скучает за тобой. Я представляю себе
встречу, вашу с ней. Хотя бы это случилось поскорее.
Нейма родила, наконец, сына. 29/IX. В этот день она видела во сне
тебя и ты сказал ей, что она родит сына, и что ты скоро вернешься.
Мальчик у нее хороший. В другой обстановке это было бы совсем другое
дело, а сейчас, мне кажется, он всем в тягость.
Ибрагим должен ехать в Пермь с заводом. Но до сих пор не уехал, ждет
Нейму. А сейчас вообще тяжело ехать. Пути разбиты, всюду бомбят. Мама
очень волнуется. Фатима остается пока здесь. Я решила не ехать и от
этого, очевидно, успокоилась.
Бои идут, говорят, на расстоянии 40-50 км. Это очень близко и
страшно. Что-то будет.
Остается только ждать. Последнее время каждый
день жду письма, а ты не пишешь. Когда же кончится все это? Я каждый
день жду тебя во сне. А ты вспоминаешь меня?
Нас с Адуськой. Конечно –
да. Так приезжай поскорее! Милый, я так жду тебя!!!
Сейчас уже холодно. Идут дожди. А дома не топят. Неуютно. Одиноко.
16/X-41 г.
Как тяжело. Вчера была тревога, бомбили, сегодня утром тоже, в 6
часов и до 9 тоже. Адуська стала привыкать, не так боится, как вначале.
Вчера меня захватило возле вокзала, было 6 часов. До 8 часов я стояла в
подъезде, а потом немного стихло и я помчалась до отбоя домой пешком в
полной тьме. Жутко. А сегодня я опять была в городе и видела, как падали
дождем зажигательные бомбы. Еле добежала домой, а тревога продолжалась 3
часа. Когда же конец? Они возле самого Харькова. И у самой Москвы.
Неужели не придут к какому-нибудь решению? Скоро четыре месяца войны.
Скоро три месяца, как ты ушел. Где ты? Леня пишет. На днях от него был
один. Он прислал маме деньги. Она дала Адуське сто рублей. Мне было
очень неловко принимать от нее это, но они настаивали.
За Неймой вчера приехал муж. Но наши дома не рекомендуют ей ехать.
Ведь ребенку только две недели и она нездорова. Как решили, не знаю. Мне
очень жаль ее.
Ибрагим поехал последним эшелоном завода. Тоже не хотел ехать. Поехал
в Пермь. Жизнь там очень трудная. Жаль его тоже. Очень жаль. Хотя бы
скорее конец этой муке. Любой конец, лишь бы скорее!
Моя девочка спит. Она очень разумная, развитая. Ей скоро 2 года 2
месяца. Она рассуждает и говорит, как 4-летняя. Ты не узнаешь ее, когда
приедешь. Она часто спрашивает о тебе. «Это, кажется, мой папочка
звонит, пойди открой!» Так говорит она. Она ждет тебя. Я тоже жду, Я не
верю и не хочу верить, что ты погиб. Нет, этого не может и не должно
быть! Ты нам нужен.
21/|X-41 г.
Третий день взрывают все. Состояние ужасное. Сегодня, сказали, немцы
на Залютино. Значит, почти в Харькове. Но почему-то нет стрельбы, нет
пока ничего. Радио не работает. Народ все тащит. Что будет? Жутко…
22/X-41 г.
Сегодня целый день гремит канонада. Слышен пулемет. Состояние отвратительное.
Скорее бы кончали.
Сегодня праздник Рамазан. Я несколько раз плакала. Жуткая тоска. По
городу идти уже невозможно. Некоторые мосты взорваны. Я не знаю, что
дома. Никогда еще не было такого. Я жалею, что не пошла к маме с
Адуськой. Что творится! Все грабят, ломают, жгут. В городе пожары. Как
все бесчеловечно. Зачем это делать? Как тяжело!
Адуська стала
невозможная. Балуется, как мальчишка. Если я говорю ей: «Не балуйся!» —
она отвечает: «Как не балуйся? Надо баловаться!». Она очень много знает.
Очень находчива. Пусть будет счастливо и здорово наше дитя…
25/X-41 г.
Вчера в город вошли немцы. Все ожидали сильных уличных боев, но все
обошлось благополучно. Была, конечно, очень сильная стрельба, мы сидели
немного в подвале, а потом все время у себя на 2-м этаже в коридоре.
Я волновалась за наших домашних. Сегодня приходил папа, принес
продуктов. Дома у моих все в порядке. А у твоих родных — не знаю. В
город выходить я еще не решаюсь. Сегодня поссорилась с соседкой, дрянь
такая… Настроение поэтому скверное. У Шуры вчера высыпало стекла. В
комнате холод, ничего нельзя сделать. Она с тремя детьми находится у
меня.
Хочется, Измунь, чтобы ты вернулся. Может, ты в плену? Может, тебя пустят домой или хотя бы разрешат написать? Хотя бы…
Досадно, что уехал Ибрагим с заводом. Лучше бы он не уезжал. Кто
знает, что будет там с ним? И вообще, доедет ли он? Как хочется быть
вместе всем! Какое это было бы счастье.
17 декабря 1941 г.
Очень тяжело на душе. От тебя неичего не получила. Жду, что вернешься из плена.
А тебя все нет.
Адилюш вспоминает тебя каждый день, все ждет, может, и в самом деле
вернешься. Сейчас я уже работаю, с 15/XI. Очень устаю, может, от того,
что хожу пешком. Но мы находимся у мамы, а это близко от моей работы, и
все же я устаю. Я теряю силы с каждым днем. Может, я больна… А вообще
света нет, воды нет, хлеба нет, продуктов нет. Голодно. Вот сейчас мы у
мамы, как никак все вместе, мама сама печет хлеб с отрубями,
картофельной шелухой и т.д. Конечно, им трудно, получилась большая
семья. Я сама и вовсе не выдержала бы. Базар все время был на обмен на
продукты, а сейчас несколько дней продают на деньги. 200-300 рублей
курица, 100 рублей десяток яиц, 40 руб. десяток огурцов и картофеля.
Жиров нет, молоко 70 руб. литр. В общем, кошмар. Даже коробка спичек
стоит 20-25 руб. Что будет дальше?
Вчера и позавчера выселили всех евреев из города. За 17 километров.
Много гибнет их дорогой, много калек, которые и вовсе не могут
добраться. Жаль их, особенно отдельных людей. Хотя бы скорее проходило
это время.
25 – Рождество. Адуське сделала елку. Неужели и теперь ты не
вернешься? От Ибрагима тоже ничего нет. Где то он? Славный, добрый
мальчик. Мама горюет за ним. Хотя бы скорее все налаживалось. Так
странно и приятно было слышать несколько дней назад гудок паровоза. Я
чувствую, что я состарилась на много лет.
Никогда, наверное, не смогу ни
петь, ни веселиться, никогда не будет весело. Не может быть, не должно
быть этого! Все обойдется. Все скоро наладится. Лишь бы мы все были
здоровы.
26/XII-41 г.
Какая тоска. Измаила жду каждый день. Неужели он не приедет?
Настроение ужасное. Адуська избаловалась. Мы у мамы уже месяц все трое,
тоже неловко. Слишком тяжело маме.
25/I -41 г.
Сегодня полгода, как нет тебя. Сколько переживаний, волнений,
перемен. Семь месяцев войны. Воды, света, хлеба нет. Холод жуткий и на
работе, и дома у мамы. На улице минус 35. Хотя бы теплее…
Почему сейчас я опять жду тебя? Может, вернешься? Вернись, милый!
Сегодня я укладывала спать Адуську. Она сказала: «Почему не горит
лампочка на стене?» (электрическая). Я сказала, что нет света. «Папа
придет и починит. Я не буду плакать за папой, он на работе, скоро
придет, и Ибрагимабзы придет, Эбикай тоже не будет плакать».
Мне очень хотелось плакать, но нельзя было. Мама выглядит очень плохо
и все также, систематическое недоедание сильно отражается на организме.
Хотя бы все были здоровы. Так тяжело. Просто жуть. Весь город ходит на
село менять. Там совсем не ценят вещи, а за бесценок люди несут все,
чтобы не умереть с голоду. Смертность колоссальная. Специалистов мужчин
всех направляют в Германию. У мамы восемь человек с нами. Папа съездил
на село, теперь опять надо. Базар ужасный. 150 рублей литр молока, 60
руб. спички, 130 руб. кило мяса конского, мука, зерно 30-35 руб. стакан,
а пуд муки при измерении на стакан составляет 3500 руб. Кило сала 1000
рублей. В общем, кошмар. Правда, сейчас и вещи стали дороже, 7000 рублей
дамский костюм. За твои брюки я выменяла 18 кг муки. Сейчас думаю
выменять твой костюм. Говорят, пуда три дадут. Это 10000 рублей.
Помнишь, как мы ссорились из-за него?
Ты еще тогда хотел продать его. А
все, видимо, судьба. Как все складывается.
В церквях звонят колокола, этот звук у меня ассоциируется с движением
пленных по улице, серых, замученных, несчастных. Не знаю, почему я
связываю это. Хотя бы скорее весна, может, будет легче. Может, будем
что-нибудь знать об Ибрагиме, старики успокоятся, жаль их, ведь им очень
трудно сейчас. А ты поскорее приходи, может, Адусь и предсказывает твой
приход? Хотя бы, в добрый час.
27/4 – 42 г.
Все также мрачно, прошло уже шесть месяцев, как вошли немцы. Воды все
еще нет, хлеба тоже, света тоже. Человеческий организм бесконечно
вынослив и терпелив. Сколько лишений переносит каждый человек в
настоящий момент, в нормальной обстановке это, казалось бы, просто
чем-то фантастическим.
С 10/3 стали давать по 200 гр муки. Дают только на основного
работника, только служащим, а иждивенцам – нет. Я считаю, что о
населении не заботится местное украинское правительство, а немцы заняты
войной. Во всяком случае очень трудно. 19-го апреля уехала няня к себе
на родину. Ушла, конечно, пешком, купила коляску старую. На улице сразу
же сломалось колесо.Как она дошла, не знаю. Жаль старуху.
Она и я
плакали. Она говорит, если бы был ты, она бы не уехала от нас совсем.
Конечно, тогда я была бы у себя дома. А не сидела, как вот сейчас, у
мамы.
Нашим очень трудно. Семья большая. А папа один, старый, и при таком
питании совсем обессилен. А ему еще придется ехать, вернее, идти на село
за хлебом. Боже, когда это кончится!
Я обедаю в столовой вместо завтрака. Туда приходят и некоторые по
бесплатным талонам. Это ужас! Они просят оставить им несколько ложек
супа. На днях одну из них привели с разбитой головой, а сегодня она
пришла, я едва узнала ее, она потеряла всякий человеческий облик.
Ужас, ужас! Люди вымирают целыми семьями. Хотелось бы уйти от всего
этого, закрыться в скорлупу и ничего не видеть и не слышать. Вчера я
рассказывала об одном голодном ребенке и не заметила, как Адуська
внимательно слушала, раскрасневшись, с широко открытыми глазами. Потом
она стала плакать. Больше я при ней ничего не стану говорить. Она совсем
уже большая, разумная, только капризная и очень нервная. Очевидно,
общая атмосфера влияет и на ребенка. Она очень ждет тебя. На днях она
пошла днем на «новую квартиру». Там на столике твой портрет. Она
говорит: «Дай посмотреть на папочку», — а потом по татарски: «Нинди
синдә яхшы бит ун (какое у тебя хорошее лицо)».
Как бы ты был счастлив, увидев ее! Она очень, очень хорошенькая, у
нее прелестные серые глаза, личико розовое и очень живое. Немцы, идя по
улице, останавливаются возле нее, а она нисколько не смущается и
говорит: «Гутен таг» — и другие несколько слов. А те в восторге.
Конечно, у каждого из них есть дети. И они, говоря с ней, думают о своих
детях. И ты, наверное, ласкаешь при случае маленьких детей.
Когда уже
кончится война?
Я была у гадалки. Она сказала, что ты болен, но вернешься. А когда –
не знаю. Гадала на Ибрагима, только сказала, что ненадолго приедет, что у
него очень великая будущность. Я, очевидно, суеверна, как-то поверила в
это и даже несколько успокоилась.
Вчера и сегодня опять очень холодно, наверное, будет снег. Вся весна
холодная. 2-3 мая не работаем. С 1-го, говорят, будет хлеб коммерческий
по 30 руб. кг, а сейчас – 120 руб. Очень темно писать при коптилке.
Бываю часто у твоих родных. Ты не можешь быть недовольным мною. И Адусь,
и я бываем часто у твоих. Мама твоя плачет много за тобой и Исхаком.
Особенно, мне кажется, за тобой. По ее снам выходит, что ты скоро должен
вернуться. Была она на нашей новой квартире, ей очень понравилось, она
плакала, что ты не можешь радоваться вместе с нами. У нас чудные две
комнаты. Было бы больше счастья. Неужели не будет? Должно же быть, мы
так мало жили вместе. А наша дочь, разве она не имеет права на счастье?
1/VI-42 г, понедельник
Уже дней десять, как снова бомбят город большевики. Никаких уже сил
нет переживать. Состояние у меня невероятно тяжелое. Бесконечные
вереницы пленных из-под Харькова, их забрали сто шестьдесят пять тысяч.
Неужели тебя я никогда не найду?! Сегодня ходили со списком на Холодную
гору, сказали, что — нет. Адусь эти дни очень часто тебя вспоминает.
Вчера я даже плакала. «Мамочка, а помнишь, вы с папой ушли на работу
и он больше не пришов, а потом ты плакала…». Меня так это все нервирует.
2/VI-42 г.
Опять бомбят. Когда же, наконец, все это кончится? Сегодня видела
тебя во сне. Мы были так близки, ты не хотел меня отпускать… Никогда,
наверное, не дождусь тебя.
Вчера в детской кухне, где я получаю для
Адуськи кашу гречневую на воде и отходы молока по разрешению врача, там
встретила меня одна бывшая сослуживица, которая спросила, не знаю ли я:
Райса выехала из Харькова или нет?
Я сказала, что выехала, а потом рассмеялась, она была изумлена, когда
узнала, что я – это я. Можно похудеть, сильно похудеть, но выражение
лица, выражение хотя бы глаз должно остаться. Но потерять весь свой
облик целиком, это просто невероятно, так сказала она. Но что делать? Я
сейчас имею 40 кг веса, а было 64. Мы еще не голодаем, а только
недоедаем, что, может, еще хуже, но все же хоть немного, но каждый день
едим. Как это все надоело. Так хочется чтобы пожить хоть немного
спокойно. Так хочется, чтобы ты вернулся на нашу новую квартиру,
посмотрел на нее, порадовался и похвалил меня. Так хочется хорошей, нет
просто немного лучшей жизни. Скоро год войны. Скоро год, как нет тебя.
За это время наша девочка очень выросла. Стала хорошо говорить,
прекрасно ориентироваться во всем. Она очень ждет тебя, ей так хочется
сказать: «Мой папочка!». Она очень любит маленького Алика. Нейминого
сына. В порыве нежности она ему говорит: «Ах, ты — мой папочка…». Так
обидно за нее, за тебя, за разбитую жизнь, за тысячи разбитых жизней.
28/VI-42 г.
Прошел год войны. Сколько ужаса, горя, сколько сирот и вдов! Конца, наверное, не дождемся, все воюют.
Вот уже несколько дней, как снова бомбят. Так упорно, настойчиво и
возмутительно. Ведь объектов нет, а губить мирное население, своих отцов
и матерей, жен, детей и братьев – это не фокус. На фронте не воюют, все
сдаются в плен, а бомбят. Вчера вели 7000 пленных, сегодня, говорят, –
21000, о чем я сегодня читала в газетах. Так тяжело смотреть на них и
думать, может, и близкие также идут и протягивают руки за куском хлеба.
Ведь Ибрагим тоже мог быть там. Его увезли с заводом, а, может, послали
на фронт. Мама очень тоскует по нему, часто плачет. Окончательно
извелась. Ее просто не узнать, так она похудела.
Питание скверное. Папа снова ходил на село, за 180 км, за Полтаву. Но
сейчас уже трудно менять. Но все же привез пудов 5-6 зерна, муки, крупы
кукурузной, немного жиров. А это совсем ненадолго при такой семье. Мне
тоже не везет. До сих пор не могу обменять твой костюм. Уже отдала
черный, но его тоже еще не выменяли. Признаться, мне жаль было его
отдавать, но надо. А ведь ты его очень любил.
Моя девочка стала совсем большой, в августе ей уже три года. Неужели
опять тебя не будет в день ее рождения? Она очень разумная и смешная. На
днях у нее заболел пальчик, просто она ушибла его и говорит: «Мама,
посмотри, как у меня пальчик нарывает, аж дым идет».
Меня беспокоят ее большие пальцы на руках, они не совсем разгибаются,
надо пойти к врачу. Она говорит по-немецки даже, немного. Вчера
вспоминала тебя, говорит:
«Наверное, папочка рассердился на нас, вот и
не приходит». Наверное…
Садия вчера уехала до Полтавы машиной, а там до Миргорода вероятно
пешком – к Шуре. Взяла с собой Зорю. Мы почти каждый день видимся.
Сейчас я хочу устроить им квартиру в Домоуправлении, где я работаю, по
Екатеринославской,55. А я имею квартиру в доме №51. Так что, если ты
приедешь, будем жить совсем рядом с твоими родными, ведь, правда, ты
будешь очень доволен?
Я до сих пор живу у наших. Хотелось бы хоть ненадолго уехать к себе,
дать маме передышку. Ей очень тяжело с детьми. Фатима через день
занимается на курсах немецкого языка, а Нейма торгует в киоске. Фатиме
достается очень много из-за детей. Мы с Неймой должны быть ей очень
благодарны и обязаны.
Боже, неужели никогда уже не будет счастливых, хороших дней?! Страшно подумать об этом.
Хочу пойти к гадалке. Это не культурно, может быть, но это
успокаивает, а в некоторых случаях и сбывается. Завтра хочу пойти к
какой-то знаменитой, на Грековскую.72. Одной страшно, найду кого-нибудь,
чтобы пойти со мной, ведь теперь нет семьи, чтобы кто-нибудь не
отсутствовал.
В Харькове ничего нового нет. Хлеба нет, света нет, воды почти нет,
приходится ходить очень далеко. Дороговизна жуткая, хлеб 150 руб. За
кило мяса – 180-200, молоко — 50. Часто Нейма приносит немецкий хлеб или
немного сахара для детей. Это меняют немцы. Они получают очевидно много
и поэтому часть продают и меняют на яйца. У них маса денег, они на
десятки тысяч покупают вещей в комиссионных магазинах и отсылают к себе
на родину. А в общем, и у них, и у нас одно желание, скорее бы кончилась
эта злополучная война.
10/VIII-42 г.
Вот уже второй год, как нет тебя. Как ужасно быстро летит время, как тяжело и как быстро!
Скоро 27 августа, Адуське уже три года, а тебя все нет. Она уже
совсем большая, разумная, хитрая, живая и очень сообразительная.
Худышка, весит 12, 400. Ждет тебя, очень ей хочется сказать – «папочка».
На днях Нейма была у гадалки (это глупо, но сейчас все гадают) и
гадала на твой портрет. Говорит, что ты очень скоро вернешься. Что
вот-вот. Что ты был в смертельной опасности, что тебя спасли мосты. Что
последнее письмо я получила из города, который стоит на реке, и это
правда, ведь я из Канева получила открытку последнюю. Из прошлого она
сказала верно, а как будет с будущим?
Когда я пришла домой, Адуська встретила меня и заявила, что «Нейма
была у хорошей гадалки, она сказала, что мой папочка скоро придет».
Милая, милая… Я не очень верю гадалкам, но все же это успокаивает. Я жду
тебя. Постирала твои брюки.
Может, и вправду скоро вернешься?
С папой советовалась, чем тебе лучше заняться. Говорит, что будем
вместе варить мыло. Я в тот же день бегала к твоим. Мама тоже верит
гадалкам, она плакала, говорила, что ты – самый любимый сын ее и что
неужели не дойдут все те лучшие пожелания, которые желали тебе люди и ты
не вернешься? Мне жаль твою маму, она чувствует себя скверно от того,
что приходится так тяжело жить.
Всем тяжело. Она мне все говорит: «Ты не жалей Исмаила вещей, продай и
ешь, ведь с каждым днем ты все больше худеешь, твое лицо стало, как у
котенка». Я говорю: «Мама, Измаил не узнает меня, такая я стала старая,
худая и некрасивая. Лишь бы вернулся – узнаем друг друга».
Очень хочется тебя видеть, быть с тобой, ласкать тебя. Милый, так я
истосковалась по тебе, так хочется настоящей жзни. Иногда иду улицей и
вспоминаю, как мы с тобой жили, иногда просто смеюсь от воспоминаний
отдельных моментов.
Неужели это только воспоминания?
Сейчас ужасное настроение, снова забирают в Германию, особенно женщин, но восточных народностей пока не берут. Почему?
Так много уже отправили, молодых и здоровых почти не осталось, кроме тех, которые работают.
Хлеба тоже еще не дают населению. У нас дома уходит ежедневно хлеба
на 400-500 рублей. Хорошо, что папа стал варить мыло. Это немного дает
заработка. Что будет зимой, неизвестно. Все очень дорого. Хлеб от
110-180, мясо – 180, масло – 700.
26/VIII-42 г.
Завтра день рождения моей дочери. Завтра ей три года. А отца ее все
нет. Моя маленькая дочка так хочет иметь папу. Когда ее спрашивают,
когда день ее рождения, она отвечает: «Когда мой папа приедет» .
А вдруг бы ты завтра приехал? Боже, как хочется этого!
Второй год пошел, как нет тебя. Вторые именины нашей крошки без тебя.
Почему так жестока судьба моя? Сегодня мне особенно тоскливо, так
хочется плакать, почему?
Просто обидно. Сейчас я у себя дома,
просмотрела письма, что я писала тебе до замужества. Ты сохранил их, а я
прочла. Так стало обидно. Ведь мы с тобой так мало прожили вместе. И то
мало, что прожили вместе, тоже было не совсем хорошим. Были недостатки,
а отсюда и ссоры. Не могли ценить жизнь. Зато этот ужасный период так
научил ценить самое маленькое, самой ничтожное благополучие.
Основа всех основ – хлеб. Человек, не имея его, становится животным,
готов на все, чтобы утолить свой голод. Как много случаев я наблюдала.
Как много погибло и как много гибнет еще народа. Вот сейчас моя соседка,
такая культурная женщина, блестяще окончившая в свое время муз.
Консерваторию, говорит: « Я голодна, продать нечего, муж не работает, а
жрать так хочется все время». И так очень многие.
Благодаря тому, что я живу у своих родных, я не голодаю. Но папа так
много работает, что, вероятно, прежде осужденные работали меньше. Он с
Фатимой варит мыло. Это ужасно тяжелый труд. Ложатся в 12-1 час ночи, а
встают в 4-5 утра.
Иногда оно бывает удачное, а иногда – нет. Сколько
нервов, здоровья и вообще очень трудно. Я перед родными всю жизнь буду в
долгу, я им обязана всем. Как расплачусь с ними? На это мой папа
говорит, что, если вернется твой муж, то это и будет самая большая
«расплата», мы будем счастливы, что ты — счастлива.
Моя девочка часто ивдит тебя во сне, иногда, может, она и
фантазирует, но ей так хочется, чтобы ты вернулся. Она прекрасно
говорит, она знает русский и татарский язык. Иногда она, конечно, путает
и говорит, например. «Эбикей, ты пей чай с «балам», а я вприкусочки»
или «Мин тлим «полга».
Она обожает Алика, ему уже 10 месяцев, он замечательный мальчик,
веселый, здоровенький. Папу называет «эти». Обидно и за Нейму, она
говорит, «хотя бы вернулся Измаил, был бы хоть один отец на двоих».
На днях я видела тебя во сне, мы были вместе, вместе. Я на губах
целый день ощущаю твой поцелуй. Еще больше захотелось, чтобы ты был
здесь, со мной, с нами. Часто бываю у твоих. Бедная мама плачет, не
скрывая этого. Ей очень хочется дождаться вас всех. Вот, когда приедешь,
Измунь, у нас с тобой не будет причин ссориться. Ведь ты обижался, что я
редко бываю у твоих. А сейчас я там бываю, если не через день, то через
два обязательно. Но когда же ты приедешь? Неужели – нет?
Я верю в то, что все будет хорошо, ты вернешься и мы будем счастливы все втроем.
11 февраля 1943 года
Столько времени прошло с тех пор, как я писала. Снова Харьков –
фронт. Русские у самого Харькова. С 27/I бомбили до 7/II каждый день.
Много разрушений. Я, конечно, у наших до сих пор. Разбили совсем 4 и 6
номер дома по Чебот(арскому) пер(еулку). Мы сидели в это время в
погребе. Ужас, ужас… Погибла целая семья в 4 номере. Теперь мы все время
бежим в погреб.
Я просто счастлива, что Адусь не боится бомбежек. Я стараюсь держать
себя спокойно и она, видя мое относительное спокойствие, тоже не
волнуется.
Вспоминаю, как я мучилась с ней при вступлении немцев, когда она так
боялась. Хотя бы скорее все кончилось. Нервы до того расходились, что
уже нет сил. Опять грабежи, взрывы, стрельба. Сегодня вырвалась из дому,
побежала к себе на Екатеринославскую, там в моей квартире живет
временно Садия Айгинина. Ее выселили из квартиры немцы, дали ей в другом доме без стекол, жить там невозможно, мужа ее
арестовали 5 месяцев тому назад, а вот на днях всех арестованных
расстреляли, в том числе и его, конечно. Она совсем осталась без ничего.
Жила у своих, а теперь они ее прогнали. Что было делать? Я временно
поселила ее у себя. Чем можем, мы ей помогаем. Мало, конечно. Садия в
ужасном положении.
Была у твоих тоже. Забежала на секунду. Мама у Тамары, Садия страшно
волнуется, Зоря и бабушка – молодцы, спокойны. Я говорила Садии, пусть
приходят ко мне пока, вдруг будут взрывать мост, тогда у них не
останется ни единого стекла. Она пока не хочет.
Послала Адуське повидло, купила у немцев. Она часто ездила на село,
особенно в Миргород, и каждый свой приезд посылала Адочке что-нибудь.
Сейчас у нас положение стало значительно лучше и подарки, я ей говорю,
не надо делать. Но она говорит, что ты для нее многое делал, поэтому она
хочет, хоть чем-то помочь твоему ребенку. Я ей благодарна за внимание.
Адуськины именины были летом. Я забыла тебе написать. Мама сделала
даже «пирог», а я – ржаной наполеон, очень невкусный, но съели, потому
что лучше не было. Собрали всех детей со двора, а потом пришли Садия,
Тамара, мама и девочки принесли много игрушек Адуське, а мама –
велосипед, мечта Адочки. Она все говорила, что ты приедешь и привезешь
ей велосипед. Мама (Тая) учла это и, раз не было тебя, принесла сама
его. Адуська просто растерялась. Я была тронута их вниманием и вместе с
тем до слез было обидно, что нет тебя. Ну уж в 1943 году на Адуськины
именины ты обязательно будешь дома.
На Рождество у Адочки была елка, Алик очень был удивлен и страшно
доволен. Он уже ходит, но мало говорит. Очень хороший мальчик, но будет
ужасный разбишака. Адуська его обожает, а он уже лупит ее.
С октября папа варит мыло в мастерской с компаньоном, в октябре их
ограбила Викадо, нем(ецкая) хоз(яйственная) организация, примерно на сто
двадцать тысяч, почти все — чужое. Пришли и все конфисковали, еле-еле
папа пришел в себя после этой встряски. Когда же будет нормальная жизнь?
Света нет до сих пор. А темнеет так рано и ночь бесконечная.
Вот опять фронт здесь! Мама ждет Ибрагима, хоть письмо. Завтра,
наверное, Харьков будет взят. И тогда можно будет надеяться получить
хоть весточку от своих, вся надежда в том, что все вы там и скоро
увидимся. Дай Бог!
7 марта 1943 г.
16-го февраля вошли в город большевики. Четыре дня шли бои за
Харьков. Что творили немцы уходя описать трудно. Происходило больше на
окраинах. Жгли дома вместе с жителями и не разрешали выходить,
расстреливали взрослых и детей, бросали детей живыми в колодцы, бросали
гранаты в дома и погреба, где люди скрывались. В общем, если бы просто
читать об этом в газете, то не поверил бы никто. А это было.
Город весь пылал. Сгорели все здания, пригодные для предприятий,
горели дома жилые, горели склады. Ночью было светло, как днем. Это
палили немцы, взорвали все мосты, все заводы, склады. Ужас, бесконечный
ужас…
В день вступления все, конечно, очень волновались, выбежали на улицу и
смотрели, нет ли военных, красноармейцев, чтобы увидеть поскорее их.
Адочка страшно волновалась, ждала тебя. Стала скорее одеваться, чтобы
на улице встретить тебя. А тебя все нет и по сей день. Почему от тебя
нет до сих пор известий? Сегодня я так ярко видела тебя во сне, очень
ждала письма, но опять не получила.
27 февраля приехал Леня. Неймин муж. Это было до того неожиданно, что
все очень растерялись, когда он вошел. Он уже лечик-истребитель,
орденоносец и имеет звание майора. Через три дня он уехал, я очень
просила его узнать что-либо о тебе.
Обещал…
От Ибрагима тоже нет до сих пор известий. Мама очень волнуется, где
он и что с ним. Хотя бы вы с ним откликнулись, тогда было бы спокойнее
на душе. Ведь нервы до того уже дошли, что вот-вот лопнут, как натянутые
струны. Ведь каждый день бомбят, и каждый день находишься под страхом
смерти.
Дети тоже стали совсем ненормальные. И не мудрено. Дети переживают
наравне с нами. Вот Адочка держала себя все время хорошо. Она видела,
что я спокойна, держу себя в руках и она поддавалась этому настроению. А
теперь с 17/II, когда была днем жуткая бомбежка, а вокруг нас упало 14
бомб, я окончательно вышла из внешнего равновесия, о внутреннем и
говорить не надо, и девочка тоже стала нервничать.
В день отъезда Лени меня не было дома, я была на работе, она захотела
написать тебе письмо. Нейма передала Лене конверт с листком бумаги, где
ничего не было написано. Адочка страшно возмутилась и почти с плачем
сказала: «Разве можно так посылать письмо?» и, уже не доверяя никому,
побежала с листком бумаги к папе и сказала: «Пиши, бабакайчик, письмо
моему папе!». Папа написал, она следила за каждым его движением, потом
попросила его прочитать, что написано, и спокойно отдала его Лене для
тебя.
Я была расстрогана до слез, когда они вместе рассказали мне об этом. А
в день приезда Лени она просто заболела, так нервничала, что ее папа не
приехал, а Алькин – приехал.
Как хочется, чтобы ты приехал! Так жду тебя. Твоя мама нездорова, у
нее плеврит и что-то с сердцем. Она так ждет весточки от вас. Хотя бы
один написал, а тут и Якуба призывают. Она очень волнуется, а когда я
прихожу и у меня настроение скверное и упадочническое, она еще и меня
успокаивает. Жаль мне ее. Она хороший человек.
Пусть поскорее дождется
сыновей. И моя мама — брата и тебя. Приезжай, нет, пошли хотя бы
весточку о себе!
12 марта 1943 г.
Человеческий организм бесконечно терпелив. Нет слов передать весь тот
ужас, что мы сейчас переживаем. Если бы нам сказали два года назад об
этом, мы бы, наверное, умерли от испуга. А вот терпим.
С 8 марта – снова бои на окраинах Харькова. Немцы снова вовращаются.
Когда 8-го зашли и сказали, что немцы снова на Залютино, мы окаменели,
стали собираться уходить из города. Но утром пришел Шарифабза и сказал,
что это невозможно, что мы дорогой просто погибнем, или от бомб, или под
натиском толпы. Ну, что тут делать?
9 и 10 мы пережили жутчайшие бомбежки. Дошли просто до состояния
сумасшедших. Особенно, 10-го, когда налетело до 40 самолетов, с диким
воем носились над городом с 3-х до 7-ми без единой минуты передышки.
К тому же, если прибавить абсолютную бессонницу все эти ночи. Ведь,
кроме страха от бомб, добавляется ужас того, что немцы вернутся в город и
вырежут или выжгут все живое. Сейчас уже уйти из города некуда, на всех
направлениях – они.
Все ждут подкрепления. Сталинградских гвардейских дивизий. Но ведь
они идут пешком, это страшно долго, а пока дни и ночи нескончаемой
канонады, бомбежка и ужас бесконечный.
Город весь разбит, особенно, последней бомбежкой. Мы все время сидим в
погребе. Нейма совсем почти не выходит оттуда. Я стараюсь по
возможности быть дома. Боюсь погреба. Уж слишком страшно там на случай
завала. Дети нервничают. Алик и тот говорит «помбы» и делает страшные
глаза, он очень боится. Адуська не подает виду и из упорства отвечает,
что не боится, а нервничает очень.
Мама целый день плачет. Кроме всего, она переживает, что до сих пор
не получила от Ибрагима письма, а, если опять войдут немцы, то снова
неизвестно когда все наладится. Сейчас пять часов утра. Канонада
ужасная, что то будет днем…
14 марта 1943
12-го вошли немцы вечером. Мы их не видели еще. Много убитых,
особенно мужчин. Ходят по квартирам вооруженные и с топорами. Папу
хотели перепрятать, но это опасней. Все время находимся в погребе. От
Шарифа получили записку сейчас, что жив. Волнуют меня твои. От них
ничего не имеем, просила Садию Айг(инину) на днях зайти, когда можно
было еще ходить по улице, но она не зашла. Арслан ушел с отступающими
частями. Сегодня ты снова снился мне. Так я целовала тебя! А сейчас
целый день под этим впечатлением, несмотря на канонаду. Хочется очень,
чтобы ты пришел скорее. Как бы я тебя целовала… Любила…
В городе, видимо, идут бои. Прошлой ночью весь дом дрожал от канонады. Сейчас опять слышны орудийные выстрели и пулемет строчит.
18 августа 1943
Пять месяцев не писала и вот опять тоже канонада, опять бомбежки, это
опять идут красные. Когда же конец войне? Сколько можно переживать?
Какой Харьков несчастный в этом отношении, все время фронт. Вот уже третий год.
25 июля было два года со дня твоего ухода, а 27 августа Адуське 4
года и третьи именины без тебя. Настроение жуткое, вид ужасный. На днях
твоя мама говорила мне: «Пей хоть молоко, ведь муж твой приедет, а ты
вон какая худая». Мы все смеялись, неужели ему я нужна только толстая?
Все пока здоровы. Вчера я бегала к себе домой – проведать квартиру, а
на улицах абсолютно ни души, стрельба, так страшно! Но я
интересовалась, что с Садией, ведь она выбралась из своей квартиры в
подвал на Усовскую, потому что боятся пожара. Говорят, немцы подожгут
лес, что свезен на постройку моста и который лежит возле самого дома
Садии.
Мама и Садьина свекровь ушли к Ашраф Таканаевой, я предоставила свою
квартиру в распоряжение Садьи, но они только кое-что поставили у меня.
Сегодня и вчера немцы эвакуируют Сортировку и Ивановку до клуба
Сталина, вдруг дойдет очередь и до наших улиц? Я все время у мамы, а
тогда пока перейдем ко мне. Лишь бы этого не случилось. Скорее бы
что-нибудь одно.
С 6-го числа этого месяца началось отступление немцев, с 10-го гремят
орудия и до сих пор без изменений, сил нет уже переживать. Детвора, как
только усиливается стрельба или летят самолеты, сейчас же прячется под
кровать, там лежит коврик и они устраиваются там.
Адуська очень выросла, стала хорошенькой, но капризна, упряма и
нервная. Алик очень хороший мальчик, он тебе понравится. Очень разумный,
много знает и говорит. Хорошие дети, только счастья мало пока. Вот,
если вернутся их отцы, тогда другое дело.
Адуська часто вечером спрашивает: «Ну, расскажи, какой мой папа, как
он будет меня любить» и т.д. Я много рассказываю ей о тебе. Мне так
хочется, чтобы ты скорее вернулся, построить снова нашу совместную жизнь
с самого начала, но только по-новому, по-хорошему. Ведь у нас обоих
прибавился жизненный опыт и часто, вспоминая наши невзгоды и ссоры, я
ругаю и обвиняю только себя.
Скоро пять лет нашей женитьбы, а фактически мы прожили вместе года
два. Хочется скорее освободить родных от тяжелой обузы. Папе пришлось
очень тяжело на старости лет, да еще в такое время. Мы очень обязаны
ему, и я, и Нейма, а также наши мужья. Я думаю, слишком тяжко пришлось
папе и маме вот теперь. Может, потому и обиделись они на Леню, что он не
поинтересовался, как прошли эти два года и не сказал ни слова
благодарности.
«Исмаил так никогда не сделал бы, — говорит мама, — и Исмаил, безусловно, узнал бы, где Ибрагим».
В последний приход немцы не дали возможности нам, например, папе,
развернуть свое производство, поэтому материальная сторона была очень
тяжкой. Были бесконечные мобилизации в Германию молодежи, в результате
чего Тамара заболела и слегла в постель, так как Аллочку забрали,
мобилизовали, и вырвать ее через полицаев из лагеря стоило пять тысяч с
половиной, не считая других расходов. Сколько это стоило здоровья не
только Тамаре, а и всей семье, вплоть до Адуськи, которая говорила
каждый раз, когда проходили мимо лагеря: «Вот хорошо, что наша Аллочка
заболела немецкой болезнью и ее выпустили». Откуда она выдумала о новой
болезни, я не знаю.
Скорее бы все закончилось, вернулись бы все, и жизнь потекла
спокойно, без бомб и взрывов. Я теперь верю в то, что ты вернешься, что
жизнь наша будет замечательной и что это скоро.
23/VIII-43 г.
Сегодня утром зашли красные в город. Наконец-то! Вчера с 12 ч. дня и
до 6 вечера нельзя было выйти из подвала. Всю ночь никто не спал, из-за
взрывов стена вся дрожит. Адуська спала, но часто вздрагивала и просила,
чтобы я не отходила от нее. Теперь ждет тебя. Так ждем и всех наших.
День чудный и на душе радостно.
14 октября 1943 г.
Так тагостно на душе, до сих пор от тебя нет известий. Ибрагим уже
прислал письма, такие письма чудные, видно, что он очень истосковался по
нам всем.
Мама и папа бесконечно счастливы, мы все такие. Неймин муж тоже не пишет.
Ужасное состояние. Ведь уже полтора месяца. Многие приехали и снова
уехали. Я всячески стараюсь делать все хорошее, кажется, тогда и моя
жизнь будет устраиваться к лучшему. А все не получается. Твоя мама тоже
настрадалась и именно о тебе. От Лени письма нет, но Ева писала о нем. Я
ежедневно навещаю ее. Она говорит Садье, что нам с ней не везет. Не
можем мы дождаться тебя.
Доченькая моя тоже очень ждет тебя, вот сейчас она говорит мне: «А что, если папа приедет ночью, а мы не услышим?».
Да, когда же, наконец, ты приедешь? Как я истосковалась по тебе! Как
хочется поскорее увидется. Это так ужасно ждать и не получать ничего.
Ведь ты должен быть жив. Иного я не допускаю. Неужели я не имею права
быть счастливой? А, может, у тебя там боевая подруга? Много таких
случаев тоже. Но твои мама и сестра этого не допускают.
Якуба с семьей выгнали немцы из Рыжова, погнали неизвестно куда. О Шуре с семьей тоже неизвестно.
А вообще, уходя, они все жгут: людей, дома, продукты, уничтожают все
на своем пути. Обливают нефтью целые поезда с эвакуированными людьми и
жгут. Детей бросают в горящие костры. Жуть и ужас!
Скорее бы конец войне. Вернулись бы все по своим домам и строили бы мирную, счастливую жизнь.
Приезжай, милый, скорее, я так жду тебя, так хочу, чтобы мы с тобой поскорее построили хорошую счастливую жизнь.
28 ноября 1943 г.
Сегодня 5 лет, как мы с тобой женаты, а я уже третий раз отмечаю эту
дату без тебя. Тоска ужасная. В Москву уже три письма написала по
розыску тебя. Ни ответа, ни тебя нет. Была у гадалки, сказала, что с
первым снегом ты придешь, а снег, как назло, не идет.
Вчера забрали в армию Умара и Али Михайловича, Тамара и Садия в
ужасе. Их отправили как будто в Донбасс, на трудовой фронт, как говорят.
Бедная Садья. Ей очень тяжело с двумя стариками.
Хотя бы ты скорее приехал, тогда бы мама жила у нас. Ведь, правда, милый, ты был бы доволен!
А если вдруг ты не приедешь ко мне, потому что нашел, может, там себе
счастье с другой, то я себе не представляю ничего более ужасного. Но
твоя мама и слушать об этом не хочет, а также и Садия. И Тамара.
Возвращайся скорее! Адуська так ждет тебя…
19 июня 1944 г.
Уже 10 месяцев освобождения города, а в моей жизни немного перемен.
Вот уже 10 дней, как я живу у себя на квартире. Мама плакала, когда мы
уходили. Жаль ей меня, что сама ухожу с Адуськой без тебя. Ибрагим
приехал уже. От Нейминого Лени писем нет, но он жив и, видимо, с кем-то
спутался, а ей не пишет.
За это время в марте я была в командировке в Москве. Я теперь главный
бухгалтер цирка. Работы много и мне очень трудно работать. Мы с
Адуськой так ждем тебя! И вот теперь у меня твердая уверенность, что ты
вернешься.
Я, правда, получила извещение в Москве, что ты в 1941 г. 6/IX пропал
без вести, но, может быть, ты не погиб? Ведь гадалка сказала, что ты
вернешься с окончанием войны. Я твердо верю в твой приход и в скорое
окончание войны в связи с открытием Второго фронта 6/VI с.г.
Милый, как я жду тебя, как истосковалась по твоей ласке, ведь я верна
тебе, так верна, как ни одна женщина в этот ужасный период войны. Люблю
только тебя, верю и сама в твою любовь, хотя в последние годы нашей
супружеской жизни мы ссорились. Я хочу своей верностью искупить те
ошибки, которые были.
Своими частыми посещениями твоей мамы и родственников хочу сгладить
те дни, когда ты сердился за то, что я не бывала у твоих родных. Я хочу
быть совершенно чистой, честной перед тобой. Чтобы нашу жизнь с тобой
после окончания войны мы могли строить только для прекрасного, только
для любви и счастья. Жду тебя мой родной и глубоко уверена, что дождусь.
2 сентября 1946 года
Сегодня моя девочка пошла в школу. Я счастлива. Но вчера и сегодня
мне так больно, что ты не мог дождаться и увидеть этот счастливый день. Я
сама переживала это. Плакала, чтобы Адочка не видела это.
Она очень большая, здоровая, красивая девочка. Бедняжка, очень
волновалась. Обратно шла с гордостью. В школу ходит с удовольствием. Она
должна быть хорошей ученицей и будет ею.
А тебя все нет! Уже и надежды нет. Буду жить с моей девочкой. Так и
она говорит: если папы у нас нет, то будем жить сами, вдвоем. Так и
будет.
11 мая умерла твоя мама. Как тяжело, что она не дождалась тебя, как она мечтала повидаться с тобой.
А год назад — 12/VI.45 г. мужа Ашраф убили во Львове, тоже очень большое горе.
Жизнь у каждого складывается как-то тяжело, неудачно.
Тоска бесконечная…
6 мая 1957 г.
Спустя много лет я сегодня прочла свой дневник. Как тяжело! За эти 11
лет произошло много событий. Основное то, что Адуська уже студентка
1-го курса
Политехнического института. Хорошо закончила школу и в 1956
г. поступила в институт. Это большое счастье. Теперь она на верном пути и
ее дальнейшая жизнь зависит всецело от нее самой, от разумных решений
ее.
Я сделала все возможное и зависящее от меня, как ни тяжело мне было.
Она серьезная, хорошая девочка. Это мое счастье, моя цель жизни, мое
существо.
Пусть она будет счастлива в своей дальнейшей жизни!
В 1953 г. в декабре умерла наша мама после трех лет болезни. Папа
старенький уже, ему 73 года. Тоскует по маме и сейчас, но, слава Богу,
относительно здоров. Фатима с ним. Она не замужем.
Нейма тоже без мужа, разошлась с Леней. Алик в 9-м классе музыкальной десятилетки, учится по классу скрипки, учится хорошо.
Ибрагим вторично женился в прошлом году. Живут дружно. Шариф-абзы
почти 6 лет лежит парализованный. Это большое несчастье, тем более, что
он один.
Вот и все. Хочется еще пожить на свете, повидать жизнь своей девочки, хорошую, счастливую жизнь ее.
Здоровье мое пошатнулось. Все переживания не прошли даром. Но надо быть оптимисткой и держаться.
Райса.
Эпилог
627 800 человек – столько красноармейцев погибло в
«Киевском котле» — Киевской оборонительной операции (7 июля – 26
сентября 1941 г.)
Среди них был и харьковчанин Исмаил Ширинский,
предстаивтель довольно многочисленной татарской диаспоры, которая жила в
Харькове с XIX века.
Много лет его родные и потомки, скромно говорят о нем:
«Пропал без вести на фронте». Так написано в официальном извещении,
которое в ответ на свой запрос получила его жена – Райса.
Один человек – «песчинка», сгоревшая в адском огне войны и унесенная вихрем времени…
Киевская оборонительная операция проходила с 7 июля по 26
сентября 1941 года. Основная цель: отражение наступления немецкой армии
на киевском направлении.
Проводилась войсками Юго-Западного фронта и частью сил
Пинской военной флотилии. В ходе боевых действий дополнительно были
введены 21-я армия Центрального фронта, 6-я и 12-я армии Южного фронта и
три армии — 37-я, 38-я и 40-я, только-только созданные в составе
Юго-Западного фронта.
Против советских войск действовала немецкая группа армий
«Юг» в составе: 1-й танковой группы (командующий Эвальд фон Клейст), 6-й
и 17-й армий под командованием генерал-фельдмаршала Г. Рундштедта.
Всего в составе группы армий «Юг» было 40 дивизий (из них 10 танковых и
моторизованных). По числу артиллерии и пехоты противник превосходил
советские силы в два раза, по числу самолетов — в 1,5-2 раза.
Так как в июле – начале августа сравнительно успешные
действия Красной армии на севере от Киева сильно смешали военные планы
противника, немецкое командование в середине августа вынуждено было
перебросить против Юго-Западного фронта еще и 2-ю полевую армию и 2-ю
танковую группу из группы армий «Центр» (командующий — Гейнц Гудериан).
В связи с угрозой выхода этой группировки в тыл
Юго-Западного фронта, а также уничтожением 6-й и 12-й армий, и
последующим прорывом гитлеровских армий к Днепру, 19 августа решением
Ставки войскам Юго-Западного фронта было приказано упорно оборонять
рубеж по левому берегу Днепра, от Лоева до Переволочной. Задача была
прктически невыполнимой – уступая противнику и численно, и технически,
во что бы то ни стало удержать киевский район, тем самым прикрывая
направления на Чернигов, Конотоп и Харьков.
Войска Юго-Западного фронта (кроме 37-й армии,
оборонявшей непосредственно Киев), были отведены за Днепр. На правом
крыле фронта была развернута 40-я, а на левом — 38-я армии.
Именно здесь пропал без вести Исмаил Ширинский. В
«Киевском котле» он и сотни тысяч других бойцов погибли как герои,
потому что именно здесь необстреляные маршевые части резервистов
советских войск почти без поддержки бронетехники пытались остановить
движение танков Гудериана!
Сегодня, спустя не один десяток лет, когда об этих
событиях опубликованы воспоминания, как советских, так и германских
военачальников, невольно думаешь, что судьба каждого, попавшего в этот
котел, как минимум, дважды оказывалась на «развилке» и могла изменится в
один миг в зависимости от решений двух вождей – Сталина и Гитлера.
Маршал Георгий Жуков, судя по его собственным
воспоминаниям, еще в середине августа предупреждал о надвигающейся
катастрофе — возможном окружении сил Юго- Западного фронта. Но Верховный
Главнокомандующий считал, что оставлять столицу Украины по
стратегическим соображениям нельзя.
Настойчивые требования Г. Жукова
начинать эвакуацию стоили ему поста начальника генерального штаба и
перевода в Ленинград, где также сложилась угрожающая обстановка.
Драгоценное время для вывода войск из намечавшегося окружения было
упущено.
Интересно, что в то же самое время — 18 августа начальник
Генштаба сухопутных войск Германии Франц Гальдер представил Адольфу
Гитлеру план нанесения удара на Москву силами группы армий «Центр».
Однако, 20 августа Гитлер в резкой форме отклонил это предложение и 21
августа подписал директиву, согласно которой часть сил группы армий
«Центр» должна вместе с группой армий «Юг» окружить и полностью
уничтожить советские войска Юго-Западного фронта.
Директива определяла, что для Германии «важнейшей задачей
до наступления зимы является не захват Москвы, а захват Крыма,
промышленных и угольных районов на реке Донец и блокирование путей
подвоза русскими нефти с Кавказа».
23 августа Гальдер лично доставил эту директиву в штаб
группы армий «Центр», где она была встречена неодобрительно, особенно
командующим 2-й танковой группы Гейнцем Гудерианом. В тот же день
Гудериан вылетел в ставку Гитлера, где попытался убедить того в
необходимости наступления на Москву, однако это Гудериану не удалось. 24
августа Гудериан прибыл на свой командный пункт для руководства
наступлением на юг.
Судьба войск Юго-Западного фронта и сотен тысяч советских солдат и
офицеров была предрешена. Шансов выжить в этом котле у них практически
не было.
Киевская операция завершилась катастрофой — СССР лишился
4-х армий, потерял мощные укрепрайоны и столицу Советской Украины —
Киев.
Для немцев была открыта дорога на Харьков, Донбасс, Крым.
В «Киевском котле» на 1 сентября 1941 года оказались 452
700 человек, свыше 2600 орудий, 1225 минометов и 64 танка. И повторим:
только безвозвратные потери советской стороны в ходе операции
оцениваются в 627 800 человек.
Как погиб Исмаил Ширинский?
Можно предположить, что это произошло при форсировании
водной преграды, он был убит и пошел ко дну, поэтому ни тела, ни
останков его не нашли.
В бою он мог быть разорван снарядом, а мог попасть в плен в числе почти полумиллиона человек и умереть уже в плену.
А, может быть, он пытался с товарищами выбраться из
окружения, был убит и похоронен на окраине какого-нибудь украинского
села или на лесной опушке, где местные жители присыпали его землей? И
сегодня поисковики находят останки советских бойцов, а по документам –
их родственников. Если нет документов (а так бывает почти всегда),
воина хоронят как безымянного.
Сегодня модно делать акцент на страшных потерях и жертвах
Великой Отечественной. Говрят, такие бойцы, как Исмаил, гибли
«напрасно», «бессмысленно»… Ведь в тот момент они так и не защитили ни
Киев, ни Крым, ни Кавказ. Слова «стояли насмерть», «цена Победы», «жизнь
отдали за Родину и в борьбе с фашизмом»…Мы так к ним привыкли, что
перестали воспринимать их истинную суть.
«Эксперты» пишут о бесталанности военачальников, о
«бездушной советской системе», которая «не жалела человеческих жизней
для достижения целей». Дескать, посмотрите на французов, бельгийцев,
голландцев, отдавшихся на «милость» оккупантам. Мол, а что тут такого?
Как им было под фашистской властью «спокойно и хорошо»! Особенно, шести
миллионам европейских евреев…
Жертвы среди тех, кто «не сопротивлялся»: Польша — 6
миллионов человек; Югославия — 1,7 миллионов; Франция — свыше 600 тысяч
человек; Греция — более 400 тысяч человек; Нидерланды — 200 тысяч;
Бельгия — 8 тысяч. В боевых действиях против Германии и Японии погибло
360 тысяч англичан, более 400 тысяч американцев, свыше 40 тысяч
австралийцев и новозеландцев, более 30 тысяч канадцев.
Включая потери советских людей,во Второй мировой войне
всего погибло 40 миллионов человек, в том числе 30 миллионов в странах
антигитлеровской коалиции из них, более 50% — от гитлеровского террора.
Берлинская газета «Фелькишер беобахтер» в номере от 7
сентября 1941 года пишет: «Немец и в военной форме является
внимательнейшим, сантиментальнейшим туристом. Он хочет между боями
наблюдать действительную жизнь живых людей с нормальными потребностями,
наклонностями, ощущениями. Здесь же (в Советском Союзе) он ничего
подобного не находит. Он видит здесь только советских людей.
Большевистские бойцы почти никогда не реагируют, как нормальные люди:
они продолжают драться…».
Не может быть Победы, если ты сдался, испугался
превосходящих сил противника, прекратил сопротивление. И потому эта
Победа для нашего народа – Великая, а война — Отечественная. Умалить ее
значение, принизить, назвать героев «жертвами», — означает оскорбить
память всех, кто сделал в эту Победу свой вклад, пусть даже самый
скромный.
Страшный парадокс — оглушительное поражение под Киевом
стало отдаленным предвестником победы Советского Союза в этой войне.
Мобильные танковые части вермахта увязли на левом берегу Днепра, а
приближалась зима. Время для проведения блицкрига было упущено.
Задержка врага на полтора месяца не только сорвала план
«Барбаросса» («молниеносной войны») Гитлера, но и отвлекла значительные
силы от московского направления, что дало возможность хорошо
подготовиться к обороне столицы.
Оценка схватки под Киевом неоднозначна даже среди
германского командования, тот же Гейнц Гудериан называл её «крупным
тактическим успехом» Германии, в то же время — причиной «стратегической
неудачи» под Москвой в декабре 1941 года.
А, значит, и гибель Исмаила Ширинского не была «бессмысленной».
Собственные потери германской армии в этой операции
оцениваются в 128 000 человек, однако, принимая во внимание
ожесточенность боев и то, что немецкие данные приходится брать «на
веру», эта цифра может быть значительно больше.
…Райса всю жизнь хранила робкую надежду, что ее муж не
погиб, что он был ранен, попал в плен и, спустя много лет, вернется
домой. Она ждала его всю жизнь!
Дневник матери Адиля впервые прочла, когда ей исполнилось
16 лет. Для юной девушки – это были записки матери о любви к отцу,
особенно романтичные, потому что не было тогда школьницы, которая бы не
знала наизусть стихотворения Константина Симонова «Жди меня».
И только с годами, когда мамы уже не было в живых, а
Адиля вырастила двух детей – сына и дочь, она оценила подлинную глубину и
трагизм этих записок.
Адиле Исмаиловне о многом теперь хотелось бы расспросить маму, поговорить о пережитом, но автора дневника уже давно нет в живых.
В память о погибшем на фронте отце, о маме и о всех своих
близких, переживших ужасы войны, Адиля Исмаиловна Ширинская попросила
меня помочь подготовить этот дневник к печати. И мы вместе сделали это
для того, чтобы не угасала наша память и эти записки сохранились для
потомков.
Елена Зеленина,
журналист
Источник: https://elezeleblog.wordpress.com/.
Рейтинг публикации:
|
