У каждого музея своя смысловая нагрузка — учебная, научная, художественная и всегда непременно образовательная. Потому что каждый заход в музей что-то добавляет к картине мира, что-то всплывает у человека в памяти, что-то просыпается в душе. Он начинает осознавать себя и свою принадлежность к пространству и времени. О том, что не бывает главных и неглавных музеев, как помогают в работе коллеги из XVII века и в чем музейное сообщество видит свои функции, обозревателю «Однако» Илье Кукину рассказал директор Государственного исторического музея Алексей ЛЕВЫКИН.
Как вы себя ощущаете в качестве «субъекта рынка услуг»?
— Это выражение коробит каждого музейщика, потому что они считают себя не субъектами рынка, а субъектами государственной политики, выполняющими важнейшую государственную функцию. Этот термин — «субъект рынка» — не был рожден в музейной среде или даже в Министерстве культуры. Он пришел от людей, которые занимаются финансами, бюджетом. Им проще в таких терминах. Но в слове «услуга» я не вижу негатива.
Задача любого музея — собирать, хранить, изучать и показывать. Однако существует очевидное различие между музеями в удельном весе каждой из этих функций. Музеи-галереи больше ориентированы на выставочную деятельность, другие музеи — более, так сказать, наукоемкие. По-вашему, концепция Минкульта учитывает эту дифференциацию?
— Концепция, представленная на коллегии Министерства культуры, как любой общий документ, представляет собой определенный компромисс между профессиональным сообществом, потребителем и государственными органами. Естественно, можно найти много того, что прописано не так, как хотелось бы это видеть. Не очень внятно. Но концепция не подразумевает полной детализации и жестких рамок — всегда должна быть возможность маневра. Добиваться выполнения разных пунктов можно с большим или меньшим упорством. Для ГИМа что-то в концепции является очень важным, а что-то вспомогательным. Для других музеев важным может оказаться другое. Ведь они чрезвычайно разнообразны по форме и разные по своей сути, истории, направлениям. Впрочем, это не означает, что есть музеи очень-очень главные и есть менее главные. Для нас, людей профессионального сообщества, каждый музей особенный. Но повторюсь, для одного, скажем, важна образовательная составляющая, а для другого — развлекательная. Главная цель одного музея — изучать, другого — экспонировать.
Музеи, как люди, бывают интроверты и экстраверты?
— Обсуждая концепцию в профессиональном сообществе или с сотрудниками Минкульта, аппарата правительства, мы часто слышим о значимости показателя посещаемости. Но он не самый важный. Просто сравним. Есть музеи, где на хранении всего 300 тысяч предметов. И столько же выпадает на одного сотрудника ГИМа. Исходя из этого, и разные приоритеты в работе.
Но ведь есть музеи из высшей касты? Те, которые не могут не существовать. Третьяковка, Политехнический, Исторический. А есть музеи, если позволите, факультативные. И у них больше свободы в «самовыражении» в отличие от первых, которые обязаны нести важную, обязательную социальную нагрузку.
— Поэтому концепция должна быть емкой, должна охватить всю сферу, музеи любого типа. И гигант — Исторический музей с его 4,5-миллионной коллекцией, и Эрмитаж, и Музеи Кремля, и Ясную Поляну. И музеи Мыши… Или Валенка… В какой-то степени у всех одна и та же функция — образовательная и светлая. Человек попадает в определенную среду, получает новые знания, информацию, возникают аллюзии. Но любой музей хранит память, сохраняет культурную среду. Среди них ведь есть очень локальные — скажем, музей-квартира, музей-усадьба. И он может выдержать тысячу человек в год. Но для этой тысячи он важен, и эти люди должны туда прийти. А есть музеи, без которых невозможна туристическая индустрия страны. Они должны быть большими, призваны становиться брендами, быть удобны туристам, кстати. Обратите внимание, какие музеи самые посещаемые? Пространства, заповедники, дворцы. Сочетание музея, архитектуры, парка. Это можно посмотреть и в компьютере, но хочется вживую.
Есть музеи, несущие учебную нагрузку. Наш музей — общенациональный, и он хранит в себе генотип нации. И не только государства российского. Всего того, что вообще существовало на этой части суши и чему есть хоть какие-то материальные свидетельства. Раскопки из скифских курганов тоже затрагивают какие-то струны генетической памяти. Блок с его «Да, скифы мы…» точно это прочувствовал.
Посещаемость музеев вроде бы не должна быть главной характеристикой эффективности, но почему тогда конкретные цифры все время выходят на первый план?
— Может, и не надо ставить ориентиров, выраженных в точных цифрах, но существует два подхода. Люди, облеченные властью, любят оперировать конкретикой — сколько, за какой период... Они в своем праве. Я немного боюсь другого разделения: ходят в музей 100 человек или 5 миллионов. А иногда люди или руководители крупного масштаба обращают внимание в основном на цифры. Но прием посетителей — только одна из многих функций. Порой музей и не рассчитан на большой наплыв народа. Хотя каждый директор, каждый коллектив музея стремится сделать все, чтобы нарастить эту посещаемость. Потому что чувствует, что это характеризует интерес к музею.
Кстати, даже чиновники сознают, что некоторые музеи стоило бы и разгрузить немного…
— У нас в рамках ГИМа есть два комплекса: палаты бояр Романовых на Варварке и Покровский собор. И у них существуют пределы, совершенно четко определенные уровнем сохранности. Если туда запустить больше народу — пострадает само здание. Насколько я помню, скажем, в Оружейной палате Кремля «проходимость» 4 тысячи человек в день. Больше нельзя, потому что не выдержат перекрытия и нарушится температурно-влажностная среда. Так же и с фондами, лучше всего, чтобы хранители не сидели непосредственно в них, чтобы они были закрыты, а заходили туда, только когда нужно для исследований.
И все же есть музеи, обязательные для посещения...
— В Лондоне каждое утро можно наблюдать сцены у Музея Виктории и Альберта, Музея науки, Музея естественной истории, когда автобус за автобусом на экскурсию приезжают школьники. В обязательном порядке, в часы учебы. И так во многих музеях мира. Если человек не побывал там ребенком, то во взрослом состоянии он уже в музей не придет. Или придет, но сильно удивится. Если будет достаточно образован, то подумает: как много я потерял.… Если недостаточно — просто ничего не поймет. Пройдет «по касательной».
Коммунистическая партия в каждом областном центре строила музей Ленина. Даже без подлинных экспонатов (откуда им взяться в таком количестве), только копии. Сколько людей получили первые идеологические посылы в таких местах.
Музей формирует выборку. Если предмет выбран музеем, подлежит сохранению, то эта вещь приобретает дополнительный смысл и значение. А принципы выборки формируют вкус общества, задают ему ориентиры восприятия.
— Любой предмет на первый взгляд может не вызывать особого интереса. Не обязательно выглядеть эффектно. Что делает музей? Принимая на хранение предмет, он вырывает его из активного бытования, но придает ему новые функции. Наделяет его культурной составляющей. Я долгое время в своей профессиональной музейной деятельности был хранителем оружия, и хорошо знаю, что особой ценностью среди музейщиков этой сферы пользуются предметы не парадные, а чисто утилитарные. Потому что, как ни странно, они исчезают первыми.
То есть боевое оружие…
— Приходит момент, когда происходит смена, перевооружение. И то, что изготавливалось тысячными и миллионными экземплярами, просто уничтожается. Или переделывается. Подарочный комплект дуэльных пистолетов, с которого каждый следующий владелец бережно смахивает пыль, имеет больше шансов на долголетие, чем то, которое живет под дождем и снегом, переходит в другие руки, ржавеет, ломается. Ну и, каждый парадный предмет содержит в себе простой. Он только потом становится парадным.
Соотношение хранимого и представленного в экспозициях всех музеев выражается в дробных величинах. Даже такой специализированный музей, как Минералогический им. Ферсмана, — представлена лишь 1/12 коллекции.
— Функция – показывать, лишь одна из… Представив гипотетически, что ГИМ получил такое здание, в котором можно разместить всю коллекцию, мы тут же поймем, что он будет невозможен для посещения. Уже сейчас есть музеи, где немыслимо объять всю экспозицию. Прадо, Лувр, Британский музей… Или мы должны как профессионалы приходить туда целенаправленно ради одной-двух вещей. Но музей изучает те предметы, что в нем хранятся. Они становятся той научной подосновой, которая помогает показывать. И для музейщиков нет такого, что один предмет более важен, чем другой. Вот тут много бриллиантов — значит, сохраняем, а тут какая-то медная штучка — ее сохранять необязательно. Всегда найдется человек, которому она интереснее, чем та — с бриллиантами. Раньше, когда создавался любой музей, всегда ставилась задача репрезентации. Предъявить больше того, чем показано в экспозиции. В зависимости от совершенствования технологий эта задача решалась по-разному. Первый вариант — описи, которые многие музеи публиковали. Кстати, одни из первых настоящих научных описей были созданы на территории России — Московской оружейной палаты, Петербуржского артиллеристского музея, составленные генералом Николаем Ефимовичем Бранденбургом в XIX веке. Мы отнюдь не отставали в те времена. Существует такая форма подачи, как публикация каталогов и монографий, издание буклетов, альбомов. Сейчас вообще можно обнародовать все в электронном виде, и над этим работают. Но существует разница в объемах у каждого музея, во-первых, а во-вторых, нельзя просто вывесить изображения. Нужно снабдить их научным аппаратом, структурировать. И здесь мы отстали от остального мира. Любопытно, что, когда эта работа начиналась в 80-е, государству было сложно обеспечить ее в полном объеме. Но этой деятельностью занялись сами музеи. И заделы были созданы в 90-е годы. Как, например, в Музеях Московского Кремля. И когда вновь всерьез был поставлен на государственном уровне вопрос о создании единых баз данных, там уже это было. Так что первые сайты музейные появились не по команде сверху, а были сделаны самими музеями. И у нас, в ГИМе, работа по оцифровке ведется практически непрерывно.
Как вам идея общих фондохранилищ?
— Как правило, она не принимается ведущими музеями, каждый хочет обладать своим фондом. Но в некоторых случаях это решение. Пока подобная система приживается в комплексах небольших музеев. Я знаю, что сейчас создан фонд для музеев Подмосковья. В рамках музея-усадьбы сложно создать еще и специальное хранилище со всеми техническими возможностями, а вот построенное рядом с Новым Иерусалимом фондохранилище позволило перенести туда некоторые предметы.
Для Эрмитажа или ГИМа нужны собственные фонды. Мне очень нравится то, что сейчас задумал Михаил Борисович Пиотровский — комплекс фондохранилища, который совмещает функции хранения и показа. Мы о таком же мечтаем. Ни один музей страны не обладает такой коллекцией, как наш. Чисто стилистически мы имеем возможность представить разные века — образ жизни XVII, XVIII столетий. Одна коллекция костюмов — около 300 тысяч единиц, огромная коллекция мебели, изобразительных материалов, включая живопись, портреты. Фотографии, гравюры, рисунки. Потрясающее собрание художественного металла — драгоценного и недрагоценного, коллекция фарфора, стекла. И что делать? Мы можем создать огромный объем, который превзойдет Музей Виктории и Альберта — музей декоративно-прикладного искусства. И мы думаем, что если сделать где-то, не обязательно в центре Москвы, фондохранилище, то мы вдобавок и высвободим уникальные здания здесь, в центре. И одновременно создадим новую музейную среду.
Один из больных вопросов музейного дела — каталогизация и учет фондов. Действительно ли несколько десятилетий не происходило полноценного учета?
— Вы не совсем правильно поняли. Нет музея без нормального учета. Если он отсутствует, то музей просто не существует. Но представьте, мы живем в XXI веке, а системой учета пользуемся, разработанной в XIX веке. Музеи — крайне консервативные организации, и технология их крайне консервативна. Но это и залог того, что все будет сохранено. Так что сложным становится не сам факт учета, а проблема перехода от одной формы к другой. Все зависит от того, когда эти учетные материалы создавались. Вот я долго работал в Музеях Кремля, и там любой хранитель при работе с памятниками пользуется учетными материалами не то что XIX века, а очень часто описями XVII века. Они сохранились — и Оружейной палаты, казны государевой.
Был период после 1917 года, когда музеи резко прирастали коллекциями. Некоторые увеличились в 20–30 раз. В те жестокие годы многие вещи попали в музеи, и их удалось сохранить. Но в каких условиях они принимались на хранение, когда экспонаты привозили телегами? Это сегодня каждый музейный предмет идеален, попадает к нам, снабженный всеми необходимыми описаниями. Что-то ушло в 30-е годы и не было списано, что-то уничтожено.
Потом война «снесла» огромное количество коллекций. Вслед за этим десятилетие волюнтаризма, когда коллекцию могли взять и просто передать в ведомства или из музея в музей. Так накопились проблемы с учетной документацией.
Знаю позицию, например, нашего главного хранителя, которая считает, что мы можем создать идеальную систему учета только с электронной базой данных. Но это не просто создание компьютерной программы, базу надо заполнить, причем заполнить руками. То, что было сделано в ГИМе, после того как главным хранителем стала Марина Викторовна Чистякова, — огромный труд. Сотни тысяч вновь учтенных предметов занесены в базы данных, происхождение их выявлено. Эта работа продолжается. И чем скорее будет готова такая база данных, тем быстрее и активнее мы начнем выкладывать информацию о наших предметах в виртуальном пространстве.
Во все области нашей жизни проникло словосочетание «эффективный менеджер». Как вы считаете, Алексей Константинович, такие люди вам нужны?
— Нужны. Во всем мире они прекрасно работают именно в сфере приема посетителей и оказания услуг. Там, где есть такие люди, совершенно иная атмосфера, другая экономическая и правовая среда. Околомузейная экономика — это хороший бизнес. Вот сразу напрашивается пример. Национальная портретная галерея — не самый гламурный музей Великобритании. Ее бюджет формируется по системе 50 на 50. Половина дается государством, а другая поступает от спонсоров через совет директоров и попечительский совет. Кстати, формированием последнего занимается не директор музея, а государство. Оно определяет тех, кто будет в совете, и несет за них ответственность. Так вот спонсорская часть бюджета расходуется на повседневное функционирование музея. А половина музейная идет на научную деятельность.
Конечно, для нас многие формы взаимоотношений пока нереальны. В той же Национальной галерее Hewlett Packard тестировал свои разработки, устройства высококачественной съемки, плоттеры. Только на Западе от музейщика услышишь: «У нас проблемы с BP. Компания — активный спонсор, но у них там что-то произошло в Мексиканском заливе. И это не очень хорошо влияет на имидж музея». Нам бы их заботы…
Что такое сувенирный магазин там? Им управляет директор, а точнее, компания, в совет директоров которой входит руководство музея. Но это настоящая капиталистическая компания. Отсюда — штат и умение вести эту работу. Замечательная схема, когда разделены сферы ответственности.
Для нас важно встраивание в туристический бизнес. Вот все уже слышали цифру 140 миллионов посетителей музеев к 2016 году. Один музей, и даже все сообщество в целом, эту задачу не решит. Ее нельзя решить без развития внешнего туризма и без участия широкого внутреннего туризма. Вот где действительно проблема. Исторический музей уже начинает забывать, что такое группа из Подмосковья. И мы уже забыли, что такое группа, которая приезжает из Рязани. Детского, обучающего, активного туризма нет. Вывезти школьную группу из чуть более дальнего Подмосковья — Сергиева Посада, например, — это проблема. Мы локально начинаем жить.
Сейчас комплекс Исторического музея посещают примерно 850 тысяч человек. А перед закрытием на реконструкцию в 1986 году количество посетителей составляло 2 миллиона. Но это была система, существовавшая в СССР. Система внутреннего туризма, профсоюзного, обязательные школьные посещения.
Притом что именно ГИМ из тех музеев, которые стали более презентабельны, гораздо богаче экспозиционно…
— Ну, не знаю…
Я имею в виду, что идеологических рамок больше не существует. Кто бы позволил 30 лет назад выставку «Два императора: Александр и Наполеон»?
— По крайней мере, мы стремимся к разнообразию. Но вот цифры по всей стране — 80 миллионов посетителей. Это значит, что в музеи все-таки ходит больше людей, чем в театры, библиотеки. Нужно, чтобы человек пришел в один и тот же музей не один раз, а десять. А это для него уже другая социальная модель. Сейчас многие музейщики ругают городские власти Москвы за решение о бесплатном посещении музеев в каникулы. Но какой плюс от такой инициативы! Количество посещений резко возросло. И это занятие в праздники более воодушевляющее, чем беспрерывное застолье. И народ начинает привыкать: раз каникулы — надо идти в музей.
Люди разных поколений используют разные каналы информации. Ваш новый музей войны 1812 года очень плотно насыщен всякими аудиовизуальными вещами. Требование времени?
— Этикетаж никогда не даст полной информации о памятнике. А это, как правило, главный социальный запрос, человек ради знания приходит в музей. Решить проблему можно только современными средствами. Мы попытались ее решить в музее 1812 года именно так. Нагрузили его очень большим ресурсом информационным. И попали в цель. Это востребовано. Этикетаж нас бы не выручил. Нельзя под завязку забить витрины экспонатами и огромными этикетками. В Европе кое-где вообще только номерки на экспонатах. И аудиогид согласно нумерации.
Происходящее сегодня слияние культуры с развлечением приводит не только к деградации культуры, но и в такой же мере к неизбежному одухотворению развлечения, — считал философ Хоркхаймер. Вчитываясь в концепцию развития музеев, видишь, что в ней присутствует желание соблюсти паритет. То есть и особый статус музея подчеркнуть, и в индустрию развлечений его вписать…
— Вообще, хорошо бы запросить и общество тоже. А ему-то что нужно? Хотя разброс мнений велик, но все же. А то мы занимаемся вопросами образования, а количество детских посещений у нас падает. Не вяжется это как-то одно с другим. Мы уже на себе чувствуем, когда к нам приходит поколение 90-х: их родители чем только не были заняты, но в основном выживанием.
Одной только «сферой услуг» здесь не обойтись. Была знаменитая фраза профессора географии из Лейпцига Оскара Пешеля: почему Пруссия победила Австрию в войне и в борьбе за первенство в будущей объединенной Германии? «Прусский учитель победил австрийского». Маленькая Пруссия против огромной империи. Исход дела решила система образования.
Источник: odnako.org.
Рейтинг публикации:
|
