Елена Бондарева: «Наследие эмигрантов позволяет увидеть события без идеологических наслоений»

– Елена Анатольевна, недавно вышла ваша книга «Pax Rossica. Русская государственность в трудах историков Зарубежья». О чем и о ком она?

– Pax Rossica – это русский исторический мир, русская цивилизационная сфера, сфера воздействия русской государственности. Именно эта тема стала почвой для многих мифов, стереотипов и предубеждений. Марксисты провозгласили Россию «тюрьмой народов», еще раньше в западном сознании укрепился миф о России варварской, непросвещенной и рабской. ХХ век прибавил к этому ужас перед большевизмом, и в результате мы сами готовы повторять любые небылицы насчет российской истории. А ведь еще Н.М. Карамзин писал «Должно приучить россиян к уважению собственного прошлого… надобно знать то, что ты любишь, а чтобы знать настоящее, должно иметь сведения о прошедшем».

В книгу вошли работы традиционно консервативно настроенных русских историков, близких к монархическому мировоззрению, и государственников, объединившихся вокруг Русского научного института в Белграде, созданного в середине 1920-х годов. Белградские ученые тесно сотрудничали с другими крупными русскими научными центрами в Европе, откуда к ним приезжали с лекциями Иван Ильин, Евгений Трубецкой, А.А. Кизеветтер, А.В. Флоровский… За 30 лет существования белградский круг русских ученых взрастил новые поколения историков, среди них такие титаны, как академик Г.А. Острогорский, академик В.А. Мошин, профессор А.В. Соловьев.

Задача этой книги – познакомить современного читателя с избранными, лучшими работами русских умов, тосковавших об утраченной Родине и стремившихся раскрыть величие и своеобразие ее исторической судьбы.

Книга состоит из двух частей. В первой – помещен очерк истории русской эмиграции на Балканах, ее научных институтов, издательской и просветительской деятельности, а также историографический анализ всего корпуса исторических сочинений русских белградцев, увидевшего свет в период с 1920 по 1941 год. Вторая часть – это публикации собственно статей русских историков-эмигрантов и написанные мною их биографические очерки. В результате читатель познакомится с такими именами, как Ф.В. Тарановский, Е.В. Спекторский, В.А. Мошин, А.В. Соловьев. Круг русских историков, живших в Югославии в межвоенное время, конечно, шире, но именно эти ученые разрабатывали тему русской государственности.

– Как вы обратились к теме русской эмиграции?

– Первое личное знакомство с русской эмиграцией произошло в 1980-е годы в Белграде и произвело на меня сильнейшее впечатление. Мы с мужем закончили исторический факультет МГУ со специализацией «История южных и западных славян» и более 10 лет работали и жили в Югославии. Нас, конечно, очень интересовала история Балкан; события ее последнего трагического десятилетия ХХ века разворачивались, по сути, на наших глазах – но это, наверное, особая тема. Тогда, в 1980–1990-е годы, меня заинтересовала судьба русской эмиграции, ведь еще были живы многие «старые русские», как они сами себя называли, – покинувшие Родину после революции в 1920-е годы. Мне удалось с некоторыми из них познакомиться. Назову только несколько имен: настоятель русского храма Святой Троицы на Ташмайдане отец Василий Тарасьев и его семья, семья русско-сербского академика математика и механика К.П. Воронца, художник Георгий Лобачев, реставратор И. Вандровская, Ал. Раевский, А. Полчанинов, профессор Сальников, академик Ирена Грицкат.

Представить себе «старых русских» вне Православия просто невозможно. Для них вера была основой их личной и национальной идентичности; все их мировоззрение, вся их жизнь были сосредоточены вокруг православного храма. Чаще всего можно было встретиться именно в нашей церкви, где все собирались по воскресеньям и праздникам; особенно много прихожан было на Пасху. Почувствовав эту необходимость Православия для их жизни и радость их пребывания в вере, многие из нас глубже стали задумываться об этом – мы же были советскими людьми, комсомольцами, и наша история жизни была совсем иной. В процессе общения возникали разногласия, однако был и большой пласт проблем, связанных с историей, с классической русской литературой, обсуждая которые мы действительно говорили на одном языке. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, другие наши классики оставались непоколебимым мостом между «двумя Россиями», и никакая советская власть не могла этому помешать.

В это время мы подружились с удивительным человеком – Алексеем Борисовичем Арсеньевым, собравшим уникальную коллекцию изданий, материалов, документов, фотографий, связанных с жизнью русских беженцев в Югославии. Некоторые материалы вошли в его книгу «У излучины Дуная». Тогда же мы познакомились с сербскими учеными, изучавшими феномен русской эмиграции. Один из них – Остоя Джурич, большой знаток русской эмигрантской поэзии и прозы – написал книгу «Русская литературная Сербия».

Позже, уже в Институте российской истории, где сложился коллектив ученых, занимавшихся русской исторической наукой в эмиграции: А.Н. Сахаров, М.Г. Вандалковская, Ю.Н. Емельянов, я стала уже в академическом плане заниматься этой проблематикой, и для меня открылось другое видение, другая трактовка русской истории, весьма отличная от той, которая нам преподносилась как единственно правильная.

– Расскажите, пожалуйста, об ученых белградского круга. Какие имена в него вошли? Какими исследованиями занимались эти ученые?

– Это были разные ученые, которые занимались разными отраслями знаний: античной историей (М. Георгиевский), западноевропейской историей (С.Р. Минцлов, М.Н. Ясинский). Всего, примерно, 20 имен. А русские византологи, жившие и работавшие в Сербии – в Белграде, представляли в совокупности отдельное, очень сильно и ярко выраженное, запечатлевшее себя в истории науки направление. Венцом этого направления является творчество академика Георгия Александровича Острогорского. Его «Историю Византии» недавно перевели на русский язык, а до этого она многократно выходила на сербском и немецком языках. Ему удалось сохранить кафедру византологии в социалистической Югославии, в отличие от Советского Союза, где эта наука долго, к сожалению, была в загоне. С византологией тесно связано еще одно направление – история византийского искусства. Балканы дали уникальную возможность познакомиться с памятниками византийской культуры: иконами, фресками, архитектурными сооружениями. Греция, Македония и Сербия – страны, сохранившие эти уникальные памятники. На территории Косово, например, есть несколько сотен уникальных ансамблей византийской архитектуры ХI–ХIV веков, которые практически не перестраивали вплоть до ХХ века. Огромный вклад в исследование данного наследия внесли русские ученые, в том числе Кондаков и Успенский, которые собирали византийские памятники. Замечательный русский ученый Н.Л. Окунев создал научную группу, с которой объехал Косово, Южную Сербию, современную Македонию. Они копировали фрески византийских церквей и монастырей и потом воссоздавали эти фрески на огромных картонах. В Белграде до сих пор существует музей, где эти картоны выставлены. Благодаря деятельности группы Окунева мы имеем возможность видеть и изучать фрески, которые после бомбежек в 1999 году, после всего, что случилось в Косово, были утрачены. Но эти копии не просто сохранялись – на их основе знаменитый русский архитектор Н. Краснов создал эскизы мозаик по сюжетам старинных фресок сербских монастырей. Они были воспроизведены в уникальном ансамбле храма-памятника династии Карагеоргиевичей на Опленце. Это удивительный храм-усыпальница во имя святого Георгия, сопоставимый по мозаичной площади только с собором Спаса на Крови в Санкт-Петербурге. Таким образом, вклад русских художников, историков, архитекторов в то, чтобы все это сохранить и развить эту традицию, невозможно переоценить. И это только одно направление деятельности русских ученых-историков на Балканах.

– Расскажите, пожалуйста, о положении русской эмиграции в Югославии.

– Его можно считать в чем-то уникальным, если сравнивать с положением русской эмиграции в других странах Европы. В Югославии в основном оказались люди, для которых немаловажным было то, что этой страной правит православный славянский монарх. А тогда, после уничтожения Российской империи, Югославия, или, как она называлась до 1929 года, Королевство сербов, хорватов и словенцев, была единственной такой страной. Можно говорить о том, что из интеллигенции в Югославии обосновались люди с православным и монархическим мировоззрением. Именно в Югославии, в маленьком городке Сремские Карловцы, расположенном между Нови-Садом и Белградом, находился Синод Русской Православной Церкви Заграницей. Здесь была семинария, здесь жил и митрополит Антоний (Храповицкий), который, можно сказать, взрастил целую плеяду деятелей Русской Зарубежной Церкви, прославившихся уже в послевоенные годы. Вокруг этого духовного очага в большинстве своем и группировались русские люди.

Король Александр Карагеоргиевич был выпускником русского Пажеского корпуса. И он говорил: «У меня Королевство сербов, хорватов и словенцев, а русские – четвертые славяне». И действительно, «русские беженцы» стали настоящим подарком для Сербии.

В Первой мировой войне Сербия понесла колоссальные людские потери. Но в относительных цифрах больше всего пострадали жители Сербии и Черногории: погибло более трети мобилизованных в этих странах – 37% от числа мобилизованных; в Германии эта цифра – 15 %, в России – 11%. По числу убывшего мужского населения сравниться с ней не может ни одна страна. Сербия дорогой ценой заплатила за то, чтобы быть в стане стран-победителей. Россия же после Брест-Литовского мира оказалась не у дел, в то время как победа Антанты была, без преувеличений, куплена исключительно русской кровью. А Сербия как страна-победительница создала Королевство СХС. Это новое молодое государство на первых порах столкнулось с массой проблем, и, прежде всего, ему недоставало людей, которые могли бы строить это государство. И тут действительно большим подспорьем для короля Александра стали специалисты высшего класса, прибывшие из России. Русские внесли колоссальный вклад во все сферы государственной деятельности королевства. Какую из них ни возьми в межвоенный период, везде встречаются русские имена: хирург А. Игнатовский, архитектор Н.П. Краснов, балерины Е. Полякова, Н. Кирсанова…

Так что любовь между королем Александром Карагеоргиевичем и русскими эмигрантами была взаимной. Король Александр выделил пенсии, специальные пособия для таких известных русских писателей, как Бунин, Бальмонт, Мережковский и Гиппиус, которые жили, кстати, не в Югославии, а в Париже. Но из уважения к русской культуре он считал себя обязанным материально поддержать их в нелегкие времена. Надо сказать, что русские профессора работали, преподавали, как правило, в двух или трех местах и жили очень скромно. Огромная часть средств у них уходила на покупку книг, выписку их из-за границы. Русские ученые, оказавшиеся в эмиграции, были оторваны от России, от русской, советской науки, от архивов, библиотек, то есть от всего того, что необходимо для научных исследований. Они старались это восполнить, используя доступные фонды, прибегая ко всем возможным источникам научных материалов балканских стран, собраниям университетов, архивов, библиотек Вены, Берлина, Парижа… Они ввели в оборот исторической науки большой объем данных, которыми советская наука часто не располагала. Необходимо иметь в виду и ситуацию с исторической наукой в СССР в 1920–1930-е годы. Это было время создания Института красной профессуры и преследования старых русских академических и университетских ученых. Трагическим примером этого являются судьбы академиков С.Ф. Платонова и Е.В. Тарле, буквально затравленных властями. Такие «старорежимные выдумки», как византология или славистика, были упразднены, а «дело славистов», по которому проходил, например, и Михаил Несторович Сперанский, практически выкосило специалистов. Последствия идеологических установок и ревизий в исторической науке еще многие десятилетия сказывались на качестве исследований. И даже когда в 1970-е годы Л.Т. Пашуто (он, кстати, переписывался с историками белградского круга и высоко оценивал их вклад в науку) стал заниматься историографией историков-эмигрантов, ему чинились всяческие препятствия, а собранные им материалы до сих пор не только не опубликованы, но даже до конца не разобраны!

– В своей книге вы описываете жизненные пути и приводите отдельные сочинения четырех русских историков: Ф.В. Тарановского, А.В. Соловьева, В.А. Мошина и Е.В. Спекторского. Каким образом актуализация именно их научного творчества служит решению проблем современности?

– Все ученые очень разные, и наследие каждого из них по-своему актуально. Е.В. Спекторский – это удивительный ученый, которого я могу сравнить только с Питиримом Сорокиным, потому что он был человеком энциклопедических знаний, работал на стыке нескольких дисциплин: права, истории и социологии. Науку о государстве он не только знал, он ее, собственно говоря, формировал. Учебники, написанные им в период эмиграции, до сих пор издаются в Югославии на сербском языке как учебные пособия. Он был ректором Киевского университета, профессором Белградского, Люблянского, Пражского университетов, а после войны возглавил русскую академическую группу в США. В трудах Спекторского заключены методологические, ценностные, концептуальные основы науки, на которые можно наращивать эмпирическую массу.

Другой ученый белградского круга – Ф.В. Тарановский. Вместе со Спекторским он представляет старшее поколение историков-эмигрантов. Федор Васильевич был профессором Варшавского университета. Он знал чуть ли не все европейские языки, причем знал их блестяще. Он был представителем школы государствоведения, которого сейчас вообще нет как научной дисциплины. А в царской России государствоведение было представлено замечательной плеядой ученых: Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин, М.Ф. Владимирский-Буданов и др.

К этой славной когорте принадлежал и Ф.В. Тарановский. Он знал западноевропейское, византийское, славянское право. Находясь на Балканах, он изучил огромный массив сербских правовых средневековых актов, которые опубликовал, ввел в научный оборот. Точно так же, как русские искусствоведы вводили огромный пласт византийского искусства в европейскую науку, так и русские правоведы вводили памятники правовой культуры южных славян в общеевропейскую практику.

В.А. Мошин, А.В. Соловьев – это представители молодого поколения ученых белградского круга. Они еще не были состоявшимися учеными ко времени эмиграции и доучивались уже в изгнании, досдавали экзамены в Русском научном институте. Их профессорами были как раз Ф.В. Тарановский, Е.В. Спекторский, А.Л. Погодин – то есть старшее поколение.

Жизнь В.А. Мошина складывалась сложно. Он работал и в Сербии, и в Хорватии, и в Македонии, но не по собственному выбору, а по обстоятельствам: его все время куда-то переводили. В итоге он поработал во всех республиках бывшей Югославии и везде создал школы учеников. В русской истории он больше всего занимался двумя сюжетами: норманнской теорией и Хазарией. Об этом и те статьи, которые вошли в книгу. Могу только сказать, что те выводы, к которым он пришел в результате своих исследований, до сих пор не утратили научной актуальности.

В 1930-е годы Мошин и Соловьев несколько раз как ученые приезжали на Афон, где занимались описанием сербских рукописных собраний, хрисовулов, грамот сербского монастыря Хиландар. Впоследствии они весь этот огромный пласт документов опубликовали. Но на Афон они отправились не только как ученые, но и как православные люди. И мне кажется, что пребывание там оказало на Мошина огромное влияние. Вскоре после этого началась война. В то время его семья была в Белграде, где вся жизнь русской общины концентрировалась вокруг русского храма. И он вспоминает, что они с женой буквально не выходили из храма. На богословских курсах, которые открылись при храме во время оккупации Белграда, читали лекции ведущие профессора, богословы и философы, в том числе и Евгений Трубецкой. Лекции читались, а священников не хватало, и В.А. Мошин был рукоположен в диаконы, а через полтора месяца стал и священником.

В его воспоминаниях есть потрясающий эпизод. Когда Красная Армия вошла в Белград, он вынужденно познакомился с русским офицером. Это была его первая встреча с советским человеком. И случилась она во время производимых тогда арестов. Его тоже посадили в камеру, где находились самые разные люди, потом вызвали на допрос. Сам Мошин описывает его так: «Сидит передо мной молодой, аккуратный, собранный советский офицер. Я ему все без утайки рассказал. Сказал, что я священник русского храма Пресвятой Троицы. Он меня спросил, не сотрудничал ли я с немцами. Я сказал, что нет. После этого он пожелал мне всяческих успехов и не просто отпустил меня, а вывел меня за пределы комендатуры так, чтобы со мной ничего не случилось по дороге».

После войны Мошина отправляют в Хорватию, в Загреб, и там он вновь становится клириком русского храма. До самого преклонного возраста он совмещал два служения – служение науке и служение Церкви. Это ему, как ученому, очень дорогого стоило, потому что в социалистической Югославии такое, мягко говоря, не поощрялось. Но он не отступил от своих принципов.

Трагичной была судьба А.В. Соловьева – энциклопедически образованного человека. После многих мытарств его последним местом работы стала кафедра истории Женевского университета – он оказался после войны в Швейцарии. Но перед этим прошел титовские тюрьмы, пересыльные лагеря, дважды терял все свои архивы, библиотеку. Его семью арестовывали, жена стала инвалидом в Сараевской тюрьме, но все же семью ему удалось вытащить. Года три-четыре они провели в пересыльных лагерях и в конце концов обосновались в Швейцарии. Там ему пришлось сдавать огромное количество экзаменов, но он очень быстро доказал свою профессиональную состоятельность. Помогло блестящее знание иностранных языков, европейской истории, римского и византийского права. И как это ни парадоксально, в 1950–1960-е годы некоторые статьи Соловьева – конечно, узкоспециальные – были опубликованы в советских журналах. Он вернулся на Родину своим творчеством еще при жизни. В этом смысле его биография как ученого более успешна.

– Что, по мнению Александра Васильевича Соловьева, является содержанием понятия «Святая Русь»?

– Соловьев написал уникальный цикл статей: «Святая Русь. Очерк развития религиозно-общественной идеи», «Национальное сознание в русском прошлом», «Белая и Черная Русь. Опыт историко-политического анализа». В очерке «Святая Русь» он пишет о самосознании русского народа, о том, каким содержанием в разные исторические периоды наполнялось само понятие «Русь». Его работа о Святой Руси вышла раньше, чем известная статья А.В. Карташёва на эту же тему. И, с моей точки зрения, Александр Васильевич глубже в своей трактовке.

А.В. Соловьев пишет и о том, почему именно в России тоска по утраченному Небесному Отечеству столь глубоко укоренилась в народном сознании. Надо понимать, что на протяжении короткого исторического периода произошли колоссальные сдвиги в средневековом мироустройстве. Пала Византийская империя, Царьград, куда вошли сначала латиняне-крестоносцы, потом иноверные турки. Страна, от которой Русь приняла христианскую веру, церковные книги – наследие святых Кирилла и Мефодия, оказалась под агарянами. С Запада на Псков и Новгород надвигаются латиняне. С Востока давит Орда. И в таком окружении Русь оказывается единственной хранительницей истинной веры. Отныне в сохранении Православия заключается ее долг, служение и призвание. И эта идея овладела всем обществом – от смерда и кожемяки до князя и митрополита. Вот еще одна причина, почему Русь называется Святой.

– Известно, что для древнерусских книжников, какими были митрополит Иларион Киевский, преподобный Нестор Киево-Печерский, осмысление исторического пути русского народа осуществлялось через призму Священного Писания. Для них было очевидным, что целостность и сила государства зависят от того, живет ли народ в страхе Божием, исполняет ли заповеди Господни. Вы не встречали схожих взглядов в работах историков русской эмиграции белградского круга?

– Безусловно, в русской истории были периоды, когда не было государственного единства, но было единство церковное, которое позволяло народу сохранять понимание своей национальной общности. Таким образом, именно церковное единство было залогом последующего восстановления единства государственного. И в работах ученых даны конкретные исторические примеры этому. Возьмите Смутное время. Государства нет, оно все раздроблено. Здесь и поляки, и шведы, и внутри самого государства русские воюют с русскими – в общем, полный хаос. Откуда приходит осознание единства и необходимости восстановления государства? От Церкви, от патриарха Гермогена. Как заметил философ Владимир Соловьев, «Святая Русь требует святого дела». Восстановление единства государства после Смуты и было таким святым делом.

– Проблемы, касающиеся прав человека и границ его свободы, во все времена были одними из самых острых и противоречивых. Эти же проблемы поднимает Е.В. Спекторский в своей работе «Либерализм». К каким выводам приходит ученый при исследовании данной темы?

– Нужно понимать, в какое время Спекторский писал статью о либерализме. Это межвоенный, послереволюционный период, когда в Европе после Первой мировой войны установились авторитарные режимы – в Италии, Германии, Испании. В России – советская власть, разрушившая исторические основы государства и демократические конституционные институты. В этот период идеи свободы человеческой воли, гражданских свобод переживают упадок. Спекторский говорит, что авторитарные режимы падут, а либерализм еще переживет новый ренессанс, и тогда очень важно будет вспомнить, что свобода регулируется, прежде всего, этическими нормами, нравственностью. Мне кажется, что эта статья крайне актуальна именно сейчас. Еще одна статья Спекторского также, думаю, вызовет интерес уже самой тематической направленностью: «Западноевропейские источники евразийства». Это течение историографии и политологии получило новый импульс к развитию и переосмыслению после распада СССР, и многие в философии евразийства видят воплощение «третьего пути» для нашей страны. Думаю, будет небесполезным услышать голос такого знатока, как Спекторский, в хоре адептов и критиков «третьего пути».

В целом, на мой взгляд, важно отличать экономические и хозяйственные тенденции и векторы развития, обращенные в ХХI веке в сторону Азии, от ценностных, мировоззренческих и цивилизационных основ, на которых базируется русская/российская государственность. Ведь даже отец-основатель евразийства в историографии Г. Вернадский говорил о России, что это «особый мир, особая часть света».

– Каким образом Ф.В. Тарановский опровергает сложившийся на Западе презрительный взгляд на русскую государственность как на «царизм», в котором государственная власть имеет христианское обоснование и который поэтому должен быть отвергнут всяким уважающим себя культурным европейцем?

– Такой подход не выдерживает никакой научной критики, потому что в своем развитии русская государственность прошла все те же этапы политической эволюции, которые прошли основные народы Европы: от вотчинного государства через период феодальной раздробленности к централизованному государству, монархии, абсолютной монархии и конституционной монархии. В статье «Государственная культура России» Ф.В. Тарановский все это предельно четко и кратко формулирует. «Царь, – в частности отмечает он, – это славянизованная форма “цесаря”, значит – слово и понятие, идущее от римских истоков европейской культуры; это – принятое у южных и восточных славян наименование монарха великодержавного государства, то есть государства, дошедшего до сознания и возможности действенного всемирно-исторического служения… Существо царской власти выражается термином “самодержавие”. Опять-таки, “самодержавие” не есть какое-то экзотическое измышление каких-то варваров, а представляет собою переведенный с греческого славяно-русский термин для обозначения того свойства государственной власти, которое на романо-германском Западе именуется суверенитетом. Самодержавие – это суверенитет, в частности монархический суверенитет, о каковом в свое время немецкие государствоведы писали целые тома. Неизменным в понятии самодержавия оставалось и остается лишь начало непроизводности верховной власти царя, то есть самостоятельность монархического принципа. Сущность же последнего заключается в начале иерархии, строящейся сверху и исходящей от Бога, в Котором власть получает свое трансцендентное обоснование». Мысли русского ученого сегодня актуальны как никогда. Очень хотелось бы, чтобы в наших поисках национальной идеи, кода развития нашего государства были учтены цивилизационные основы нашей государственности, о которых размышляли историки и государствоведы в изгнании.

– Елена Анатольевна, ваша новая книга вышла под грифом «Актуальная история». О чем вы, в первую очередь, хотели бы рассказать или напомнить читателю этой книги?

– Я хотела бы, прежде всего, укрепить моего читателя в той мысли, что наивысшей ценностью для нас является наше родное Отечество. Незадолго до своей трагической гибели Пушкин писал Чаадаеву: «Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». Творческое наследие русских историков-эмигрантов дает пищу для наиболее пытливого ума и позволяет увидеть известные исторические события в совершенно ином свете, без идеологических наслоений. Поскольку у нас, к сожалению, много спекулятивных и легковесных, а порою просто недобросовестно написанных книг по русской истории, то сориентироваться в этом огромном море исторической литературы бывает весьма трудно. И для того, чтобы облегчить эту задачу, мы и задумали серию «Актуальная история».

Серия «Актуальная история» формируется следующим образом: выбираются узловые, дискуссионные темы, по ним заказываются статьи ведущим специалистам, причем в каждой книге обязательно помещается подборка документов, для того чтобы можно было открыть и посмотреть документ во всей его полноте.

Например, в этом году вышла замечательная книга «Первая Отечественная война. 1812 год». Это еще одна тема, породившая немалое количество интерпретаций. Порой доходит до того, что, подобно агитаторам наполеоновской армии, некоторые наши историки повторяют те же самые клише: «Хорошо бы было, если бы Наполеон нас завоевал, ведь тогда крепостное рабство отменили бы на 50 лет раньше». Необходимо понимать, что ничего этого не было бы, и Наполеона, с его концепцией завоевания мира, нужно воспринимать именно как предтечу Гитлера. Не случайно нашествие «двунадесяти языков» русским народом воспринималось как Отечественная война. И в этой книге мы с разных точек зрения показали, почему ее назвали Отечественной.

– В какой степени книга, которую вы сейчас издали, является продолжением дела вашего отца, Анатолия Филипповича Смирнова, автора трудов о Н.М. Карамзине, В.О. Ключевском, Н.И. Костомарове?

– Историографический подход отца оказал на меня серьезное воздействие, хотя историография – не очень любимый историками предмет. Считается, что это скучно. Все эти школы, направления… – зачем это, для чего? Но мой отец всегда считал, что без внимательного ознакомления с трудами предшественников нельзя браться за новую работу. И надо не просто прочитать всё, что написали на эту тему до тебя, а детально разобраться в этом. И только если видишь после этого, что ты можешь что-то добавить, что у тебя есть что сказать после всех твоих предшественников, тогда и можно браться за труд. Такой подход накладывает особую ответственность на человека.

Анатолий Филиппович написал триаду «Карамзин, Костомаров, Ключевский» (но оставил в стороне С. Соловьева), его незаконченная книга – уже не об историке, а о выдающемся русском государственном деятеле, реформаторе М.М. Сперанском. Об этом мы с ним много беседовали, потому что научная деятельность моих любимых белградцев находится как бы на стыке государствоведения и истории. Разумеется, нельзя не заметить, насколько перекликаются между собой последний герой исследований моего отца и герои моих книг. Да и вообще весь мой путь в науке, безусловно, сложился под влиянием отца.

– Вы не могли бы сказать несколько слов о Фонде исторической перспективы Наталии Нарочницкой, который служит восстановлению исторической памяти русского народа?

– Я уже в течение семи лет работаю в Фонде исторической перспективы, с Наталией Алексеевной мы коллеги и единомышленники, и в этом мое жизненное счастье, потому что она – удивительный человек во всех проявлениях: и как ученый, и как мыслитель, и как политический деятель. Мне кажется, что Фонд исторической перспективы, ею созданный, тоже является необычной общественной организацией; мы занимаемся разноплановыми проектами и программами, но все они объединены самым главным – неравнодушием и любовью к истории России и ее современности. Надеемся, что и наши труды послужат делу укрепления нравственных начал и развития нашего Отечества.

У нас есть два серьезных и, я считаю, во многом уникальных сайта. Это интернет-газета «Столетие», с посещаемостью до 8 тысяч человек в день. Газета ежедневно обновляется тремя-четырьмя материалами. К тому же читатели очень много пишут, оставляют комментарии. Это живой, интерактивный коммуникационный узел.

Уникален и портал «Перспективы». О нем точно можно сказать, что другого такого нет. Главный редактор портала – Екатерина Алексеевна Нарочницкая. Этот портал, я бы так сказала, банк научных сведений по очень широкому спектру вопросов. Туда попадают только тщательно проверенные научные материалы по проблемам истории, международных отношений, а также политические, социологические материалы.

Помимо серии «Актуальная история» у нас есть другие издательские программы. Мы занимаемся, например, темами евразийской интеграции, а также такими политически острыми темами, как «цветные революции». Фонд провел очень интересное исследование о правах национальных меньшинств в странах Балтии, постоянно занимается изучением представлений об образе России в европейском сообществе и в зеркале СМИ. Все перечислять не буду, иначе это займет слишком много места. Скажу только, что фонд занимается, повторяю, разными проектами и программами, но в центре любой программы стоит наша любимая страна, ее место в мире и в мировой истории.

– Все это, получается, неразрывно связано с темой вашей книги – Русским миром – Pax Rossica?

– Пожалуй, Вы правы, вся наша деятельность так или иначе сопряжена с процессами, которые сейчас переживает большое русское цивилизационное пространство. Вот как писал об этом Ф.В. Тарановский, и его формула дала название всей книге:

«Русская государственность в своем историческом шествии огосударствила и, значит, цивилизовала необъятные пространства и многочисленные первобытные племена Европы и Азии; многочисленнейшему населению она давала мир, покоящийся на твердом законном порядке: как некогда говорили о рах Romana, можно и должно говорить о рах Rossica. Самым своим существованием русская государственность отстояла славянство как особый культурно-исторический тип… Из разрозненных восточно-славянских племен, сгруппировавшихся в три основные ветви – малорусскую, великорусскую и белорусскую, русская государственность выковала великий триединый народ с его единой великой духовной культурой…»

Ведь Русский мир – явление сложное, многомерное: прежде всего, русский мир стяжается внутри нас – в нашей душе, в нашей семье, в нашем доме; притом русский мир – это уклад нашей хозяйственной, деловой, управленческой деятельности – цивилизационный код развития, как замечательно сформулировала Наталия Нарочницкая; и русский мир – это русское мировидение, русская идея о мироустройстве, о началах сотрудничества с другими народами и государствами, это русские в мире.

Очень важно нам сохранить и развить эту уникальную целостность картины мира и мира внутри нас самих.

Беседу вел Михаил Алекумов 

Рейтинг публикации:

0

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: