Право на выбор: перспективы противостояния правовых моделей

Евразийская правовая модель представляет собой сложный симбиоз различных правовых традиций народов Евразии, шире - Старого Света. Современное евразийство, как «идеология Суши», в принципе включает в контекст своей геополитической ойкумены также Африку как интегральную часть культурно-исторического и геополитического пространства традиционного континентального блока.

Общие представления

Евразийская правовая традиция складывалась в течение тысячелетий, последовательно интегрируя в себя правосознательный опыт многочисленных народов и цивилизаций гигантского континентального мира, раскинувшегося от гибралтарских скал до сопок Маньчжурии, от верховьев Нила до фьордов Беломорья. Правовые институты Континента формировались по мере исторического развития евразийской государственности: от национальной общины - к мировой империи.

Специфической чертой континентального права является его акцентированность на вопросах земельной собственности. Право на землю, по сути, предопределяет в континентально-почвенной юридической традиции право на самоопределение производственной общины (от семьи до племени-народа-нации). С древнейшими формами института землевладения связан в религиозных традициях континента примордиальный культ священных гробниц, хранящих благодатные останки предков и святых. Ландшафты, содержащие кости или пепел предков, издревле считались сакральными, связанными с судьбами населяющих их этносов.

Храмы, усыпальницы и мавзолеи, мемориальные комплексы и жертвенные места - все это объекты сакральной географии, конвертируемой средствами почвенного правосознания в практическую геополитику. До сих пор условием политического суверенитета отдельной группы населения является непременное наличие соответствующей территории, земли. Народ без земли политически бесправен, а геополитически отсутствует вовсе: осознание этой истины стимулирует национально-освободительные движения во всем мире.

В правосознании «народов моря», напротив, наиболее священным является право не столько на землю или недвижимость, сколько на движимость. Такая установка - естественное следствие образа жизни морских народов, материальное благосостояние которых обеспечивается больше за счет обменно-рыночных, чем натурально-хозяйственных ресурсов, среди которых наиважнейшим выступает земля. Отсюда - глубокое психологическое различие между народами соответствующих геополитических ландшафтов.

Земля, как объект владения и источник права, представляется как бы вечной категорией и отсюда связывается с вечным же правосубъектом - генерацией наследников (родом, народом, кланом, корпорацией и т. д.). Приоритет движимости, напротив, требует юридического (а стало быть и психологического) приоритета персоны, отдельного лица, конкретные потребности которого и призвана обеспечивать всякая движимость (недвижимость, напротив, может обеспечивать коллективные интересы многих поколений). Этим во многом объясняется врожденный коллективизм континентальных и индивидуализм прибрежных народов, консерватизм (почвенничество) первых и либерализм (меркантилизм) вторых.

Правовая карта мира

В настоящее время правовая карта мира представляет собой некий слепок с общей геополитической ситуации в ее институциональном модусе. Большая часть нашей планеты поделена между двумя правовыми семьями - евроконтинентальной (которую составляют системы романского, германского и русского права) и англосаксонской. В первом случае речь идет преимущественно о кодифицированном (писаном) праве, во втором - о прецедентном (неписаном).

Система континентального права распространена, помимо собственно России и континентальной Европы, практически во всех бывших колониях континентально-европейских держав в Азии, Африке и Латинской Америке, а также в Турции (швейцарская модель), Японии (германская модель) и ряде других стран.

англосаксонская модель имеет место, помимо самой Англии, в большинстве бывших британских колоний и доминионов (в том числе США, Канаде, Австралии, Южной Африке, Индии, Пакистане, Египте, Израиле). Между тем, в ряде регионов Великобритании (Шотландия), США (Луизиана) и Канады (Квебек) действует евроконтинентальное право.

Особое подразделение составляет исламское (кораническое) право, распространенное (в большей или меньшей степени) в странах с преимущественно мусульманским населением и там, где имеют место консолидированные мусульманские общины. Как правило, в большинстве исламских стран кораническое право соседствует с институтами англосаксонского (Египет, Пакистан, Нигерия) или евроконтинентального (Алжир, Сирия) права.

Кроме того, следует упомянуть традицию китайского (конфуцианского) права, институты которой, в той или иной степени, распространены, помимо самого Китая, в ряде сопредельных стран. Между тем, правовая система КНР так же относится к традиционному конфуцианскому праву, как правосистема СССР относилась к правовым традициям Российской Империи (т. е. имеет место институционный разрыв при определенной психологической преемственности).

Помимо этого, существует целый ряд правовых систем, действующих локально (в рамках отдельных общин или регионов). Здесь можно сказать о талмудическом праве (исторически родственном исламскому), всевозможных адатах (локальных правовых обычаях) мусульманских народов, «кастовом праве» Индии или эфиопской правовой традиции - уникальном феномене, о котором будет подробнее сказано ниже.

Институциональная консолидация мирового порядка

Институциональная консолидация мирового порядка представляется перманентным историческим процессом, связанным с необходимостью регулирования межчеловеческих отношений в условиях общественного развития и роста разделения труда. В условиях глобализации мировой экономики, информационного бума и всеобщего повышения мобильности такого рода консолидация - в силу своей масштабности - становится очевидной даже для «человека с улицы».

Если некогда различные правовые институты унифицировались в интересах преодоления межродовой, межплененной или межнациональной розни, то ныне вопрос ставится о выработке универсального общецивилизационного правового порядка, причем приемлемого не только в области регулирования международных отношений, но и в качестве общепризнанного инструмента разрешения неизбежных коллизий на уровне межрегиональной кооперации. Иными словами, мир стоит на пороге появления некоего глобального права - вселенского по сути и имперского по форме.

Разделительные рубежи в институциональной битве за право далеко не всегда совпадают на практике с фронтами геополитического противостояния великих держав. Нередко сугубо континентальные культуры находятся во власти «морских конституций» (например, Индия), или же наоборот (Япония). Тайная война юристов, не видимая «невооруженному глазу», подчас имеет больше влияния на судьбы народов и стран, чем открытое военное противостояние государственных систем. Наилучший пример этому - распад СССР: то, чего не смогли сделать натовские полководцы, оказалось возможным для юрисконсультов Беловежья.

Противостояние систем

Несмотря на снятие официального тезиса «холодной войны» о «противостоянии систем», это противостояние продолжается. Правда, в настоящем случае было бы уместнее говорить о противостоянии не столько непосредственно экономических, сколько правовых систем (которые, однако, в конечном итоге и определяют лицо экономики). Нетрудно себе представить основных субъектов этого противостояния: англосаксонскую, евроконтинентальную, китайскую и исламскую правовые традиции. При этом принципиальное значение имеет противостояние первой трем остальным - что находит свое законченное выражение в неоевразийском тезисе о неснимаемом противостоянии между атлантизмом и евразийством.

Основанием такой дефиниции, безусловно, может служить принципиальная торгово-морская природа англосаксонского атлантизма и континентальная почвенность его геополитических оппонентов, как бы держащих круговую оборону. Для того, чтобы в полной мере осмыслить суть институциональной войны Моря против Суши, необходимо несколько подробнее погрузиться в юридический дискурс складывающегося глобального порядка.

Основными несущими каркасами всей системы глобальных отношений являются интенсивно формирующиеся институты международного публичного и торгового права, причем если в первом случае (т. е. системе международных политических договоренностей) доминирует евроконтинентальная правовая модель писаной нормы, то во втором - англосаксонская традиция прецедента.

Если внимательно присмотреться к политике проатлантистских режимов, то несложно заметить, что именно торговая политика является в их руках средством формирования всемирной империи Левиафана на базе «американских ценностей» (например, ползучее распространение американских юридических норм). Особую роль в этом процессе играет интенсивно развивающееся патентное право, представляющее собой один из главных инструментов атлантистского олигархического неоколониализма. Апологеты последнего пытаются одновременно выйти из традиции фиксированных договоров также и в сфере в международной политики, активно творя новые «прецеденты».

Регулирование имущественных прав, методики расчетов прибыли и прогнозирования рисков, осуществляемые на основе логики все более доминирующего в международных экономических отношениях англосаксонского торгового права, ставит государства континентальной системы в своего рода неравноправное положение, ибо не позволяет аккумулировать капиталы с такой скоростью, как это происходит в случае англосаксонской модели - гораздо менее институционально и психологически зависимой от консервативных факторов в национальной экономике. Все это напрямую связано с перспективами долгосрочной кредитно-денежной политики и вопросом об основной международной резервной валюте, монополия на которую (т. н. сеньораж эмитента) и определяет, в конце концов, кто в доме хозяин.

Так, несмотря на видимое стратегическое союзничество англосаксонских и евроконтинентальных держав в рамках НАТО, противоречия между ними, обусловливаемые различиями в правовых традициях, могут со временем перерасти в открытое противостояние: сначала - экономическое (что уже заметно), со временем - возможно и политическое.

Разумеется, те же самые противоречия имеют место во взаимоотношениях экономик англосаксонского блока с континентальными партнерами за пределами собственно НАТО, в том числе - с Россией и Китаем. Но особенно от «правового неравноправия» страдают страны, где навязанная еще британскими колонизаторами английская правовая модель сосуществует с резко выраженным консервативно-почвенническим типом местной общественно-экономической жизни, вызывая правовую неразбериху и естественную в таких условиях гиперкоррупцию (например, Индия), которая обессмысливает практически любую социальную инвестицию. Таким образом, глобальное противостояние юридических систем определяется, в существенной степени, борьбой за приоритеты в торговом праве - англосаксонские или континентальные.

Плюсы и минусы англосаксонской и континентальной правовых систем

Нетрудно заметить, что англосаксонская правовая модель адекватно утвердилась лишь в странах, где местное население с его культурой было почти полностью уничтожено англосаксонскими колонизаторами (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия). Эти страны являются интегральными частями вполне консолидированной политически и культурно морской торговой цивилизации.

Континентальная цивилизация, напротив, очень разнородна во всех отношениях: политическом, культурном, правовом и т. д. В связи с этим совершенно естественным выглядит соблазн признать англосаксонскую модель более эффективной и попытаться распространить ее на все еще свободные от ее непосредственного влияния регионы континента. Наиболее сильным аргументом для сторонников англосаксонской системы является ее ориентация на «юридический индивидуализм», порождающий индивидуализм психологический, что ведет, в свою очередь, к более интенсивному развитию материально-технического производства и рыночной инфраструктуры как показателей общественного прогресса в целом.

Апологеты атлантизма не без основания полагают, что отсутствие должного экономического прогресса в случаях применения континентальными странами принципов англосаксонского капитализма объясняется закоренелым консерватизмом населения последних, в особенности - в наиболее отдаленных от морских торговых путей регионах (напр. Центральная Азия). Этот консерватизм (часто трактуемый как «отсталость»), якобы, не позволяет должным образом индивидуализировать человека и заставить его действовать с нужной долей автономности и оперативности (т. е. как бы стать более изобретательным и конкурентоспособным). А без этого - нет и прогресса!

Однако, здесь не учитывается тот фактор, что т. н. « англосаксонский прогресс», обеспечивающий благосостояние морского торгового общества (в т. ч. его отдельных континентальных факторий), осуществляется, прежде всего, за счет перманентного выкачивания континентальных ресурсов, что оборачивается для затронутых регионов снижением хозяйственной эффективности, последовательным обнищанием населения и как следствие - политическим кризисом. Разумеется, ни о каком реальном прогрессе - по крайней мере, в смысле повышения уровня социального благосостояния - здесь речи идти не может.

Кроме того, «атлантистский» взгляд рассматривает, так сказать, «человека в себе», в его отрыве от конкретного антропогенного ландшафта. Игнорирование последнего или его недостаточное учитывание неизбежно ведет к просчетам в долгосрочной политической и социально-экономической практике, чреватым масштабными кризисами и гуманитарными катастрофами. В то же время, должное понимание «ландшафтного» фактора позволяет увидеть глубокий экономический смысл традиционного почвенного консерватизма, императивно присущему человеку в его миссии «царя природы» (т. е. существа, разумно осваивающего Землю по божественному завету).

Суша как мозаика геоэкономических ландшафтов

В значительной степени характеристики антропогенного ландшафта задаются сугубо географическими параметрами, определяющими долгосрочные перспективы возможной хозяйственной эксплуатации соответствующих регионов человеческого обитания. Назовем такие регионы геоэкономическими ландшафтами.

Специфика континентальной цивилизации в отношении перспектив ее социально-экономического и в целом исторического развития состоит в том, что хозяйственное освоение различных регионов суши как геоэкономических ландшафтов тем более трудоемко, чем «континентальнее» соответствующее пространство. Освоение человеком глубин Континента связано с гигантскими историческими и трудовыми издержками, поскольку требует непрерывных направленных трудовых инвестиций многих поколений. Надежда на рост научно-технического прогресса, якобы позволяющего надеяться на ускорение развития сложных регионов (например, Севера или глубинных районов Центральной Африки), до сих пор никакими конструктивными результатами себя не оправдывает. Напротив, внедрение современной техники в «медвежьи углы» приводит, подчас, к разрушению традиционных норм хозяйствования и, в итоге, к прогрессирующей депопуляции этих территорий (за счет, опять же, излишней нагрузки на индустриально-урбанистические районы).

Континентальная цивилизация представляет собой как бы мозаику различных геоэкономических ландшафтов, в каждом из которых господствует специфический тип хозяйствования и исторически связанные с ним формы перераспределения ВВП. К примеру, там, где эксплуатация ландшафта весьма трудоемка и требуется долгосрочная мобилизация усилий многих поколений, экономической индивидуальности и, соответственно, частной собственности практически не существует. Правосознание населения этих регионов определяется нормами архаичного родового права, тесно увязанного со спецификой геоэкономического ландшафта и возможностями коллективной организации его долголетней - теоретически бесконечной! - эксплуатации. В таких условиях накопление прибавочного продукта происходит исключительно медленно, что, в свою очередь, препятствует развитию института имущественного неравенства, а социальная элита здесь не столько владеет, сколько распоряжается (согласно нормам древнего обычного права) коллективной родовой собственностью.

Ландшафты менее «континентальные», напротив, экономически развиваются более интенсивно, ибо здесь меньше затрат на их освоение и, соответственно, больше возможностей для накопления и обмена прибавочного продукта. Развитие континентальной торговли как товарообмена между отдельными геоэкономическими ландшафтами ведет к освоению транзитных пространств, которые, в свою очередь, образуют структурно новую форму экономического пространства вторичного порядка.

Обслуживание транзитных пространств требует новой формы социально-хозяйственной организации населения соответствующих ландшафтов, что влечет за собой появление консолидирующих политических институтов, обеспечивающих своеобразный трансрегиональный экоценоз (по аналогии с биоценозом как процессом саморегулирования живых видов в природе) - т. е. условий устойчивой эксплуатации относительно единой ресурсно-экономической среды. Вместе с этим появляются новые формы собственности (напр. семейной) - более «либерализированные», ибо они уже не связаны напрямую со специфическими долгосрочными интересами конкретного кормящего ландшафта (по Гумилеву) и не требуют жесткого и перманентного соподчинения трудовых ресурсов фундаментальным целям выживания всего ландшафтного коллектива (например, племени) как такового.

Источником существования нового «транзитного» общества становится управление товаропотоками, идущими через осваиваемую им геополитическую территорию как геоэкономическое пространство, в которое внесен принцип политического управления. В этом смысле высказывание Маркса о том, что «политика есть концентрированная экономика» совершенно корректно. Первые известные на земле государственные образования возникают именно вдоль путей межрегионального ресурсного и товарного обмена. А вместе с ними появляются и первые законодательные (письменные) кодексы континентальной правовой традиции, фиксирующие зарождение института политического управления ресурсами разрозненных геоэкономических ландшафтов и консолидации последних в рамках единой имперской (т. е. политической) ойкумены.

Империи Евразии

Освоение геополитического пространства Евразии представляет собой как бы вторую волну колонизации континента человеком, на этот раз - культурным (т. е. носителем не только копья, но и права). Геополитическая интеграция ойкумены изначально представлялась сверхзадачей древних царей-законодателей всех континентальных культур, начиная с Саргона Великого, царя Аккада, и до Александра Великого, царя Македонии. Мифологическая преемственность четырех древних царств, наследуемая Римской империей (Юлий Цезарь считал себя преемником Александра Великого), отражает фундаментальную идею континентальной геополитической и одновременно правовой традиции.

Римское право, вобравшее в себя опыт имперостроительства многочисленных народов и культур западных регионов ойкумены, представляет собой основу евроконтинентальной правовой традиции (разделившейся позже на романскую, германскую и промежуточную швейцарскую ветви) и одновременно вошло в виде составной части в правовые системы ряда народов христианского Востока, в том числе - в традицию русского права.

В силу исторических обстоятельств, римское право утвердило себя как универсальное имперское право, обеспечивающее институциональную связь правовых норм различных народов и групп населения, входящих в политическое пространство империи. С такой точки зрения государства, где действуют нормы римского права, можно рассматривать как составные части единой имперской ойкумены как юридически конституированного пространства.

Русское право

Между тем, римский опыт имперской интеграции многочисленных континентальных народов в рамках единого геополитического пространства в наибольшей степени усвоен русской правовой традицией, включающей в себя, помимо начал классического римского права (через византийскую передачу), также элементы германского и романского права (влияние Швеции и Речи Посполитой и Швеции, позже - непосредственно Германии и Франции), а также правовых традиций народов, находившихся под властью русской короны.

В частности, историческое русское право еще со времен Киевской Руси включает с себя элементы иудейской правовой традиции в виде рецепций ряда норм т. н. библейского права (законы Моисея и т. д.). По всей видимости, здесь речь идет о хазарском наследии, интегрированным Русью в плане преемственности эстафеты континентального имперостроительства. Точно таким же образом позже Московская Русь интегрировала геополитическое и правовое наследие чингисидовской империи (в частности, через Казанское ханство и другие политические образования континентального Востока).

Универсальная имперообразующая природа русского права лежит в его своеобразной флексибельности, обусловленной набором используемых юридических техник. Русское право, подобно классическому римскому, вместе с писаной нормой широко использует и прецедент, имея при этом юридические инструменты разрешения возможных нормативных и методологических коллизий. Между тем, родовое право Рюриковичей, составившее основу позднейшего русского великокняжеского, а затем и царского права, институционно (и культурно) родственно английскому королевскому праву как источнику англосаксонской юридической традиции. Мы вернемся к этому интригующему эпизоду после общего описания традиционных начал прецедентного права народов моря.

Прецедентное право народов моря

В противоположность правовым традициям континентальных культур, ориентированных на консервативные ценности почвенного порядка - преемственность поколений, «вечный» кормящий (экономический и экологический) ландшафт, недвижимость, - право прибрежных и островных народов моря, как правило, более либерально, ибо его приоритеты состоят в индивидуализации (мобильного торгового агента), фрагментарности осваиваемого континентального ландшафта, движимости как товаре.

Принцип развития морской цивилизации состоит не столько в перспективе долгосрочного осваивания ландшафтной инфраструктуры суши, сколько в торговой эксплуатации этой инфраструктуры, освоенной за счет континентальных ресурсов. Морская торговля, в отличие от континентальной, не требует вкладов в модернизацию торговых путей и материального обеспечения всей логистики сухопутного транзита. Международное торговое посредничество становится главным источником существования цивилизации Моря. При этом прибыль, извлекаемая из технических преимуществ морской торговли - относительная дешевизна, мобильность, отсутствие многочисленных таможенных и правовых барьеров - образуется, фактически, за счет присвоения потенциальных консервативных инвестиций в модернизацию глобальной континентальной инфраструктуры.

Здесь мы подошли к проблеме фундаментального противостояния цивилизаций Суши и Моря как мета-экономических оппонентов. Специфика Суши состоит в том, что устойчивый рост благосостояния ее населения прямо пропорционален удельной части устойчивых геоэкономических ландшафтов в общей осваиваемой человеком континентальной массе. Народно-хозяйственные комплексы различных регионов Континента подобны системе сообщающихся сосудов, что обусловлено неразрывностью цивилизационной ткани континента.

Внедрение в эту ткань «морских орнаментов» автоматически влечет за собой ее разложение. Происходит это по следующим причинам. Экономика морской цивилизации позволяет гораздо быстрее аккумулировать прибавочный продукт, чем это имеет место в экономике сухопутной цивилизации, т. к. в первом случае, как мы уже говорили выше, нет необходимости делать долгосрочные и дорогостоящие консервативные инвестиции. Тем самым возникает феномен «товарного соблазняя», которому агенты Моря подвергают потенциальных континентальных потребителей, и прежде всего - политическую элиту. Заморские товары заставляют местные власти изымать трудовую ренту с подвластного им населения для оплаты невоспроизводимых в локальных условиях предметов потребления.

По мере роста аппетитов элиты, усиливается экономическое давление на население, при необходимости - и соседних регионов, что, в свою очередь, чревато войнами и гуманитарными катастрофами. Разобщенность политических элит континента позволяет агентам Моря действовать выборочно, время от времени искушая «кредитами» тех или иных держателей континентальных пространств. В результате этого геостратегическая согласованность континентальной круговой обороны нарушается, а приоритеты общего блага уступают место преходящему местечковому эгоизму.

Товарный колониализм народов моря неизбежно сопровождается т. н. либерализацией права, состоящей в посильном ослаблении обычая и эмансипации интересов индивидуальности от перспектив коллективного соучастия. Становление все более дифференцированных форм собственности, сопровождающее развитие цивилизации Левиафана, открывает новые возможности для перераспределения имущественных прав на традиционное наследие, главным из которых является земля, почва.

Неудивительно, что ипотечный кредит был изобретен в Древней Греции - морской торговой цивилизации античности. Показательно, что греческое право было по-преимуществу прецедентным и очень либеральным, рационалистически руководствующимся интересами личности. Позже оно оказало большое влияние на римскую юридическую концепцию права народов (ius gentii), положившей начало институту цивилизованного международного права.

Греческие полисы аккумулировали в результате морской торговли и колонизации средиземноморского и черноморского побережий колоссальные по тем временам богатства, что позволило реализацию внушительных градостроительных проектов классической и позже эллинистической эпохи, а также вызвало невероятный рост потребления предметов роскоши. Основное геополитическое противостояние той эпохи выражалось в противостоянии морской Греции континентальной Персии - наследницы геополитической миссии шумеро-аккадской, ассиро-вавилонской и даже египетской цивилизаций.

Однако, эллинизация Востока, начавшаяся вместе с завоевательными походами Александра Великого, не может рассматриваться как однозначная победа цивилизации Моря (греческой) над цивилизацией суши (персидской), ибо собственная традиция Македонского царства, навязавшего свою власть торговым прибрежным полисам Эллады, являлась сугубо континентальной (т. е. по греческим нормам того времени - консервативно-почвеннической, аналогичной спартанской). Тем самым, империя Александра Македонского непосредственно продолжила линию котинентальной интеграции, которая впоследствие была подхвачена Римом, Константинополем и Москвой.

Греко-македонское завоевание Востока, привнесшее в архиконсервативную жизнь народов Ахеменидской империи Кира новые культурные тренды, и в частности - более прагматическое осознание императива континентальной интеграции, вполне уподобляемо варяжско-славянскому (т. е. исконно русскому) покорению Хазарского каганата при одновременной политической интеграции его элиты и подхватывании геополитической миссии аналогичного императивного порядка.

Возвращаясь к теме родственного происхождения русской и англосаксонской традиций княжеского / королевского права, отметим, что дальнейшее их развитие было обусловлено континентальными условиями первой и островными второй. Будучи, в известном смысле, производными от единой примордиальной юридической традиции правящего Дома северных конунгов, русская и англосаксонская правовые ветви были перенесены варягами / викингами с севера континента на Среднерусскую возвышенность и в Британию, обусловив параллельное развитие двух исторических имперских проектов - русского и британского как континентального и морского соответственно. При этом сама идея правящего Дома здесь должна пониматься не в узко-фамильном смысле (что является сугубо акцидентальным), но как некая юридическая институция ультимативного порядка - аналогичная современному «конституционному суду».

Таким образом, современное противостояние евроконтинентальной и англосаксонской систем можно увидеть в оптике исторического противоборства за правовое наследие Северного Дома его законных (юридических) потомков, где каждая из сторон следует собственной глобальной геополитической интуиции и стратегии.

Исторические формы континентальной интеграции

Еще один мощный вектор объединительной евразийской геополитической инициативы шел с востока на запад - из Китая, через просторы Центральной Азии и Среднерусской возвышенности, вплоть до границ Западной Европы. Гунны, монголы и тюрки внесли собственный вклад в дело перспективной интеграции Евразии, выступив в роли носителей концепции кочевой империи как особой формы континентальной цивилизации. Своего геополитического апофеоза эта цивилизация достигает в державе чингисидов, контролировавших континентальные торговые пути на всем пространстве от Северо-Западной Руси до Индии, от Ближнего Востока до Индонезии.

Специфика русской геополитической традиции состоит в том, что в ее рамках неким образом интегрируются западный и восточный векторы континентального объединения. Так, с одной, западной стороны, мы можем видеть эстафету четырех древних царств, именуемых традиционно «вавилонским», «персидским», «эллинским» и «римским», где Византия и Россия как бы являются прямым продолжением последнего. Таким образом, имперообразующий вектор западной континентальной традиции достигает центра Суши - хартленда - в Москве («а четвертому Риму не быть»). С другой, восточной стороны, интегративный вектор манифестируется в трех царствах, которые можно символически означить как «китайское», «монгольское» и «тюркское». В такой проекции имперообразующий вектор западной континентальной традиции достигает центра Суши - хартленда - также в Москве, а само Московское царство выступает в качестве истинного политического хартленда Евразии.

Между тем, здесь следует принять во внимание и то, что территории собственно исторической Руси - путь из варяг в греки и прилегающие регионы - выступают в качестве самостоятельного геоисторического пространства, где последовательно реализовывались проекты автономных срединных царств в виде готской (государство Германариха), хазарской (Хазарский каганат) и русской (Киевская Русь) державы. Таким образом, Московское царство есть исторический результат имперского синтеза Запада (римский порядок), Востока (чингисидовская традиция) и собственно Центра-хартленда (Киевская Русь).

Между тем, такого рода троичная идентичность (нераздельно-неслиянная) характерна и для Византии, геополитическое бытие которой определяли в различные исторические периоды западные (греко-римские), восточные (тюрко-монгольские) и аутентично-срединные (малоазийские) влияния. Тем самым еще раз иллюстрируется фундаментальное единство культурно-исторической и институционально-геополитической ткани Континента, причем в случае византийской модели мы видим имперское единение Европы, Азии и Африки (позже та же схема действовала в Оттоманской империи - одной из геополитических наследниц Константинополя, наряду с Россией).

Кстати, об Африке. Мы уже говорили выше, что Черный континент представляет собой интегральную часть Большой Суши, издревле включаемый в поле геополитических интересов континентальных народов. Африканская традиция континентальной государственности, включая ее юридический аспект, во многих отношениях может считаться примордиальной в масштабах письменно документированной истории. Культуры Египта-Аксума-Эфиопии манифестируют основополагающие этапы этой традиции, причем эфиопская государственность - в лице соломоновой династии - являет собой уникальный пример прямой трехтысячелетней имперской преемственности, восходящей, буквально, к библейским временам.

Правовая традиция императорской Эфиопии (непосредственно сохранявшаяся вплоть до смерти последнего монарха Хайле Селассие I, после чего последовал марксистский переворот) во многих отношениях аналогична синтетической традиции русского права и включает в себя элементы древнего автохтонного общинного земельного права, римского гражданского права, а также библейского царского права. Кстати, право человека (семьи) на землю обусловлено в эфиопской традиции фамилией, и все, носящие одну и ту же фамилию считаются родственной корпорацией, коллективно владеющей закрепленным за ней «кормящим ландшафтом».

Правовая традиция Эфиопии, в свою очередь, существенно повлияла на становление исламского права, ибо само зарождение ранней исламской уммы в ее институциональном модусе проходило на территории Эфиопского царства (в состав которого входила Западная и Южная Аравия, включая Мекку и Медину). Именно через посредничество эфиопской традиции ислам воспринял библейское наследие, а также христианское и общеэллинистическое (до принятия в IV в. н. э. христианства официальной религией Эфиопского царства был иудаизм, - что позволяет, опять же, провести аналогию с Киевской Русью, обширные регионы которой некогда входили в состав иудейской Хазарии, а в самом Киеве синагоги появились, по-видимому, раньше христианских храмов).

От общины - к Советам

Таким образом мы видим, что правовые традиции континентальных народов и государств отражают в себе определенную закономерность, обусловленную историческим противоречием между «континентальными» издержками осваиваемого геоэкономического ландшафта (чем он «континентальнее» - тем выше трудовые и социальные издержки) и соответствующими «бонусами» морской торговли. Слово «бонусы» мы здесь берем в кавычки, ибо преимущества морской торговли, как уже говорилось выше, подрывают в долгосрочной перспективе социальные и ресурсные основы устойчивого развития континента во всей его совокупности как Большой Суши.

В известном смысле здесь можно говорить о некоем цивилизационном противостоянии двух фундаментальных социально-экономических систем - примордиального континентального коммунизма (ориентированного на интегральные «вечные» общественные интересы) и исторически вторичного морского меркантилизма (с приоритетами краткосрочной выгоды отдельных хозяйствующих субъектов). Обе эти системы, находясь в состоянии неснимаемого конфликта интересов, в то же время сосуществуют в известном симбиозе, одним из наглядных модусов которого может служить цивилизация Реки.

Это противостояние, безусловно, фиксируется правовой традиции, тяготеющей в случае своего континентального происхождения к устойчивой писаной норме, а в случае морского - к флексибельному прецеденту. Соответствующим образом формируется общественное правосознание и правовая культура в целом, склоняясь в отдельных геоэкономических пространствах и геополитических регионах к коллективизму или индивидуализму. В целом, всякое «правосознательное пространство» является результатом длительного опыта исторического развития человеческих коллективов и обусловлено жестким хозяйственным прагматизмом, синтезирующим опыт многих поколений. Отсюда - невероятная устойчивость норм обычного права, институты которого невозможно произвольно элиминировать.

Таким образом, вся логика общественного развития говорит о том, что экспансия юридических и производственных норм цивилизации Моря вглубь Суши принципиально может иметь сугубо временный и пространственно ограниченный характер. В ином случае (к примеру, насильственного внедрения) будет подорван экзистенциальный ресурс самой морской цивилизации как паразитирующей на Континенте. В свете такого понимания перспектив геоэкономического развития можно по новому осмыслить знаменитый тезис о том, что «мы придем к победе коммунистического труда».

Кстати сказать, существенная сдача мировой системой социализма своих идейных и геополитических позиций заставляет по новому взглянуть на феномен социализма как таковой. В сущности, классический марксизм представляет собой, в некотором смысле, утопическую версию атлантистского социализма - т. е. социализма индивидуалистического, где движущим мотором производственной активности является личная право-сознательность, в силу сугубо нравственных причин неприемлющая на персональном уровне эксплуатацию человека человеком. Недаром Маркс принимал Англию и США за наиболее вероятные страны, где прежде всего возможна социалистическая революция.

То, что революция произошла в России, было тогда для многих шоком, однако с точки зрения описанной нами геоэкономической логики такой оборот событий представляется вполне закономерным, ибо как раз Российская империя, как хартленд Большой Суши, была в наибольшей степени исторически предрасположена к социалистическому контрнаступлению на форпосты глобального морского меркантилизма, манифестируемого в современную эпоху англосаксонским капитализмом.

В известном смысле, концепция Советской власти представляет собой своеобразный «симметричный» ответ Суши на вызов Моря в вековой институциональной войне цивилизаций. Тем не менее, атлантистский вирус марксизма переориентировал Советы с приоритетов континентальной почвенной традиции на утопизм «прогрессивного коммунизма» как перспективу бесконечного развития индивидуальной свободы в контексте такого же бесконечного роста личного материального благосостояния (как, якобы, условия роста всеобщего процветания).

Это противоречие и погубило, в конечном итоге, проект русского социализма в его первом издании. По всей вероятности, если бы были изысканы ресурсы для осуществления выдвигавшейся в один краткий период революции формулы «Царь и Советы», то сегодня Россия и сопредельные страны из состава Российской империи не находились бы в столь плачевном экономически и разобщенном политически состоянии, но являли бы собой мощный консолидированный континентальный блок, юридически объединяемый русским императором, а мистически - Белым царем Евразии. Впрочем, говоря о мистике, нельзя не обратить внимания на тот факт, что последний царь Евразии сознательно отрекся от власти - в духе евангельской притчи о зерне, - предоставив таким образом народам имперской ойкумены найти возможность качественно нового ответа на вызовы Моря и Времени.

Так что же, является ли таким ответом социализм? В принципе - да. Однако, это должен быть не корпоративный социализм чиновничества, а подлинный континентальный народный социализм - т. е. социализм континентальных народов, включая народы побережий и островов, реализующих континентальную, непаразитическую модель народного хозяйства. В институциональных рамках такого социализма древнее обычное право народов - как юридический фундамент здорового экономического цикла - обретает в политической системе автономных Советов свое публичное измерение, а весь интегральный конгломерат прав отдельных народов образует единый корпус международного права как неотъемлемой составляющей общего Свода законов континентальной империи.

Формула континентального имперского строя - централизация без унификации, предполагающая сохранение «цветущей сложности» этнокультурного и юридического ландшафта ойкумены во всей его вселенской полноте.

Только таким может быть симметричный евразийский ответ на исторический вызов правовой традиции атлантизма, действующей на принципах прямо противоположных - т. е. фаворизирующих систему хищнической эксплуатации отдельных народов и окружающей среды в пользу морально эмансипированных индивидуалистов, в силу самих законов природы всегда составляющих незначительное меньшинство, но по законам психологии навязывающих выгодные им контракты консервативному трудовому большинству.

Заключение

Главная историческая миссия евразийской геополитики - это установление «Вечного Мира» (Pax Euroasiatica) в пределах всей ойкумены. Это означает, что безусловный приоритет здесь однозначно отдается мирному освоению и развитию континента, обеспечить которое, однако, можно лишь при наличии крайне централизованного оперативного штаба управления глобальными кризисами. В условиях Евразии, для которой характерна крайняя пестрота составляющих ее геоэкономических ландшафтов и транзитных пространств, поддерживать ситуацию всеобщего устойчивого развития - что необходимо для осуществления поставленной выше цели - крайне сложно, и единственным долгосрочным решением ситуации здесь представляется постоянное авторитетное согласование развития различных регионов континента на разных скоростях - экономических, финансовых, культурных и юридических.

Это станет возможным исключительно в том случае, если в Евразии будет последовательно реализовываться континентальная модель торгового общества, предполагающая обязательные и повсеместные инвестиции в базисную эколандшафтную инфраструктуру. Следует понимать, что население отдаленных или труднодоступных регионов, организованное, подчас, достаточно архаично, представляет собой естественный трудовой ресурс, максимально адаптированный в долгосрочной перспективе к подлинному (в т. ч. культурно и экологически корректному) освоению континента.

Ориентация на такую политику предполагает налаживание универсального институционального механизма согласования интересов и возможностей отдельных эколандшафтов, регионов и транзитных пространств в рамках совместных интересов долгосрочного устойчивого развития. Этим целям, собственно говоря, и должно служить дальнейшее развитие континентальной правовой и политической (геополитической) традиции во всех ее модусах.