Коллаж из социальных сетей
Пока идёт война, не стоит о ней писать. Никому, кроме тех, кто в ней участвует. В той, с пулями-снарядами-ракетами – в большой-то мы все участвуем. Но писать что-либо о фронтовых событиях, о взаимных убийствах, сидя крайне далеко от окопа перед монитором – это как-то… нет, не аморально: бессмысленно. В отсутствие какой-то исключительной, уникальной информации, будучи не в силах сделать какие-то исключительные, точные выводы – зачем повторять то, что написано знающими лучше? Констатировать, что ополчение теснит украинских военных, а Киеву нечем отвечать, кроме скверно организованных провокаций? Сколько можно-то…
Не буду писать о войне, раз уж не могу на неё повлиять. А вот на то, что будет после неё, повлиять в теории можно. Чтобы не повторялись ошибки. Нет, история ничему не способна научить людей, если они идиоты, бабуины или ещё какие-нибудь гиднюки. Но предупредить трансформацию людей в этих самых гиднюков-бабуинов можно. Если разобраться, что к чему в происходящем.
Не далее, чем во вчерашней статье (в которой я, кстати, забыл попрощаться – а зря), я написал, что первопричина всего сегодняшнего гнусного разъеданса, охватившего Украину, заключается в попытке воплощения максимально оторванного от жизни мифа «единства» в эту самую жизнь. Насильственного воплощения – вначале посредством денег и пропаганды, а по итогу, как водится, стрельбой и снарядами.
И у некоторых тут же возник вопрос (знаете, есть такая своеобразная разновидность вопросов, которые возникают не от сомнений, свидетельствующих о процессах мышления, а от пустоты в голове): а, дескать, если «единство» – миф, если его нет, то что же есть? Как же тогда вот целых двадцать три года существовало государство («пока этот ваш Путин!…»), люди вот ездили друг к другу, не вспоминая, кто откуда («пока эти ваши сепары!..»), гимн звучал, знамя реяло, и вообще? Как же это – не было «единства»?
Да вот так и не было. Никакое знамя и гимн этого единства сами по себе не дают – они в лучшем случае могут его символизировать. Что было? Были (как и сейчас, собственно) отдельные куски. Нет, не самостоятельные: Украина и в целом никогда не была самостоятельной, и на политический верх тут всегда приходили группы, которые в принципе не были способны не только принимать, но даже обсуждать самостоятельные решения.
Отсюда, кстати, и эта свирепо-культовая зависимость от образа России. Ведь нынешний культ «чёрного бога Путина» (а Путин – явно «злое божество» для скакальщиков и прочих бабуин-гиднюков, они от одной его фамилии впадают в сакральный транс и слюнопускание) зародился не сейчас, и не на Е-майдане, – он тянется «з давніх-давен», с первых дней ущербного (как и все прочие) украинского национализма, вся суть которого была в «гэть вид Москвы». Ежели Москвы нэма, то вид кого ж тоди гэть? А если Москва есть, то это ж ведь она должна принимать решения, а мы тут, в Киеве, должны их беспощадно критиковать, ругательски ругать и держать от такую дулю в кармане. С маслом. Кстати, по этой причине на роль «решателя» не годится Запад: его решения критиковать нельзя, а выполнять… нет, ну как это – нельзя ж только выполнять решения, нужно ж и повозмущаться! Вот у них все эти годы Запад был для решений выполняемых, а Москва – для «возмущаемых». Сами же – ни-ни.
Так вот эта позиция – прекрасная иллюстрация одного из основных расколов, которые делали даже разговоры о единстве бессмысленными. У нас много говорили и писали, что проблема Украины-де в том, что властный дискурс (независимо от конкретной власти) всегда представляет ма-а-аленькую часть населения. Он, этот властный дискурс, построенный либо на тихом, либо на громком местечково-хуторянском национализме, либо на явном, либо на скрытом выдавливании русского языка из официальных сфер, либо на тайной, либо на показной русофобии и антисоветизме, был созвучен чаяниям слишком малого социального сегмента, чтобы стать дискурсом объединяющим и зацепиться за реальность в масштабах всей страны.
Хутор, братцы. Эта позиция – это хутор. Помимо всех прочих расколов – имущественных, классовых, региональных, этнорелигиозных, языковых – основным, хоть и метафорическим, расколом был и остаётся раскол на хутор и город. В индустриальном смысле – город. И хутор здесь практически всегда если и не главенствовал напрямую, как в лице Кравчука и Ющенко, то существенно корректировал развитие страны в свою сторону, как при Кучме и Януковиче. Вот вам хуторянское мировоззрение: весь мир заканчивается на твоём плетне, и признавать остальной мир ты готов только в той степени, в какой тебе позволяют раздвигать твой плетень. Хуторяне жадны, хитроваты, ленивы, и, поплёвывая, смотрят на мастеровой да фабричный люд. Хуторяне меряются блестящими сапогами – да-да, вылез из хлева и в блестящие сапоги да фуражечку на темечко с козырёчком. И семечки, повторяю, поплёвывать.
Рабочие хуторянам не только непонятны, но и противны. Крестьяне вызывают презрение. Интеллихэнция, все эти врачи-учителя, – пфуй. Разве что если из таких же. Хуторяне – это те же лавочники, кстати. Поэтому сами они вряд ли что начнут, а вот поддержать, примкнуть, отозваться – это можно. Особенно если что-то мешает тыну двигаться, или ежели кто на лавку покусился. Нищий там какой. Или слесарь.
Конечно, это метафора, и поэтому «хуторяне» прорезываются в совершенно неожиданных подчас людях – в инженерах, в таксистах, в профессуре. Злобная зависть («а-а-а, москали!… а-а-а, жиды!…»), самодовольная глупость («Иисус Христос был украинцем, как и Геракл!»), беззаветное жлобство – эта гадкая смесь легко позволяет человеку не то, что поддерживать, а активно требовать войны, убийств и так далее. В последнем письме матери В. Гроссмана из бердичевского гетто описываются изменения в поведении людей после того, как гитлеровцы объявляют евреев в городе «вне закона». Понятно какие изменения. Эти изменения тоже вполне типичны для хуторянства, потому что внутренне хуторянство не просто приемлет фашизм в его этнонациональной разновидности, но и является его питательной почвой и средой – как и лавочничество. Чёртов средний класс. Поэтому они так чувствительны к совершенно замшелой ерунде из разряда вышиванок и прочей этнографии. А на войнушку они не торопятся, потому что, как ни странно, не уверены в победе. Они на неё ходят не просто толпой, а только тогда, когда толпой против двоих-троих – и точно знают, что победят. Метафорическое хуторянство не только родственно лавочничеству, но при надлежащих обстоятельствах и в гопничество перерастает. Да вот только гопникам в городе уютно, лавочникам – тоже ничего. А хуторяне город ненавидят. Ненавидят заводы – пусть лучше «зэлэнэньки дэрэвця». Ненавидят общественный транспорт – пусть лучше «тилькы мий». Телевизор любят – себя в нём любят смотреть, таких же хуторян на сцене, в сериалах, в «Вечернем квартале».
Вот он, этот раскол, хоть и метафорически-мутный да расплывчато-неконкретный, есть. И не просто есть, а оформлен сейчас в виде гражданской войны. И никак ему не мешает то, что хуторяне рядятся в модерные одёжки и говорят с городом вроде на одном и том же языке. Просто хуторянам не обойтись без жертвоприношений своему злобному овинному божеству, как бы они его ни называли. Для хуторян нормально требовать от государства деньги на экипировку своим деткам, идущим убивать «поганых сепаров», а потом умолять «поганых сепаров» вернуть им пленных деточек. Хуторяне с удовольствием играют в «светскую жизнь», цепляя на шеи таблички с многообразными «Я», но им и в голову не придёт выступить против войны. Нужно же им, хуторянам, развлекаться. А без войны какое же жертвоприношение?
Всего вам доброго.
Артём Литовченко, специально для интернет-издания “Глагол”
http://glagol.su/
