Европоцентризм – вечное pro et contra, тяготение или отталкивание, но он всегда был точкой отсчёта для России. Точкой чего может быть современная Европа? Политика постепенно перемещается в другие части мира. И теперь перед Россией встаёт задача – формулировать будущее по-новому. Фёдор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике, рассказал об иерархии, конкуренции и взаимозависимости на примере отношений России и Евросоюза в ходе семинара, который был организован Миддлберийским институтом международных исследований в Монтерее.
Российская Федерация и Европейский союз как акторы появились на международной арене почти одновременно: 25 декабря 1991 г. распался СССР и возникла РФ, а 7 февраля 1992 г. появился ЕС, каким мы его знаем сегодня.
Конечно, эти два образования начали не с нуля, они продолжают вековые традиции российско-европейских отношений. Россия называлась в разные времена по-разному, но раз за разом демонстрировала преемственность в образе действия. Евросоюз – также продолжение давней традиции, кульминацией которой стало современное интеграционное объединение.
Когда закончилась холодная война, международная политика совершила большой зигзаг, попытавшись построить мир на универсальных принципах. Российско-европейские отношения являются ярким отражением достижений и неудач той эпохи.
Европа для России – не просто партнёр в международных отношениях. Прежде всего, это культурно-историческая общность, само наличие которой всегда означало для России необходимость как-то себя позиционировать применительно к ней.
Культурно и исторически российское государство развивалось в Европе, но географически распространялось вглубь Азии. И это накладывало отпечаток на отношения с европейскими державами, которые всегда содержали элементы острого соперничества и тесного взаимодействия. Этот эмоционально-психологический момент проявился в первых десятилетиях XIX века в разделении интеллектуалов на западников и славянофилов.
Потом они назывались по-разному, но само деление на тех, кто считал, что Россия должна в своём развитии ориентироваться на Европу как на прогрессивную часть мира, и на тех, кто на самом деле тоже тяготел к Европе, однако в силу понимания особости России считал необходимостью эту особость подчёркивать, чтобы выстроить равноправные отношения (не обязательно противостоять, но обязательно, чтоб уважали), – осталось и дошло до сегодняшнего дня.
Что произошло на рубеже восьмидесятых-девяностых годов прошлого века? Тогда сторонники евроориентации победили в этом споре – не интеллектуально, а политически. На уровне политической власти возобладала точка зрения, что страна должна стать в том или ином виде частью Европы. Пока существовал Советский Союз – были одни представления, как это может быть, когда появилась Российская Федерация, появились другие представления, но эта концепция – что мы должны стать интегральной частью Большой Европы с конца восьмидесятых годов, с идеи Михаила Горбачёва об общеевропейском доме, была определяющей. Она оставалась таковой и в годы правления Бориса Ельцина, и в первые годы Владимира Путина.
Но Россия по своей структуре настолько неоднородная и сложная общность, что принятие однозначного решения о выборе какого-то одного типа развития не могло не вызывать внутреннего раздражения. Были в России и другие силы, которые имели противоположную точку зрения, но в начале 1990-х гг. они были побеждены и находились в глубокой обороне, их взгляды не воспринимались как правильные и прогрессивные, поэтому их можно было игнорировать. Но не вся политическая элита разделяла лозунги, которые тогда звучали.
Другая проблема – связана с тем, как трансформировалась сама Европа, Европейский союз. Термин «новый мировой порядок», который стал популярным на Западе в восьмидесятые годы, ввёл именно Михаил Горбачёв, который в 1987 г. издал свою знаменитую книгу «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира», где говорилось о новом мировом порядке, который будет построен не на соперничестве держав, а на взаимодействии.
Горбачёв являлся генеральным секретарём правящей партии и затем первым президентом страны, которая была сверхдержавой, одной из двух опор мироустройства. Поэтому в его понимании общий европейский дом должен был строиться путём не поглощения кого-то, а путём строительства новой конструкции, включавшей в себя лучшие достижения и капитализма, и социализма, достижения СССР и западного мира.
Оглядываясь назад, понимаешь, какой утопичной была эта идея. Никаких теоретических оснований для того, чтобы она могла воплотиться, не было ни тогда, ни теперь. Но в тот момент, в силу стечения исторических обстоятельств, она вызвала очень большой отклик. Тогда наша страна пользовалась огромной популярностью в мире. Горбачёв был кумиром на Западе, все говорили о начале новой эры, и она связывалась с его именем. Но, провозглашая прекрасные идеи мирового масштаба, он не смог ничего сделать с собственной страной – инициированные им реформы в итоге привели к тому, что ситуация вышла из-под контроля и страна прекратила своё существование.
А термин «новый мировой порядок» взял на вооружение Джордж Буш – старший. Правда, в его интерпретации это уже был не «большой европейским дом», который строили бы всем миром по совместному дизайну. Это был порядок под предводительством США, тот самый «конец истории», о котором писал Фрэнсис Фукуяма и после которого либерально-демократическая модель, зародившаяся на Западе, в идеале постепенно распространяется на весь мир. Тогда само собой разумелось, что США становятся глобальным лидером, а остальные должны встраиваться в ту систему, которую они предлагают.
Интересно, что никакого описанного и кодифицированного дизайна для нового мирового порядка никто никогда не предлагал. Прообразом и символом его стала Европа как главный бенефициар окончания холодной войны: она объединилась, избавилась от страха, освободилась от советского диктата, а уникальную модель интеграции, которая прекрасно сработала в Западной Европе во второй половине ХХ века, предполагалось двигать далее. Модель не подразумевала того, что страны, принимающие её, приходят в объединение со своими правилами, требованиями и запросами: милости просим, но на наших условиях.
Россия – гигантская страна, которая в несколько раз больше, чем вся Европа вместе взятая – в эту рамку не вписывалась. Плюс она была, есть и будет ядерной сверхдержавой. А это определённый тип государственной психологии, которая не предусматривает подчинения чьим-то правилам, даже с благими целями. Ядерный статус автоматически переносит страны в другую категорию.
И мы снова зашли в тупик. Россия стремилась стать частью Большой Европы, но при этом не хотела поступаться своими суверенными прерогативами, которые опирались на ядерную мощь. Россия не видела себя частью регионального порядка. Она была, даже в самые тяжёлые для себя времена, и остаётся державой глобального уровня благодаря ядерному оружию, территории и ресурсам. Но ей не предлагалось места в глобальном мироустройстве. На самом деле просто потому, что его просто не было. Подразумевалось, что есть правила, которые на весь мир распространяют США, а остальные им подчиняются, и это и есть «новый мировой порядок».
Итак, места в глобальной системе не было, а в региональную систему Россия не умещалась по своим объективным характеристикам. Возникли проблемы. Многие говорят о том, что Россия сначала шла в нужном направлении, но потом случился «авторитаризм», «подавление прав и свобод», «искоренение политического плюрализма» и так далее.
Так что в основе всех проблем лежало не расходящееся внутриполитическое развитие, а как раз вопрос – какое место Россия может занимать в общеевропейской системе.
Европейская интеграция – величайшее изобретение политического разума человечества середины XX века. Но она была придумана в уникальной международной ситуации – во время холодной войны – и идеально работала в этой обстановке. Существовал понятный консолидирующий противник, который нёс угрозу даже не военного вторжения, но экзистенциальную: он претендовал на то, чтобы изменить образ жизни европейцев и Запада в целом. Мощь консолидации была абсолютной. Но когда холодная война закончилась, противник исчез, Соединённые Штаты начали отходить от Европы, главного фронта холодной войны, занялись своими делами. Сегодняшние конвульсии отношений США – ЕС, которые мы наблюдаем при администрации Дональда Трампа, это кульминация процесса, а вовсе не начало.
Интеграционная модель, принятая после холодной войны, строилась на чётких нормах. Их принятие является залогом и условием для тех стран, которые решили присоединиться. Россия поначалу принимала эту логику и стремилась к тому, чтобы соответствовать. Проевропейская часть российского мышления получила в конце восьмидесятых – начале девяностых годов уникальную возможность проверить на практике свои идеалы – попробовать полностью ориентироваться на Европу. Из этого ничего не получилось, после чего начался очередной раунд дискуссий и рефлексий в интеллектуальных традициях XIX века – о том, а кто мы, собственно, такие есть: Европа, Азия, Евразия или кто-то ещё. С 2000-х годов и по сей день мы наблюдаем период агонии идеи о том, что Россия – это не вполне удачная, но всё-таки часть Европы.
Сейчас ситуация необычная, поскольку сам европейский проект, казавшийся идеальным для воспроизводства другими, переживает кризис и будет меняться. Европейский союз в силу многих понятных причин вступил в период замкнутости и внутренней трансформации. Каким он выйдет оттуда – не знает никто. Понятно только, что модель, идеально работавшая до конца XX века, уже работать не будет, слишком изменился мир.
Для России это новая ситуация. С одной стороны, есть разочарование в том, чем закончился эксперимент по европеизации. Ощущение, что нас использовали, а затем оттолкнули – есть, и это породило морально-психологическое отторжение. Тем более что траектории внутреннего развития Европы и России с середины 2000-х гг. расходятся радикально – многие из тех ценностей, которые являются там нормой, у нас отрицаются.
Европа теперь не во всём притягательна, а вот развитие Азии вызывает растущее желание к ней приобщиться. В этой ситуации традиционная русская дихотомия – Европа мы или не Европа, Восток мы или Запад, – которая очень долго определяла в том числе и наши политические дебаты, если и существует, то выглядит иначе. Теперь те, кто выступает за ориентацию на Азию, уже не воспринимаются в качестве маргиналов, которые стоят на пути к отсталости общества и государства, и наоборот. Будет ли так всегда – вопрос. Всё-таки большая часть россиян не считает себя азиатами. Это европейская страна, территория которой простёрлась далеко в Азию.
Задача России – восстановить свою международную позицию, вернуться в число держав, которые определяют мировую ситуацию, выполнена. К середине этого десятилетия, к моменту военной операции в Сирии, Россия восстановила свои позиции на международной арене. Это, безусловно, не Советский Союз, но это страна, которую невозможно игнорировать.
Россия, как не раз бывало в истории, преодолев гигантские сложности, оказалась к ситуации, когда всё вокруг стало радикально меняться: удалось стабилизировать внутри, разбушевалось снаружи. Пока ни интеллектуальная, ни политическая элиты не понимают, какое место Россия может занять в этом мире, останется ли Европа той самой точкой отсчёта, которая определяла политическую линию России.
Европоцентризм – вечное pro et contra, тяготение или отталкивание, но он был точкой отсчёта. Точкой чего может быть современная Европа? Политика постепенно перемещается в другие части мира. И теперь перед Россией, как, впрочем, и перед другими странами, встаёт задача – формулировать своё будущее по-новому.
Видеозапись семинара вы можете посмотреть здесь.
