Русский характер считается и противоречивым, и сложным, и трудно объяснимым. Чего в нём только нет. Сердце русского народа состоит, по мнению одних, из доброты, которую не сломить и самыми страшными тяготами жизни, из даровитости, трудолюбия, терпеливости, верности, стойкости, мужества, подвижничества, гостеприимства, отзывчивости, религиозности. По другим убеждениям, русский народ — жесток, лжив, ленив и склонен к саморазрушению. Это народ без совести, без чести; это нация, начисто лишённая художественной культуры. А то, что у неё есть, — бездушно слизано у Запада.
Философ Н. О. Лосский в основу русского характера клал выдающуюся доброту. Именно — выдающуюся. Столь мощный эпитет он аргументировал «исканием абсолютного добра» русскими людьми. Это искание и поддерживает, и усиливает доброту. Продолжая в книге «Характер русского народа» разговор о доброте, Лосский, ссылаясь в том числе на Достоевского, называет и её особенные черты: отсутствие злопамятности, смягчение при встрече даже в случае сильной ненависти, душевная мягкость, доходящая до самоосуждения, порицания самого себя за проявленную слабость характера, наконец, жалостливость.
«Достоевский любит указывать на то, как русские солдаты проявляли доброту на войне в отношении к неприятелю. Во время Севастопольской кампании, пишет он, раненых французов «уносили на перевязку прежде, чем своих русских», говоря: «Русского-то всякий подымет, а француз-то чужой, его наперёд пожалеть надо».
Лосский приводит случай, имевший место во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Русский солдат кормит пленённого турка: «Человек тоже, хоть и не христианин». При этом присутствует корреспондент английской газеты, который записывает в блокнот: «Это армия джентльменов».
Философ пишет, что даже бесчеловечный режим советской власти не искоренил доброту.
«Об этом свидетельствуют иностранцы, наблюдавшие жизнь в СССР. Австрийский немец Отто Бергер, бывший в России в плену в 1944-1949 гг., написал книгу «Народ, разучившийся улыбаться». Он говорит, что, живя вблизи Можайска, пленные поняли, «какой особый народ русский. Все рабочие, а особенно женщины относились к нам, как к несчастным, нуждающимся в помощи и покровительстве. Иногда женщины забирали нашу одежду, наше бельё и возвращали всё это выглаженным, выстиранным, починенным. Самое удивительное было в том, что сами русские жили в чудовищной нужде, которая должна была бы убивать в них желание помогать нам, их вчерашним врагам».
Доброта русского человека — не то же, что сентиментальность. Ей чуждо наслаждение и притворство или следование каким-то этическим общественным правилам. В ней нет ничего фарисейского. Она, заявляет Лосский, «есть непосредственное приятие чужого бытия в свою душу и защита его, как самого себя».
Любовь русского народа ко всему сущему распространяется от людей на предметы. Отсюда такое обилие, такте богатство уменьшительно-ласкательных суффиксов, выражающих, согласно убеждению Лосского, нежность. Домик, домишко, головка, головушка, волосок, волосочек, кораблик, чемоданчик. Или имена прилагательные: миленький, рад-радёшенек.
Если русский человек лжёт, то это случается часто от доброты: он не желает обидеть собеседника.
Доброта и любовь русской женщины доходят до самоотвержения. Лосский приводит пример княгини Наталии Борисовны Долгорукой (1714-1771), урождённой графини Шереметевой, обручённой с князем Иваном Долгоруким. При Анне Иоанновне князь впал в немилость. Как ни уговаривали родные Наталию Борисовну, она не оставила своего жениха: вышла за него замуж и последовала за ним в сибирскую ссылку. Позднее из Сибири князь Иван был перевезён в Новгород и там казнён. Наталия Борисовна приняла в Киеве монашество. В своих записках она вспоминала: «Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честна ли эта совесть, — когда он был велик, так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастен, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила своё намерение, когда, сердце отдав, жить или умереть вместе, и другому уже нет участия в моей любви…»
Русская женщина, говорит философ, полюбив человека, увлекающего её высокою целью жизни, не боится потерять удобства прежней, обеспеченной родителями жизни. Она проявляет любовь к свободе и независимость от предрассудков.
Не следует думать, будто Лосский ограничился простой констатацией факта русской доброты и приведением исключительно положительных примеров. Ссылаясь на профессора Братиславского университета, он рассказал о том, как во Вторую мировую войну вели себя солдаты Советской Армии — в деревне, где жили родители упомянутого профессора. Они вели себя подобно детям: «…награбят много часов, а потом и раздают их направо и налево». Тем не менее, и это — доброта: особенная, непредсказуемая, порождённая реалиями войны.
Помимо доброты, которую философ считает преобладающей сердечной составляющей у русского народа, в труде Лосского анализируются и другие черты национального характера. В качестве антипода доброты надо выделить жестокость.
Жестокость он считает порождением нищеты, притеснений, несправедливости, а также укоренившимся средством воспитания. Дед засёк однажды Горького до потери сознания, а потом принёс ему, выздоравливающему, гостинец. Возмущает Лосского то, что пьяные мужики были способны избивать своих жён. Антон Чехов не мог простить отцу, что тот бил его в детстве. Грубое купеческое самодурство Лосский убедительно объясняет выражением примитивной (эгоистической) формы любви к свободе. Отсюда происходит в том числе и семейный деспотизм. Впрочем, русское и советское общество значительно прогрессировало с купеческих времён.
Даровитость русского народа, согласно исследованию Лосского, включает массу составляющих: тут и творческая переимчивость, и изобретательность, и способность к высшим формам опыта, и тонкое восприятие красоты, и артистичность. Кстати, источником разнообразия опыта и упражнения различных способностей Лосский называет искание русскими людьми абсолютного добра. Одним из доказательств одарённости русского народа служит язык, выработанный художниками слова, но построенный на творчестве всего народа. Русская литература известна возвышенностью. Тут и искание добра, и обличение зла, и поиски смысла жизни, и проникновение в тайники души, и, наконец, воспитательный характер.
Другой знаменитый философ, Иван Ильин, по собственному холерическому темпераменту и характеру повествования весьма отличавшийся от Лосского, утверждал в речи «О России», что душа без чувства, столь страстного, тонкого и подвижного, как русское, — камень. Но на одном чувстве, продолжал философ, не строится характер народа.
«Носясь без руля и без ветрил, по воле «чувств», наша жизнь принимает обличие каприза, самодурства, обидчивости, подполья, неуравновешенности и ожесточенности. Но сочетаясь с природной добротою и с мечтою о беспредельности, она создает чудные образы добродетели, гражданской доблести и героизма».
Вообще, известный тезис Ильина, в отличие от убеждённости Лосского в сердечной природности, «имманентности всего всему», соответствует поговорке, которую философ не раз в своих сочинениях повторял: «Не по милу хорош, а по хорошу мил». То есть мил тогда, когда хорош; не хорош — так и не мил. Это — любовь по правилам, доброта по правилам. Причём по довольно строгим. Здесь И. Ильин расходится с Лосским кардинально: ведь последний как раз возражал следованию русской сердечности этическим правилам. У Лосского любовь есть любовь: она распространяется и на осуждённого преступника, и на военного противника — и настоящего, и бывшего, и на того, кто не разделяет с тобой веру (как турок). Такая любовь исключений и правил не знает. Холерический, страстный Ильин, с его христианским «противлением злу силою», в отличие не только от Лосского, но и например, от Льва Толстого, эти исключения приемлет.
Тем не менее, и он (вернёмся к его речи «О России») выделяет в русской душе способность умиляться, не рискуя впасть в сентиментальность. Русский человек умеет простить от всей души, а равно и «закончить грешную разбойную жизнь подвижничеством».
Философ выделяет у русского народа волю к совершенству, простоту и естественность в геройстве; верность и стойкость перед лицом мучений и смерти. Здесь он видит мечтанье о полноте и всецелости:
«…это всенародное христосованье на Пасху; это собирание всех людей, всех сословий и всех земель русских под единую руку; эта кафоличность веры; эти юношеские грёзы о безусловной справедливости; эти наивные мечты о преждевременном и непосильном братстве всех народов… Вот она — эта склонность русского народа взращивать те общественные формы, которые покоятся на братстве или зиждутся жертвою и любовию: приход, артель, землячество; монастыри; человеколюбивые учреждения, рождающиеся из жертвы; монархический уклад, немыслимый без жертвенной любви к родине и к царю…»
Отсюда проистекает духовная культура русских людей. По мнению Ильина, Россия — страна древней и самобытной культуры. Ильин считает, что у западных учёных нет права судить о ней «понаслышке». Россия выражена в своём дивном, могучем, поющем языке, говорит Ильин.
«В нём гудение далеких колоколов и серебро ближних колокольчиков. В нём ласковые шорохи и хрусты. В нём травяные шелесты и вздохи. В нём клёкот, и грай, и свист, и щебет птичий. В нём громы небесные и рыки звериные; и вихри зыбкие, и плески чуть слышные. В нём вся поющая русская душа: эхо мира, и стон человеческий, и зерцало божественных видений…»
Другие народы, напоминает Западу философ, должны понять и запомнить, что им лишь тогда удастся постигнуть Россию, когда они познают и «почуют» русскую речь. До тех же пор Россия будет им непонятна и недоступна. И не только духовного пути не найдут иностранцы к ней, но и политического.
Современный автор Александр Дудин в работе «Черты русского национального характера» первой же «чертой», идя следом за И. Ильиным, называет «монархизм».
Главное желание русского человека касательно власти: правительство управляет им для него, а не против него. Отсюда политическая жизнь, идеи гражданского общества, ценности личной свободы и свободы слова и в XXI веке чужды многим россиянам. Самоуправление, расчёт в делах исключительно на себя, исключение из надежд власти — вне чаяний русских. Вмешательство высшей власти и сегодня отвечает психологической потребности россиян, пишет учёный. «Монархическая доминанта» в российском менталитете вытеснена, однако не ушла окончательно.
Темперамент русских людей суров — в силу окружающих обстоятельств. Есть в России простор, но есть и ветер, дождь и снег. Природа требует от русского человека безмерной выносливости. За каждый бытийный шаг он расплачивается тяжким трудом и лишениями. Ссылаясь на Ильина, автор обнаруживает здесь тягу к достижению цели, мечту о последнем и конечном, желание заглянуть в необозримую даль, способность не бояться смерти. За этим следует и всегдашняя тоска русского по суровой и могучей родине.
Отдельную главу своего труда Дудин посвящает русскому юмору с его сложными градациями — от тонкого и ядовитого острословия дипломата до отчаянной шутливости висельника. Выделяется и русская самоирония: насмешка над самим собою. Русский юмор суть неизбывное влечение и неиссякаемый источник искусства.
Далее автором выделяется особенная сердечность — источник русской добродетели. В России искренне презирается тот, кто расчётлив и рассудочен, тщеславен и беспринципен и намерен во что бы то ни стало сделать карьеру. Воспеваться же будет тот, кто объявляет своею целью «служение народу». Отсюда до сих пор живы те общественные настроения, согласно которым эксплуатация позорна; капитализм — непременно порабощение; жить нужно в братстве и полном равенстве.
Русское стремление к совершенству, пишет далее автор, является наивным и ребяческим, а на практике беспомощным и обречённым на провал идеализмом. Однако из русской души подобный максимализм не вычеркнешь. Последний алкоголик или профессиональный бандит не могут забыть свою национально-христианскую мечту о совершенстве. Здесь автор приходит к русской созерцательности, позаимствованной им у того же Ильина.
Гигантские размеры страны порождают такую черту, как инерционность. Историческая инерция в каком-то смысле — рок для России. Автор приводит пример августовского путча 1991 года. Лишь небольшая часть граждан, в основном москвичей и питерцев, пошла за либералами-реформаторами. Большая часть населения пассивно наблюдала за ходом борьбы по телевизору. Власть попросту упала к ногам реформаторов. Здесь, вероятно, автор отсылает нас ко времена Керенского, когда власть «валялась под ногами», и её подобрал товарищ Ленин.
Учительница и блоггер А. В. Гурьева, посвятившая русскому характеру отдельную статью, выделяет ту огромную силу, которая именуется голосом совести. Это она, по её мнению, заставляет бороться русского человека за справедливость, подмечать «непорядки» и несовершенство поступков. Отсюда первой отличительной чертой русского народа автор называет обострённое чувство справедливости.
«Взять, к примеру, того же Никиту Михалкова. Как ополчились на него люди: и барином стал, и с мигалкой ездит по Москве, и уже себя чуть ли не царём возомнил! О режиссёре ведутся страстные дискуссии в Интернете и СМИ. Мыслимо ли такое где-нибудь в другой стране? Чтобы какого-нибудь режиссёра обсуждал весь народ? Чтобы вообще это кого-нибудь там у них задевало? Конечно, нет».
На самом деле тут преувеличение. Чувство справедливости характерно для многих народов, и приписывать его одним русским попросту наивно. Актёра, ресторатора и винодела Депардье в связи с переездом не то в Бельгию, не то в Россию, подальше от драконовских налогов мсье Олланда, обсуждают не то что в одной Франции, но по всей Западной Европе. Многих задевает как раз то, что он «изменил» родине — наряду с другими актёрами или бизнесменами, тоже собравшимися отъехать из Парижа на новое ПМЖ.
Философ Н. О. Лосский в основу русского характера клал выдающуюся доброту. Именно — выдающуюся. Столь мощный эпитет он аргументировал «исканием абсолютного добра» русскими людьми. Это искание и поддерживает, и усиливает доброту. Продолжая в книге «Характер русского народа» разговор о доброте, Лосский, ссылаясь в том числе на Достоевского, называет и её особенные черты: отсутствие злопамятности, смягчение при встрече даже в случае сильной ненависти, душевная мягкость, доходящая до самоосуждения, порицания самого себя за проявленную слабость характера, наконец, жалостливость.
«Достоевский любит указывать на то, как русские солдаты проявляли доброту на войне в отношении к неприятелю. Во время Севастопольской кампании, пишет он, раненых французов «уносили на перевязку прежде, чем своих русских», говоря: «Русского-то всякий подымет, а француз-то чужой, его наперёд пожалеть надо».
Лосский приводит случай, имевший место во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Русский солдат кормит пленённого турка: «Человек тоже, хоть и не христианин». При этом присутствует корреспондент английской газеты, который записывает в блокнот: «Это армия джентльменов».
Философ пишет, что даже бесчеловечный режим советской власти не искоренил доброту.
«Об этом свидетельствуют иностранцы, наблюдавшие жизнь в СССР. Австрийский немец Отто Бергер, бывший в России в плену в 1944-1949 гг., написал книгу «Народ, разучившийся улыбаться». Он говорит, что, живя вблизи Можайска, пленные поняли, «какой особый народ русский. Все рабочие, а особенно женщины относились к нам, как к несчастным, нуждающимся в помощи и покровительстве. Иногда женщины забирали нашу одежду, наше бельё и возвращали всё это выглаженным, выстиранным, починенным. Самое удивительное было в том, что сами русские жили в чудовищной нужде, которая должна была бы убивать в них желание помогать нам, их вчерашним врагам».
Доброта русского человека — не то же, что сентиментальность. Ей чуждо наслаждение и притворство или следование каким-то этическим общественным правилам. В ней нет ничего фарисейского. Она, заявляет Лосский, «есть непосредственное приятие чужого бытия в свою душу и защита его, как самого себя».
Любовь русского народа ко всему сущему распространяется от людей на предметы. Отсюда такое обилие, такте богатство уменьшительно-ласкательных суффиксов, выражающих, согласно убеждению Лосского, нежность. Домик, домишко, головка, головушка, волосок, волосочек, кораблик, чемоданчик. Или имена прилагательные: миленький, рад-радёшенек.
Если русский человек лжёт, то это случается часто от доброты: он не желает обидеть собеседника.
Доброта и любовь русской женщины доходят до самоотвержения. Лосский приводит пример княгини Наталии Борисовны Долгорукой (1714-1771), урождённой графини Шереметевой, обручённой с князем Иваном Долгоруким. При Анне Иоанновне князь впал в немилость. Как ни уговаривали родные Наталию Борисовну, она не оставила своего жениха: вышла за него замуж и последовала за ним в сибирскую ссылку. Позднее из Сибири князь Иван был перевезён в Новгород и там казнён. Наталия Борисовна приняла в Киеве монашество. В своих записках она вспоминала: «Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честна ли эта совесть, — когда он был велик, так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастен, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила своё намерение, когда, сердце отдав, жить или умереть вместе, и другому уже нет участия в моей любви…»
Русская женщина, говорит философ, полюбив человека, увлекающего её высокою целью жизни, не боится потерять удобства прежней, обеспеченной родителями жизни. Она проявляет любовь к свободе и независимость от предрассудков.
Не следует думать, будто Лосский ограничился простой констатацией факта русской доброты и приведением исключительно положительных примеров. Ссылаясь на профессора Братиславского университета, он рассказал о том, как во Вторую мировую войну вели себя солдаты Советской Армии — в деревне, где жили родители упомянутого профессора. Они вели себя подобно детям: «…награбят много часов, а потом и раздают их направо и налево». Тем не менее, и это — доброта: особенная, непредсказуемая, порождённая реалиями войны.
Помимо доброты, которую философ считает преобладающей сердечной составляющей у русского народа, в труде Лосского анализируются и другие черты национального характера. В качестве антипода доброты надо выделить жестокость.
Жестокость он считает порождением нищеты, притеснений, несправедливости, а также укоренившимся средством воспитания. Дед засёк однажды Горького до потери сознания, а потом принёс ему, выздоравливающему, гостинец. Возмущает Лосского то, что пьяные мужики были способны избивать своих жён. Антон Чехов не мог простить отцу, что тот бил его в детстве. Грубое купеческое самодурство Лосский убедительно объясняет выражением примитивной (эгоистической) формы любви к свободе. Отсюда происходит в том числе и семейный деспотизм. Впрочем, русское и советское общество значительно прогрессировало с купеческих времён.
Даровитость русского народа, согласно исследованию Лосского, включает массу составляющих: тут и творческая переимчивость, и изобретательность, и способность к высшим формам опыта, и тонкое восприятие красоты, и артистичность. Кстати, источником разнообразия опыта и упражнения различных способностей Лосский называет искание русскими людьми абсолютного добра. Одним из доказательств одарённости русского народа служит язык, выработанный художниками слова, но построенный на творчестве всего народа. Русская литература известна возвышенностью. Тут и искание добра, и обличение зла, и поиски смысла жизни, и проникновение в тайники души, и, наконец, воспитательный характер.
Другой знаменитый философ, Иван Ильин, по собственному холерическому темпераменту и характеру повествования весьма отличавшийся от Лосского, утверждал в речи «О России», что душа без чувства, столь страстного, тонкого и подвижного, как русское, — камень. Но на одном чувстве, продолжал философ, не строится характер народа.
«Носясь без руля и без ветрил, по воле «чувств», наша жизнь принимает обличие каприза, самодурства, обидчивости, подполья, неуравновешенности и ожесточенности. Но сочетаясь с природной добротою и с мечтою о беспредельности, она создает чудные образы добродетели, гражданской доблести и героизма».
Вообще, известный тезис Ильина, в отличие от убеждённости Лосского в сердечной природности, «имманентности всего всему», соответствует поговорке, которую философ не раз в своих сочинениях повторял: «Не по милу хорош, а по хорошу мил». То есть мил тогда, когда хорош; не хорош — так и не мил. Это — любовь по правилам, доброта по правилам. Причём по довольно строгим. Здесь И. Ильин расходится с Лосским кардинально: ведь последний как раз возражал следованию русской сердечности этическим правилам. У Лосского любовь есть любовь: она распространяется и на осуждённого преступника, и на военного противника — и настоящего, и бывшего, и на того, кто не разделяет с тобой веру (как турок). Такая любовь исключений и правил не знает. Холерический, страстный Ильин, с его христианским «противлением злу силою», в отличие не только от Лосского, но и например, от Льва Толстого, эти исключения приемлет.
Тем не менее, и он (вернёмся к его речи «О России») выделяет в русской душе способность умиляться, не рискуя впасть в сентиментальность. Русский человек умеет простить от всей души, а равно и «закончить грешную разбойную жизнь подвижничеством».
Философ выделяет у русского народа волю к совершенству, простоту и естественность в геройстве; верность и стойкость перед лицом мучений и смерти. Здесь он видит мечтанье о полноте и всецелости:
«…это всенародное христосованье на Пасху; это собирание всех людей, всех сословий и всех земель русских под единую руку; эта кафоличность веры; эти юношеские грёзы о безусловной справедливости; эти наивные мечты о преждевременном и непосильном братстве всех народов… Вот она — эта склонность русского народа взращивать те общественные формы, которые покоятся на братстве или зиждутся жертвою и любовию: приход, артель, землячество; монастыри; человеколюбивые учреждения, рождающиеся из жертвы; монархический уклад, немыслимый без жертвенной любви к родине и к царю…»
Отсюда проистекает духовная культура русских людей. По мнению Ильина, Россия — страна древней и самобытной культуры. Ильин считает, что у западных учёных нет права судить о ней «понаслышке». Россия выражена в своём дивном, могучем, поющем языке, говорит Ильин.
«В нём гудение далеких колоколов и серебро ближних колокольчиков. В нём ласковые шорохи и хрусты. В нём травяные шелесты и вздохи. В нём клёкот, и грай, и свист, и щебет птичий. В нём громы небесные и рыки звериные; и вихри зыбкие, и плески чуть слышные. В нём вся поющая русская душа: эхо мира, и стон человеческий, и зерцало божественных видений…»
Другие народы, напоминает Западу философ, должны понять и запомнить, что им лишь тогда удастся постигнуть Россию, когда они познают и «почуют» русскую речь. До тех же пор Россия будет им непонятна и недоступна. И не только духовного пути не найдут иностранцы к ней, но и политического.
Современный автор Александр Дудин в работе «Черты русского национального характера» первой же «чертой», идя следом за И. Ильиным, называет «монархизм».
Главное желание русского человека касательно власти: правительство управляет им для него, а не против него. Отсюда политическая жизнь, идеи гражданского общества, ценности личной свободы и свободы слова и в XXI веке чужды многим россиянам. Самоуправление, расчёт в делах исключительно на себя, исключение из надежд власти — вне чаяний русских. Вмешательство высшей власти и сегодня отвечает психологической потребности россиян, пишет учёный. «Монархическая доминанта» в российском менталитете вытеснена, однако не ушла окончательно.
Темперамент русских людей суров — в силу окружающих обстоятельств. Есть в России простор, но есть и ветер, дождь и снег. Природа требует от русского человека безмерной выносливости. За каждый бытийный шаг он расплачивается тяжким трудом и лишениями. Ссылаясь на Ильина, автор обнаруживает здесь тягу к достижению цели, мечту о последнем и конечном, желание заглянуть в необозримую даль, способность не бояться смерти. За этим следует и всегдашняя тоска русского по суровой и могучей родине.
Отдельную главу своего труда Дудин посвящает русскому юмору с его сложными градациями — от тонкого и ядовитого острословия дипломата до отчаянной шутливости висельника. Выделяется и русская самоирония: насмешка над самим собою. Русский юмор суть неизбывное влечение и неиссякаемый источник искусства.
Далее автором выделяется особенная сердечность — источник русской добродетели. В России искренне презирается тот, кто расчётлив и рассудочен, тщеславен и беспринципен и намерен во что бы то ни стало сделать карьеру. Воспеваться же будет тот, кто объявляет своею целью «служение народу». Отсюда до сих пор живы те общественные настроения, согласно которым эксплуатация позорна; капитализм — непременно порабощение; жить нужно в братстве и полном равенстве.
Русское стремление к совершенству, пишет далее автор, является наивным и ребяческим, а на практике беспомощным и обречённым на провал идеализмом. Однако из русской души подобный максимализм не вычеркнешь. Последний алкоголик или профессиональный бандит не могут забыть свою национально-христианскую мечту о совершенстве. Здесь автор приходит к русской созерцательности, позаимствованной им у того же Ильина.
Гигантские размеры страны порождают такую черту, как инерционность. Историческая инерция в каком-то смысле — рок для России. Автор приводит пример августовского путча 1991 года. Лишь небольшая часть граждан, в основном москвичей и питерцев, пошла за либералами-реформаторами. Большая часть населения пассивно наблюдала за ходом борьбы по телевизору. Власть попросту упала к ногам реформаторов. Здесь, вероятно, автор отсылает нас ко времена Керенского, когда власть «валялась под ногами», и её подобрал товарищ Ленин.
Учительница и блоггер А. В. Гурьева, посвятившая русскому характеру отдельную статью, выделяет ту огромную силу, которая именуется голосом совести. Это она, по её мнению, заставляет бороться русского человека за справедливость, подмечать «непорядки» и несовершенство поступков. Отсюда первой отличительной чертой русского народа автор называет обострённое чувство справедливости.
«Взять, к примеру, того же Никиту Михалкова. Как ополчились на него люди: и барином стал, и с мигалкой ездит по Москве, и уже себя чуть ли не царём возомнил! О режиссёре ведутся страстные дискуссии в Интернете и СМИ. Мыслимо ли такое где-нибудь в другой стране? Чтобы какого-нибудь режиссёра обсуждал весь народ? Чтобы вообще это кого-нибудь там у них задевало? Конечно, нет».
На самом деле тут преувеличение. Чувство справедливости характерно для многих народов, и приписывать его одним русским попросту наивно. Актёра, ресторатора и винодела Депардье в связи с переездом не то в Бельгию, не то в Россию, подальше от драконовских налогов мсье Олланда, обсуждают не то что в одной Франции, но по всей Западной Европе. Многих задевает как раз то, что он «изменил» родине — наряду с другими актёрами или бизнесменами, тоже собравшимися отъехать из Парижа на новое ПМЖ.
Продолжение следует
