Клиника Оберберг располагается в лесистой местности в местечке Венлиш Ритц, в 60 километрах от столицы. Из окон видно красивое озеро Глубигзее. Здесь царят тишина и идиллия – потому что все, что нужно пациентам – это спокойствие.

Немецко-американский психоаналитик Герберт Фрейденбергер придумал термин «Burnout» («выгорание») еще в 1974 году. Тогда он наблюдал у многих работников социальной сферы физическую и эмоциональную усталость. Врачи считают это спорным, потому что «выгорание» - это не официальный диагноз. Психиатры предпочитают говорить о депрессии. 

Эксперты исходят из того, что в одной только Германии от депрессий страдают около четырех миллионов человек. Это заболевание является наиболее частой причиной самоубийств. «В какой-то момент у тебя возникает ощущение, что ты постоянно бежишь выполнять какие-то обязательства, и так по кругу», говорил бывший глава компании Swisscom Карстен Шлотер в мае. «Это ощущение просто душит тебя». В конце июля Шлотер покончил с собой, так же как и миллиардер, основатель компании Ratiopharm Адольф Меркле, а также вратарь сборной Германии по футболу Роберт Энке в 2009 году. 

В большей степени психические расстройства наблюдаются у мужчин – потому что они зачастую не осмеливаются говорить о своих проблемах вслух. Адвокат Александер Зэттеле из Берлина является в этом смысле исключением. В июне, испытывая депрессию, он согласился на лечение в клинике Оберберг. В интервью нашему изданию он открыто говорит о своей болезни – и о последующем выздоровлении. 

- Г-н Зэттеле, что же с Вами произошло?

- Последние годы были для меня очень напряженными в профессиональном плане. С 2008 года я был партнером одной адвокатской конторы в Берлине. Сначала все было замечательно, работа доставляла удовольствие. Но в 2010 году мой отец тяжело заболел и впал в кому. И я, работая в Берлине и испытывая постоянный стресс на работе, часто ездил к нему на Боденское озеро. 

- Вам по-прежнему удавалось справляться со всей нагрузкой?

- Конечно, кое-какая работа оставалась невыполненной. Когда моему отцу стало легче, я допустил первую ошибку: я еще «прибавил газа» на работе. Прежде всего, чтобы отвлечься, но и чтобы доделать кое-какие дела по работе. Поэтому я не обращал внимания на свою усталость. Но я замечал, что с трудом могу сконцентрироваться, что перестал запоминать имена своих подзащитных, что мне тяжело было изучать документы. Но я не хотел признаваться в собственной слабости. И это только усугубляло мое состояние. 

- Насколько?

- Я расстраивался все больше и больше. И говорил себе: «Черт возьми, слабак! Не ной и соберись!»

- То есть Вы много чего хотели, но мало что могли?

- Да. Но вместо того, чтобы признаться себе в этом, я постоянно все дольше и дольше задерживался на работе – по рабочим дням до 10 вечера, часто приезжал на работу и в выходные. Но по сути, моя работа была неэффективна. Бывало, что я просто часами пялился в монитор и вел бессмысленные телефонные переговоры. И расстраивался от этого еще больше и больше. 

- Как это отражалось на Вашем настроении?

- Я не испытывал больше удовольствия от жизни – из меня как будто выпустили воздух. В какой-то момент мне все стало безразлично. Меня даже не пугала больше мысль, что я завтра могу просто не проснуться. 

- Ваши коллеги видели это?

- Сначала нет. Это удивительно, но внешне мое плохое состояние на протяжении довольно долгого времени оставалось незаметным. Мне удавалось его скрывать.

- Как Вы это делали?

- Я скрывал, что задерживаюсь на работе. Или, скажем, мог в шесть вечера уйти с работы, заглянуть в спортзал, а потом вернуться в офис. Никто этого не видел.

- Задним числом Вы понимаете, что допустили еще какие-то ошибки?

- Я с трудом умею говорить «нет», когда, например, моим коллегам нужна помощь. Часто я взваливал на себя дополнительную нагрузку, хотя понимал, что она и так уже велика. Но постепенно привык к этому.

- Но ведь, казалось бы, нет ничего зазорного в профессиональном честолюбии и усердии!

- Конечно, нет. Но ориентированным на достижение результата людям бывает трудно ничего не делать или нагружать своей работой коллег. Зачастую это связано с проблемой профессионального признания или с неумением отказать в просьбе. Ты боишься, что если ты сейчас скажешь «нет», то тебя посчитают глупым или ленивым…

- Почему Вы раньше не говорили о своих проблемах?

- Конечно, я тоже понимаю, что надо было говорить о них. Но когда это касается непосредственно тебя, то ты часто ведешь себя иначе – тебе кажется, что ты в состоянии сам справиться с проблемой. Кроме того, наше общество плохо воспринимает психические заболевания. Если тебе повезет, то найдется кто-нибудь, кто тебе посочувствует. Но я как раз сам не хотел, чтобы мне сочувствовали! Это ведь большое дело – признаться, что ты болен.

- Когда Вы решились на этот шаг?

- В начале мая. Но «решился» - не совсем подходящее слово. Было очевидно, что я находился уже на грани срыва. Поэтому однажды коллеги сказали мне, что дальше так продолжаться не может. 

- Ваше плохое состояние было уже заметно?

- Да, я похудел на 20 килограммов, потому что почти ничего не ел и много занимался спортом. Сначала у меня было ощущение, что я могу еще кое-чего добиться. Но в конце концов спорт стал для меня неким способом самоистязания.

- Что Вы имеете в виду?

- Тот, кто страдает от депрессии, этого практически не замечает. Ты больше не можешь радоваться жизни, остаешься равнодушным ко всему на свете. Тебя не интересуют ни собственные успехи, ни неудачи. У меня было ощущение, что я ни на что не могу повлиять – жизнь проходила мимо меня. И чтобы хоть что-то еще почувствовать, я все больше и больше занимался спортом. 

- Как отреагировали Ваши коллеги?

- Некоторые были шокированы моим признанием, другие разочарованы. Они не могли понять, почему я не сказал об этом раньше. Я бы тоже так отреагировал. Но я понял, что отдаление от общества является частью заболевания. И чем дальше ты отдаляешься, тем труднее становится ситуация.

- Вы рассказывали об этой проблеме друзьям?

- Нет. Я даже жене не говорил об этом. 

- Она была потрясена?

- Нет, она обо всем догадывалась. Она сама часто говорила, что я изматывал себя. Но я не воспринимал эти предупреждения. 

- Что было потом?

- Я сходил к психиатру, который предложил мне стационарное лечение в клинике Оберберг. Врач сделал запрос, и, к счастью, скоро нашлось свободное место. 10 июня я собрал чемодан, оставил машину в Берлине и поездом приехал сюда. 

- Вам было трудно оказаться в изоляции от окружающего мира?

- Сначала нет, потому что в первые недели я был только рад здешнему спокойствию. Я был весь сконцентрирован на самом себе и не проявлял интереса к окружающему миру.

- Как проходили Ваши дни в клинике?

- После завтрака я ходил на индивидуальную терапию, длившуюся около часа, потом была двухчасовая групповая терапия. По выходным лечения нет, и пациенты проводят время на свое усмотрение. Еще бывают дополнительные занятия, например, экспрессивная терапия.

- Что это такое?

- Занятия рисованием, лепкой и т.д. 

- Я вижу, Вы улыбаетесь. Вы считали экспрессивную терапию странной?

- Да, но сначала мне все здесь казалось странным. Когда я попал сюда, то в первые две-три недели я принимал антидепрессанты, и у меня было вполне хорошее настроение. Я думал, что через пару недель уеду отсюда, и все снова будет хорошо. 

- Вы ошибались.

- Абсолютно. Сначала мне пришлось научиться успокаиваться и раскрываться для самого себя. На индивидуальных, но в первую очередь, на групповых занятиях. Раньше у меня не было подобного опыта. А тут вдруг я оказался в окружении незнакомых людей и рассказывал им об очень личных моментах. К этому мне еще надо было привыкнуть, и на это потребовалось некоторое время. 

- Как Вы представляете себе Ваше будущее?

- Я вышел из своего бывшего круга общения. Мне еще надо будет заехать в офис, чтобы забрать свои вещи. Потом буду искать новое помещение под офис, чтобы заниматься частной практикой – но уже не так активно, как раньше. 

- Финансовые результаты тоже будут скромнее?

- Наверняка. Находясь здесь, я ощутил потребность снизить обороты. Задним числом я понимаю, что многое из моей старой жизни было мне совершенно не нужно. 

- Например?

- Начиная от размера автомобиля и заканчивая обстановкой в квартире. Я имею в виду материальный аспект. Конечно, я всегда был рад собственному высокому уровню жизни и не хочу отказываться от него в будущем. Но мои приоритеты изменились.

- Вы задумывались о том, чтобы что-то кардинально изменить?

- Да, мы подробно разговаривали об этом с врачами. Но профессия сама по себе – это не проблема. Мне нравится защищать людей, и я с удовольствием буду заниматься этим и дальше. Но я больше не буду работать так же много, как раньше. Если буду видеть, что не справлюсь с той или иной задачей, то не стану стремиться к результату любой ценой.  

- Способность радоваться жизни вернулась к Вам?

- Да, совершенно. Я начинаю все сначала и очень рад этому, и с любопытством и оптимизмом смотрю в будущее. 

- Многие люди, страдающие от депрессии, не стали бы разговаривать с нами так откровенно. Почему Вы согласились на интервью?

- Я не считаю, что раскрываю Вам какие-то тайны. Мое окружение и так знало, что со мной что-то не так. Кроме того, я считаю, что эта тема очень важна – ее нельзя замалчивать. Мы не должны говорить только о том, какие мы все «крутые». Надо уметь говорить и о рисках и опасностях, с которыми связана наша профессия. Мой пример говорит о том, что с болезнью можно бороться и победить ее. Так что нет никаких оснований прятаться.