Элементы неинформационной борьбы с информационными потоками
С информацией, которая рассматривается государством как чужая и чуждая, тяжело бороться информацией же.
Поэтому на помощь вместо информационного пространства привлекают пространства виртуальное и физическое. Под последнее подпадают как физическая изоляция носителей чуждых взглядов (печально известная статья 58 в советское время), так и цензура, которая ставит чисто физические преграды распространению неправильной информации.
Вот примеры цензурной борьбы, целью которой было оградить советского человека то от «тлетворного влияния Запада», то от неправильных мыслей, то от неправильных людей:
«Что касается практик последующей цензуры, то они включали в себя, в частности, принятие мер к тому, чтобы та или иная культурная продукция не попала в обращение (скажем, уже напечатанный тираж книги мог быть уничтожен, не дойдя до магазинов), а также изъятие продукции, уже находящейся в обращении: так, из 1900 экземпляров номера сельской газеты “Колхозник” от 6 октября 1934 года 1507 были конфискованы на сельской почте до того, как их успели распространить, а еще 300 экземпляров изъяты из киосков и у подписчиков. Однако оказалось, что еще 12 экземпляров уже были пущены на туалетную бумагу, 50 куплены “неизвестным гражданином” для оклейки стен, а 11 человек просто отказались возвращать газету. Все конфискованные экземпляры подлежали сожжению в районной цензуре, членам партии из числа подписчиков, не подчинившихся требованию о возврате газеты, был сделан выговор» (источник);
«Кроме того, цензура пыталась свести к минимуму дополнительные смыслы, источником которых могло стать соседство иллюстрации и текста, не имеющих друг к другу никакого отношения. Карлит предупреждал районных цензоров о недопустимости повторения неприятного случая, произошедшего в одной местной газете, где “был помещен портрет героя китайского народа Мао-Дзе-Дуна, а сразу же под этим портретом была помещена маленькая заметка под заголовком: "Эпидемия холеры в Китае". Таким образом получилось политически неправильное и даже контрреволюционное сочетание”. Аналогичным образом, согласно одному источнику, цензоры в 1930-е годы были обязаны просматривать газетные страницы на просвет с целью предотвращать нежелательное наложение материалов. Так, в одном из номеров газеты “Труд” за 1937 год на одной странице был помещен портрет Сталина, а на обороте — изображение рабочего с молотом в руке. При взгляде на просвет могло показаться, что рабочий бьет Сталина молотом по голове»;
«Несмотря на существование “обычной цензуры”, чья задача заключалась в ликвидации неордотоксальной культурной продукции, работа цензуры в сталинской России начала подчиняться весьма уникальному вторичному принципу. Цензура 1930-х годов не только стремилась оградить публику от еретической культурной продукции, но и пыталась сохранить контроль над интерпретациями продукции, допущенной к распространению в обществе. Более того, цензура ставила своей целью сведение всех потенциальных интерпретаций культурной продукции к единственной интерпретации и была поглощена искоренением самой возможности иных прочтений. В своей борьбе с полисемией сталинская цензура 1930-х годов оставила за собой бумажный след, не выявленный больше ни в одном другом обществе, включая авторитарные. В этом отношении она также отличалась от царской и ранней советской цензуры 1920-х годов. Вообще говоря, царская цензура также принимала меры к устранению двусмысленности, хотя в ином контексте и в существенно меньших масштабах».
Если фейки возникают, значит это кому-то нужно. Под фейком мы будем понимать привлечение элементов виртуального пространства, использование которых как информации ведут к искажениям разного рода. Любимая государством пропаганда как раз и является таким типом фейка.
В основе и в повседневной жизни любого государства лежит множество таких фейков. Сначала они возникают в политической борьбе, а потом закрепляются как истины, транслируемые учебниками. Приведем примеры такого рода. Их много, поскольку вся советская история во многом состоит из такого рода фейков, причем их можно обнаружить в любой временной точке. Эти фейки лучше откладываются в памяти и транслируются следующим поколениям, которые уже не имеют своих собственных воспоминаний о том периоде.
Таким базовым историческим фейком, кроме вычеркивания фигуры Троцкого из революции 1917 года, было очень яркое для массового сознания событие — побег Керенского в женском платье. Как пишут сегодня: «Керенский утром 25 октября отправился в сторону Гатчины, чтобы призвать в столицу верные войска. То, что он якобы сбежал из Зимнего дворца в женском платье — это выдумка большевиков. Александр Федорович выехал в Гатчину на автомобиле, причем c открытым верхом, и в своей одежде. Отъезд Керенского не был похож на столь красочно описанное Булгаковым в “Белой гвардии” бегство из Киева в декабре 1918 года украинского гетмана Скоропадского, которого вынесли из его рабочего кабинета на носилках и с забинтованным лицом. Помните знаменитую картину Георгия Шегаля “Бегство Керенского из Гатчины в 1917 году”, где министр-председатель Временного правительства изображен в платье сестры милосердия? В советское время о женском платье слышали все, но никто не задумывался о том, почему Керенский на картине представлен именно в костюме медсестры. Дело в том, что даже спустя двадцать лет после тех событий художник помнил о существовании в октябре 1917 года в Зимнем дворце солдатского госпиталя. Поэтому Шегаль постарался вдвойне унизить бывшего главу Российского государства, который якобы сбежал не просто в женской одежде, а в платье сестры милосердия».
При этом у этой истории был аналог, хорошо сидевший в голове Сталина: «Как написал в своей книге об истории Северного края профессор Поморского университета С.Шубин, сразу по прибытии в ссылку Джугашвили сошелся с местной учительницей Мокрецовой, с помощью которой и бросился в бега. Что примечательно, предвосхищая “подвиг” Керенского в 1917 г., бежал вождь в крестьянском женском сарафане». Как видим, этот сюжет был уже реализован в жизни, но другим человеком.
Все это технологии замены одного события другим, которое само войдет и закрепится в массовом сознании. Правда, одно из них реальное, другое — вымышленное. Сегодняшнее развитие технологий привело к возникновению так называемой экономики внимания, когда задачей является привлечение и удержание внимания массового сознания при переизбытке информации. История, как видим, работает с переключением внимания с реального события на вымышленное. То есть существует не только экономика внимания, но и история внимания. Вымышленное событие как бы более соответствует ожиданиям аудитории, поэтому выживает, а потом даже переходит на страницы учебников истории.
Таким «заменителем» был и рассказ о том, как в Зимнем было выпито все вино, а все имевшиеся вазы и сосуды загажены. Мнение историка: «За эти сутки дворцовые винные погреба действительно были полностью опустошены. Слава богу, значительную часть запасов красного вина успели слить в Зимнюю канавку. Кстати, отсюда родился еще один миф о том, что после штурма вода в канале стала красной от крови. Зимняя канавка действительно стала красной, но не от крови, а от хорошего красного вина. Что касается якобы оскверненных ваз и сосудов, то это тоже миф. Если такие случаи и были, то они носили единичный характер».
Эти вроде бы случайные манипуляции на самом деле были системными. Просто удивительно, как все отклоняющееся от принятого исторического канона удавалось отслеживать и тормозить. В первые годы существовала даже такая практика, о которой рассказывает Блюм. Ее можно обозначить как «самоцензурирование» библиотекарями: «Цинизм ситуации заключался в том, что, с одной стороны, предполагалось не допускать “отсебятины”, “перегибов на этом важном участке работы”, а с другой — привлекать к нему “библиотечную общественность”, “партийный актив”, “комсомольцев” и т. д. Ревность не по разуму таких добровольцев приводила к самым фантастическим результатам. К 1950 году сложилась такая технология работы, рекомендованная Главлитом: 1. Обнаруженные библиотекарями при проверке фондов “вредные материалы” направляются ими “со своими заключениями в Главлит для решения вопроса о порядке их дальнейшего использования”. 2. “Вредная” литература после дополнительного рассмотрения в Главлите “сводится в аннотированный список и представляется в Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) для утверждения к изъятию. 3. И только после полученной санкции они могут быть включены в списки изъятой литературы”».
Систему создавала на нижнем уровне цензура, а на высшем ЦК и КГБ. Но что было правильным, а что неправильным? Сначала все силы были брошены на создание соответствующего «канона». А пока его не было, историю вовсе прекратили преподавать: «В 1918 году во всех вузах РСФСР расформировали юридические, а в 1921-м были упразднены исторические и филологические факультеты. Обучать студентов требовалось по принципиально новым лекалам, которые еще не были определены и составлены. Одновременно история была исключена из числа школьных дисциплин. Целое поколение советских школьников выросло, не изучая ее или же изучая только отдельные периоды российской и всемирной истории, некоторые события, отрывочные факты в процессе освоения других предметов. Поколение подпадало под влияние пропаганды. Реального представления об истории собственной страны у школьников и студентов не существовало».
Восстановили исторические факультеты только в 1934 году, когда с врагами разобрались в физическом, а не только в информационном пространстве. Вспомним также высылку ученых 1922 года как потенциальных носителей других взглядов, которые могли по оценке власти занять негативную позицию и влиять на население. Деньги им с собой брать запрещалось, а список разрешенного имущества начинался с двух пар кальсон (см. тут, тут и тут).
Вот что писал «добрый» Ленин: «Т. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим... Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих "военных шпионов" изловить, и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы и Ваше заключение. Ленин»
Мнение Троцкого было таким: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно»
Среди высланных были Бердяев, Сорокин и Карсавин, а также Лосский, Франк, Ильин, Лапшин, Шестов, Степун, Вышеславцев, экономисты Кондратьев и Чаянов... Цифры расходятся, но это было от 160 до 300–400 человек (см. также подборку документов).
Книги цензурировались, а авторы высылались, поскольку они могли стать источником новых негативных коммуникаций о власти. Именно это, а не их прошлые статьи и книги беспокоили власть. История хороша, но современность любой власти ближе. Правда, потом высылаемые должны были понять, что им повезло, поскольку те, кто остался, попали в еще более серьезную ситуацию, с ними расправлялись уже не информационно, а физически: «В 1937 г. расстреляны П.А. Флоренский и Г.Г. Шпет, в 1938 г. — М.С. Фельдштейн, в 1952 г. умер в лагере Л.П. Карсавин. В этом плане показательна судьба русских философов-космистов, последователей федоровских идей. Из трех крупных мыслителей — А.К. Горского, В.Н.Муравьева и Н.А. Сетницкого — ни один не избежал репрессий со стороны властей. Александр Горский трижды арестовывался и умер в тюремной больнице в 1943 г. Валериан Муравьев после второго ареста умер в ссылке в 1930 г., Николай Сетницкий расстрелян в 1937 г.».
Советская власть была изначально жестокой, потому что боролась она отнюдь не за идеологию, а за власть. А борьба за власть не знает границ. Власти ненавистны все, кто хочет ее отодвинуть от руля. Именно тогда была заложена матрица роли спецслужб, которая сохранялось на всем протяжении советской власти.
Осоргин вспоминал о допросах перед высылкой: «Допрашивали нас в нескольких комнатах несколько следователей. За исключением умного Решетова, все эти следователи были малограмотны, самоуверенны и ни о ком из нас не имели никакого представления; какой-то там товарищ Бердяев, да товарищ Кизеветтер, да Новиков Михаил... Вы чем занимались?— Был ректором университета . — Вы что же, писатель? А чего вы пишете?— А вы, говорите, философ? А чем же занимаетесь?— Сам допрос был образцом канцелярской простоты и логики. Собственно допрашивать нас было не о чем — ни в чем мы не обвинялись. Я спросил Решетова: “Собственно, в чем мы обвиняемся?” — Он ответил: “Оставьте, товарищ, это не важно! Ни к чему задавать пустые вопросы” Другой следователь подвинул мне бумажку: — Вот распишитесь тут, что вам объявлено о задержании. — Нет! Этого я не подпишу. Мне сказал по телефону Решетов, что подушку можно не брать! — Да вы только подпишите, а там увидите, я вам дам другой документ. В другом документе просто сказано, что на основании моего допроса (которого еще не было) я присужден к высылке за границу на три года. И статья какая-то проставлена. — Да какого допроса? Вы еще не допрашивали! — Это, товарищ, потом, а то там мы не успеваем. Вам-то ведь все равно. Затем третий “документ”, в котором кратко сказано, что в случае согласия уехать за свой счет, освобождается с обязательством покинуть пределы РСФСР в пятидневный срок; в противном случае содержится в Особом отделе до высылки этапным порядком.— Вы как хотите уехать? Добровольно и на свой счет?— Я вообще никак не хочу.— Он изумился.— Ну как же это не хотеть за границу! А я вам советую добровольно, а то сидеть придется долго. Спорить не приходится: согласился добровольно. Писали что-то еще. Все-таки в одной бумажке оказалось изложение нашей вины: “нежелание примириться и работать с советской властью”».
В письме Ленина после перечисления имен говорилось: «Делать это надо сразу. К концу процесса эсеров, не позже. Арестовать несколько сот и без объявления мотивов — выезжайте господа! Всех авторов «Дома литераторов» Питерской «Мысли»; Харьков обшарить, мы его не знаем, это для нас «заграница». Чистить надо быстро, не позже конца процесса эсеров. Обратить внимание на литераторов в Питере (адреса, «Нов. Русская книга» № 4, 1922, с. 37) и на список частных издательств (стр. 29)».
Еще раз подчеркнем, что высылаемые представляли потенциальную опасность, некоторые писали, к примеру, неправильные статьи в газетах, раздражавшие Ленина. Правда, статьи в газетах — это воздействие исключительно на интеллигенцию. Но значит, что именно эту аудиторию Ленин считал опасной для власти, раз сам составлял списки для высылки.
Любопытно, что некоторые из тех, кто выполнял указания вождей, в наше время переоценивали ситуацию, вплоть до рассуждений о том, что, может, к высылаемым или диссидентам следовало вовремя прислушаться. Вот как говорит сегодня Геннадий Вотрин, 20 лет отработавший в колонии для государственных преступников во времена Брежнева, где сидели Синявский и Даниэль, Ратушинская: «Каждый из нас должен был не менее двух раз в неделю посещать участок и рассказывать осуждённым про загнивающий Запад. Не знаю, как эти лекции действовали на заключённых, критериев не было никаких. Но вот мы от дискуссий с подопечными точно обогащались. Я, например, Ратушинской как-то говорю: “Вот вы по каждому, даже самому пустяковому поводу пишете жалобы, хотя это всё можно на месте решить”. А она в ответ: “Нет, Геннадий Петрович (мы по имени-отчеству обращались), любая наша жалоба, любое недовольство — это как смазка для движения вперёд. Чем больше смазки, тем легче и быстрее движение к цели”. Вот сейчас, по прошествии лет, думаю: властям стоило тогда всё-таки повнимательнее прислушиваться к диссидентам и к тем, кто хотел изменений советской действительности. Ведь они же чего добивались: свободы слова, чтобы профсоюзы были независимы от КПСС, чтобы КПСС не дублировала выборные органы. В принципе, с сегодняшней точки зрения это очень разумные вещи. Но ни один из диссидентов, я могу дать голову на отсечение, не хотел развала СССР. А с Ратушинской я потом встречался на воле».
Получается, что мир нельзя было построить и удержать без помощи фейков, поскольку любые искажения действительности очень помогали его создателям. В Союзе больше следили за правильностью текстов, чем за правильностью жизни. Жизнь была вторична, главное, чтобы все говорили и писали так, как нужно.
В брежневское время от этой «правильной неправильности» стали отпадать разные составляющие. В основном это происходило в сфере литературы и искусства. Кстати, там, где в отличие от идеологии, люди голосовали рублем. Это касалось детской литературы, театра, кино... Шаг за шагом защитный экран распадался, и сквозь него стали проступать очертания чего-то иного, не очень приятного для Союза, поскольку он не выдерживал конкуренции с Западом.
И это становилось постепенно уже не контекстом, а текстом перестройки. Правда, перестройка не была интересна населению. Массовое сознание просто уходит за более активной своей частью. И только так можно сдвинуть ситуацию с мертвой точки.
Ципко справедливо подчеркивает: «Перестройка не была мечтой всего народа. Для большинства достаточно было убрать глупости вроде запрета на торговлю или дефицит. Свобода передвижения, гласность интересовали народ слабо (не зря 80 процентов россиян до сих пор не имеет загранпаспортов). Сейчас в России, где привыкли пользоваться благами перестройки, сильны антизападные настроения. Поэтому идеи о строительстве единого европейского дома не работают. Пришло осознание, что цивилизационно мы пока не можем догнать Запад — ни по производительности труда, ни по качеству жизни, ни по уровню медицины. Из-за чего, как ни парадоксально, антизападные настроения еще и скрывают правду — кто мы есть».
С другими мозгами и на тот момент была интеллигенция. Именно она стала носителями иного нарратива, на который решили опереться со своими целями партийные функционеры во главе с Горбачевым. Если до этого партия своей пропагандой удерживала гранд-нарратив «Как хорошо в СССР», то внезапно и вдруг она переключилась на нарратив «Как плохо в СССР». Верхушка партийной номенклатуры, а не население, стала движущей силой перестройки.
Специалисты в сфере нарративной войны говорят: «Нарративы необязательно рассказывают правду, они дают значение последовательности событий, фактов (реальных или нет). Это необязательно предполагает, что нарративы опираются на явную нечестность, хотя они и могут это делать. Это не означает, что представляемый нарратив, основанный на искусстве и науке нарратива, не дает аудитории прийти к собственному пониманию. Это контролирует нарратор».
Они же вводят понятие «вооруженного нарратива», определяя его следующим образом: «Вооруженный нарратив является специальным типом нарратива, созданным для того, чтобы попасть в когнитивное пространство, нацеливаясь на слабости и уязвимости противника, создавая "значения, а не факты", которые влияют на поведение, поддерживая статус-кво и вытесняя конкурирующие нарративы. Когда он упрочился, просто возражать ему очень сложно без неотразимого своего собственного нарратива». То есть важна не критика чужого, а наличие своего собственного привлекательного нарратива.
Когда его нет или он разрушен временем, то легко входят чужие нарративы. КГБ, например, взволновала реакция населения на фильм о Фантомасе (см. тут и тут). КГБ писал Шелесту, что подростки подражают этому герою, что приводит к нежелательным последствиям. В квартирах жителей в ночное время звучат телефонные звонки с угрозами от Фантомаса. Э. Андрющенко подчеркивает: «В 1970 году министр внутренних дел СССР Николай Щелоков распорядился прекратить показ фильмов о Фантомасе в кинотеатрах "до особого распоряжения". Пауза длилась три года. Когда ограничение сняли, фантасомания уже не имела прежнего размаха. Дети играли в "фантомасов" по крайней мере до 1990-х годов, но заметные происшествия больше не фиксировались».
И перестройка, и Фантомас, — все они реализовывались в городе, в особой коммуникативной среде, где особенно сильны горизонтальные коммуникации между людьми, создающие в определенной степени единство массового сознания с одинаковыми реакциями на разные раздражители. Как пишет Солозобов: «Современный город — это потенциальный источник коммуникативных катастроф. В пространстве мегаполиса информационные поля перенасыщены. Здесь изменения общественного сознания становятся новой реальностью. Городское или "массовое общество" — это продукт, созданный средствами массовой коммуникации. Мы живем и действуем в большом городе, в самом массовом из "массовых обществ". Все мы уже дети толпы. Или были толпой, или были в толпе — имеем опыт бытия в толпе» (см. тут, тут и тут).
Страна сильна своими нарративами, поскольку они формируют идентичность. Когда их нет, приходят чужие нарративы. Следовательно, и идентичность начинает формироваться чужая. Перестройка интересна такой реализованной моделью смены нарративов, осуществленной в больших масштабах. События тогда шли с большой скоростью, что лишало человека возможности рационального их осмысления.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Чтобы писать комментарии Вам необходимо зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
» Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации. Зарегистрируйтесь на портале чтобы оставлять комментарии
Материалы предназначены только для ознакомления и обсуждения. Все права на публикации принадлежат их авторам и первоисточникам. Администрация сайта может не разделять мнения авторов и не несет ответственность за авторские материалы и перепечатку с других сайтов. Ресурс может содержать материалы 16+
