Резюме:Оппозиция «империя – нация», где «империя» – символ всего плохого, а «нация» – всего хорошего, сохраняется в дискуссиях по вопросам государственного устройства и межнациональной гармонии и чрезвычайно затрудняет трезвый взгляд на вещи.

За четверть века после распада Советского Союза его правопреемник Россия прошла трудный путь, избавляясь от иллюзий и постоянно находясь в поиске ответов на сложные вопросы, неизбежно возникающие в процессе становления нового общества и нового государства. Страна пыталась вернуться к собственным корням, а также осмыслить стремительно и хаотично меняющийся мир вокруг. Этот поиск еще далек от достижения значимых долгосрочных результатов, тем более что как раз сейчас перемены вступают в новый, неожиданный для многих этап. Однако некоторые предварительные итоги можно подвести.

Происходящие в последние годы резкие и глубокие перемены в мировом развитии и порождаемые ими социальные, экономические и политические вызовы способствовали самоидентификации значительной части российского политического класса и общества по принципу «от противного», а именно – от понимания того, кем и чем они не являются и не хотят быть. Неудачный опыт европейской политики последних лет подводит эту часть россиян к выводу о невозможности для России стать частью какого-либо интеграционного проекта на условиях подчинения («Большая Европа» в понимании ЕС/НАТО), к неприятию ими идеи общеевропейских ценностей как противоречащей ее пониманию суверенитета, самобытности и государственной устойчивости. Отдельным важным опытом можно считать провал идеи мультикультурализма, признанный политическими элитами Европы, хотя еще несколько лет назад эту модель предлагали всем, в том числе России, в качестве образцовой.

Однако негативной самоидентификации явно недостаточно, российской идентичности необходима позитивная основа – как в государственном строительстве, так и во внешней политике. Совет по внешней и оборонной политике совместно с журналом «Россия в глобальной политике» и факультетом мировой экономики и мировой политики НИУ «Высшая школа экономики» провели в конце 2016 г. несколько экспертных мероприятий, посвященных теме «Империя в эпоху "после империй” и нация в постнациональном мире». Участники дискуссий попытались именно с таких позиций взглянуть на диалог и взаимообогащение культур народов России в процессе формирования новой национально-культурной и политической идентичности.

Они исходили из того, что только наличие прочной идейной опоры может стать гарантией успешного развития страны в мире, который сам по себе находится на этапе слома привычных моделей и смены циклов развития. Консерватизм в российском общественно-политическом устройстве должен дополняться стройной консервативной концепцией во внешней политике. Увязка внешнего и внутреннего аспектов, которая была необходима всегда, сегодня приобретает особую важность в силу транснационального характера глобальной среды, стирания границ между решением национальных и международных задач государства.

Организаторы поставили перед экспертами ряд взаимосвязанных вопросов, раскрывающих основные аспекты заявленной темы, а именно:

• Может ли Россия стать «нацией-государством» (nation-state) в классическом понимании? И насколько оправданно стремление «узаконить» российскую нацию?
• Возможна ли современная версия «имперской» политики?
• Способна ли Россия на «умный» империализм? Нужен ли он?
• Что требуется для того, чтобы стать «интегратором»
  в XXI веке?

Эксперты (список – в конце текста) отмечали как одну из изначальных трудностей в поиске ответов на поставленные вопросы отсутствие профессионального и общественного консенсуса по вопросу о статусе, целях и роли России в мире, ее границах. Есть серьезные силы, считающие, что границы должны быть расширены; есть люди, которые считают, что кое-где их стоит сузить (достаточно вспомнить националистические лозунги в духе «хватит кормить Кавказ»).

Сохраняющаяся в дискуссиях по этим проблемам оппозиция «империя – нация», где «империя» – символ всего плохого, а «нация» (nation-state) – всего хорошего, чрезвычайно затрудняет трезвый взгляд на вещи, и от этой конструкции следует скорее освободиться. Противопоставление империи и национальных государств на самом деле ложное. История XVIII, XIX и даже первой половины XX века была временем не борьбы империи и национальных государств, а периодом, когда империи постепенно приспосабливались к тому новому идеологическому принципу, который появился в Европе, – принципу национализма.

Россия находится на развалинах двух империй, в первую очередь советской, и мы имеем дело с ее наследием, то есть с институционализацией и территориализацией этничности. В результате в составе Российской Федерации представлена 21 автономная республика, организованная по этническому принципу, в каждой из них титульные группы считают себя – неважно, обоснованно или нет – нациями и владельцами этой территории. В таких условиях построение классического национального государства невозможно.

Эти республики не получится «отменить». Nation-state предполагает, что есть только одна политическая нация как хозяин государства, а также меньшинства, которые признают себя таковыми, а не отдельными нациями. Но поскольку у нас много таких мобилизованных политических групп, приходится строить какую-то другую систему. Существуют зарубежные экспертные разработки, предлагающие систему state-nation, которая описывается в большей степени как парламентская, чем президентская; это входит в конфликт с современной российской политической традицией.

Что же есть сегодня Россия: нация или империя? Не империя, потому что это пройденный этап. Не нация, потому что в современных российских реалиях невозможно построить государство-нацию. Проблема в отсутствии политического участия. Гражданская нация обязательно сопровождается демократией. Если нет демократии, нет и разговора о гражданской нации. Россия даже не федерация в полном смысле этого слова, потому что такая форма устройства требует региональных политических акторов, обладающих высокой степенью автономии. Их у нас пока тоже нет, как нет оснований ожидать, что скоро появятся.

Между нацией и империей есть понятие «цивилизация». Страна-цивилизация, как говорит патриарх Кирилл, – единственное понятие, в котором учтена и национальная идентичность, то есть преобладание русского культурного элемента, и, с другой стороны, толерантность по отношению к представителям других культур. И нет жесткой связки с экспансией.

В столь чувствительной области общественно-политической жизни любая попытка ненужной регламентации, например, предложение принять закон о российской нации – создает больше проблем, чем решает. Против не только региональные этнические группы. Она вызывает протест русских националистов, опасающихся, что «россиянство», «российскость» – это второе издание «советскости», что опять у русских отнимают государство, территорию, субъектность. Всякие резкие движения в области межнациональных отношений способны спровоцировать острую полемику, за которой нередко следуют действия деструктивного характера.

Правда, в ходе дискуссий звучало и несогласие с утверждением о том, что появление в России нации-государства (nation-state) объективно невозможно. Как примеры полиэтничных национальных государств (гражданских наций) указывались Бельгия, Великобритания, Индия, Канада, Швейцария. У каждой из них есть свои проблемы, у кого больше (например, у Бельгии, Великобритании, Индии), у других – меньше (Канада и Швейцария). Индия – пример достаточно успешной полиэтничной многоязыковой поликонфессиональной гражданской нации, крупнейшего в мире (по численности населения) демократического федеративного государства. Есть унитарные нации-государства, оказавшиеся на грани распада, как Бельгия и Великобритания.

В начале 1990-х гг. федерализм был нащупан командой президента Бориса Ельцина как выход из ловушки, когда Россия, с одной стороны, оставалась квазиимперией, удерживающей единство страны преимущественно экономической или военно-полицейской силой; с другой стороны, Россия не являлась моноэтничным государством и в ней не сформировалась гражданская нация. Лишь в половине из полутора десятков национальных республик России титульная национальность заявлена большинством населения (Ингушетия, Кабардино-Балкария, Калмыкия, Северная Осетия, Татарстан, Тыва, Чечня, Чувашия). Поэтому федерализм является оптимальным решением для России, поскольку гарантирует субъектность малых наций и позволяет найти правильный баланс между интересами центра и субъектов Федерации. Без надежных гарантий развитых федеративных отношений скрытый региональный национализм (например, в Республике Алтай, Тыве, Якутии; целый ряд узлов на Северном Кавказе) грозит взрывом в кризисной ситуации – при ослаблении федерального центра либо значительном ухудшении экономической ситуации, либо резком обострении региональных межэтнических противоречий. Необходимо тщательно изучать опыт федераций и постепенно двигаться к гражданской нации – многосоставной, многонациональной, федеративной, с авторитетными и ответственными региональными и местными элитами.

Высказывалось мнение, что российским политикам следует думать в национальных, а не в имперских терминах. Если мы думаем в терминах имперских, то по имперской логике у нас образуются две задачи: 1) вернуть всех своих бывших подданных, и 2) не отпускать никого из своих нынешних подданных. Логика национальная противоположна: мы создаем общероссийскую нацию. «Общероссийская» означает, что никто не собирается оспаривать стремление кого-то из соотечественников по гражданству тоже считать себя нациями. Но проживание в едином государстве выгодно, потому что позволяет более эффективно решать задачи развития.

Участники дискуссий обратили внимание на терминологическую усложненность проблемы. Очевидно, что авторы инициативы закона о российской нации трактуют нацию как понятие политическое, политическую общность, как гражданскую нацию, а не понятие этнографическое, этническую общность. Нация как политическая общность сложилась относительно недавно, с появлением первых национальных государств. Когда же говорят «русская нация», «татарская нация», «тувинская нация», то «нация» употребляют как этнический термин. Такой смысл был вложен в первые годы Советской власти, и на протяжении почти семи десятилетий это значение поддерживалось в общественном сознании всей советской национальной политикой.

Сегодня, считают эксперты, весьма затруднительно объяснить татарам, тувинцам, чеченцам или якутам, что они не нация, а этнос. Прежде всего потому, что у нации есть субъектность владения территорией. Разъяснять гражданам России, что русские как этнос ничем не отличаются в правах от башкирского, татарского, чеченского или якутского этноса, а все вместе мы – российская нация, можно только в спокойных условиях устойчивого развития, социальной и экономической стабильности. Сегодня на фоне бурлящего вокруг мира и тлеющих очагов национализма внутри России такая разъяснительная работа представляется не только затруднительной, но и рискованной.

В качестве исторического экскурса по обсуждаемой проблеме один из экспертов напомнил, что ответственность за доставшееся от большевиков интеллектуальное и политическое наследие в национальной политике несет не только Сталин, но и Ленин. Сталин предлагал сделать автономные республики в составе Российской Федерации, включая все те, которые впоследствии стали союзными. И не давать им никакого права выхода. В переписке со Сталиным по этому поводу накануне создания Советского Союза Ленин успокаивал, дескать, партия едина, и все будет в порядке. Сталин ему писал в ответ: молодые коммунисты по всем республикам склонны воспринимать Конституцию всерьез, и поэтому если принять проект, который вы сейчас предлагаете, через несколько лет будут проблемы. Вскоре Ленина не стало, а Сталин решал возникающие проблемы теми способами, которыми он умел их решать.

Аркадий Вольский вспоминал, как Андропов, уже будучи генеральным секретарем, вызвал его и сказал: «Возьми одного или двоих, но немного, и сделай проект отмены национально-территориального деления Советского Союза». Вольский и академик Велихов готовили предложения о введении укрупненного административного деления СССР. Андропов ни один из предложенных вариантов не одобрил. Это был последний момент, когда такую реформу можно было сделать командно-административными методами.

Восприятие понятия «российская нация» осложняет вкладываемая в него в качестве духовной скрепы религиозная, а именно православная идентичность. Эксперты отмечали, что сегодня православие РПЦ МП в общественной жизни и на государственном уровне фактически претендует на роль государственной идеологии. Это будет вызывать отторжение в широком поясе условно мусульманских республик, республик с мусульманским титульным населением и немусульманских, включая Алтай, буддистских и прочих. Духовные скрепы должны соотноситься с понятием «здоровый консерватизм», подходить большинству людей, но в то же время и этническим, религиозным меньшинствам. В национально-культурной политике требуется здоровая консервативная позиция: «не навреди!».

В дискуссии было предложено четыре принципа консервативной политики. Первый – отторжение идеи революционных перемен. Это консенсусная позиция, уже все говорят, что революции не нужны. Второй – примат национальной идентичности. Нужно представление о том, почему нынешнее государственное образование в виде Российской Федерации вытекает из тысячелетней истории России. Два принципа, по которым гораздо менее вероятно сформировать консенсус, – антиимпериализм (стабильность границ Российской Федерации), который, очевидно, отвергнут «патриоты», и антиглобализм, с чем, надо думать, не согласятся «либералы». Антиглобализм важен, потому что вызов национальной идентичности идет из общего представления о глобализации как о функциональном распределении среди народов и стран определенных функций: одни занимаются нефтью, другие производят интеллектуальные открытия, в каких-то странах будет дешевая рабочая сила. Весь мир восстал против этого: и Америка восстала в 2016 г., и европейские страны, и по-своему Россия. Россия не хочет быть просто функциональной частью, потому что сейчас она вписывается в этот мир на очень невыгодных условиях.

Если переходить к теме изменения природы процессов глобализации, то обсуждение неизбежно выводит на вопрос о том, чем будет заниматься Россия: сдерживать внешние влияния по периметру или проецировать что-то вовне? Способна ли Россия сегодня и в будущем проецировать безопасность и стабильность на прилегающих территориях? А это, как правило, является функцией империи.

При обсуждении проблемы консерватизма участники дискуссий подчеркивали необходимость определиться, какой консерватизм нам нужен: Ивана IV (Грозного), Николая I и Николая II с их внешнеполитическими авантюрами, дважды подводившими Россию к роковой черте и, в конце концов, погубившими ее, или спасительный внешнеполитический консерватизм канцлера Горчакова, который как раз избегал авантюр и оставил нам бессмертное «Россия сосредотачивается», и именно на своих собственных делах.

Другой эксперт приветствовал процесс освобождения здорового консерватизма от идеологизации, которая ему всегда сопутствовала. Две характеристики идеологизации: это охранительная мифологизация, когда всех записывают в консерваторы-охранители, а вторая – империалистическая идеологизация, дескать, раз ты консерватор, значит, ты должен представлять немедленную угрозу жесткой экспансии. Горчаков, например, которого сейчас превращают чуть ли не в икону консерватизма, был членом либеральной реформаторской команды императора Александра II по разгребанию завалов, доставшихся от прежних авантюр.

Участники дискуссий отмечали недоосмысленность, недоусвоенность некоторых базовых концептуальных аспектов обсуждаемых проблем, о чем свидетельствует, в частности, противопоставление империи и нации. Мы привыкли апеллировать к таким понятиям, как «французская нация», «немецкая нация», «британская нация», но не задумываемся о том, что на самом деле эти нации были построены империями в ядре империи. Французская революция была как раз в империи, и она сразу перетекла в имперский проект, панъевропейский проект Наполеона. Это все империи прежде всего, и XIX, и первая половина ХХ века – время не национальных государств и национализма, а империй и национализма. Поэтому империя и нация вполне совместимы.

Россия – империя без четких границ. Если удастся обеспечить не расползание, не деградацию, не сегментацию всех наших окраин и тех, кто с нами работает, а сплотить их, то и экономика заработает. У любой империи есть этапы экспансии и консолидации, Россия сейчас, вероятно, на этапе консолидации.

России приходится играть роль империи. Взгляд на Кавказ говорит о том, что мы вынуждены действовать там как империя. Может быть, нам это не нравится, но мы вынуждены действовать как империя, причем как внутри страны, так и вовне. В Российской империи русские не были главным этносом. Империя правила в соответствии с тем многоцветием, которое было. Своего рода мультикультурализм всегда присущ империи. На Кавказе, например, успешно применялся такой метод, как военно-народное управление, когда народам предоставлялось право управляться согласно собственным адатам и так далее, но при этом они должны помнить, что над ними император. То, что происходит в Чеченской Республике, – пример повторения, по сути, метода военно-народного управления.

В качестве практически-политических рекомендаций эксперты обращали внимание на то, что оптимальным для России миропорядком в настоящий момент представляется новый «концерт держав», подобный сформированному при активном участии России 200 лет назад. Из имперского дискурса одну позицию следует принять, вторую отвергнуть.

Принять следует имперское ощущение одиночества: империя воплощает принцип, который она не делит ни с кем другим, который как раз-таки делает ее чем-то исключительным. Сегодня, когда миропорядок претерпевает трансформацию, конституировать себя через взаимное признание – ненадежная стратегия для государств. По этому принципу Россия будет обречена на то, чтобы основывать свою идентичность скорее на архетипах цивилизационного одиночества. В данный момент ощущение стратегического одиночества (имперское чувство) представляется неизбежным, так как не существует системы, встроившись в которую, можно было бы обеспечить себе гарантии существования. А нации продвигаются в истории как части системы.

Чего не следует перенимать из опыта Российской империи и Советского Союза – ощущения глобальной ответственности за судьбу мира. Наша зона беспокойства должна находиться в пределах наших границ и радиуса нашего влияния.

Эксперты выражали озабоченность звучащими в дискурсе о российской нации мотивами русского ирредентизма, то есть разделенной нации, которую нужно собирать, поскольку непонятно, как это сделать, не дестабилизируя колоссальный кусок геополитического пространства, не стимулируя радикальные течения в русском национализме. Ирредентизм как государственная идеология сам по себе в определенных условиях не является чем-то очень опасным. Пример – немецкий ирредентизм, который настаивал на том, что два германских государства должны объединиться тогда-то таким-то образом. В этом смысле мы в России теоретически можем говорить, что таким же образом хотели бы воссоединения России и Белоруссии как двух государственных организмов через референдум, демократическими способами и т.д.

Но во всех остальных случаях русский ирредентизм заявляет претензии на часть территории соседних государств. Например, северный Казахстан, Южная и Восточная Украина, какие-то части Прибалтики. Ясно, что, если ставить под сомнение границы существующего государства, то это casus belli. Поэтому России следует прежде всего сосредоточить усилия – законодательные, экономические и т.д. – на том, что делали немцы в отношении соотечественников, оказавшихся за пределами Германии. То есть создать реально действующие программы, которые позволяли бы переселяться, интегрироваться, получать поддержку. Мы бы очень много выиграли, если бы был принят закон, позволяющий гражданам России отчислять определенный процент своих налогов в фонд адаптации соотечественников при переселении. В большинстве развитых стран налогоплательщик имеет право направить небольшой процент своих налогов на цели, которые считает нужными. Трудно представить себе лучший инструмент упрочения национальной солидарности. В этом смысле идея о предоставлении гражданства преимущественно русским должна быть дополнена идеей, что и представителям других групп, кто считает Россию родиной.

«Крымский момент» следует заявить лишь как исключение, к которому нас вынудили обстоятельства, но ни в коем случае не норма внешнеполитического поведения России. Не сказав этого, не получится нормализовать отношения с соседями, а так или иначе это придется делать.

В ходе дискуссий также обозначен ряд важных проблем, настоятельно требующих обсуждения и осмысления и с концептуальной точки зрения, и в интересах практической политики. К этим проблемам организаторы и участники планируют обратиться в ходе следующих проводимых Советом и журналом мероприятий.

В экспертных заседаниях участвовали Анатолий Григорьевич Вишневский, директор Института демографии НИУ ВШЭ; Алексей Алексеевич Кара-Мурза, главный научный сотрудник, руководитель сектора философии российской истории, председатель секции социальной и политической философии Ученого совета Института философии РАН; Александр Вячеславович Лосев, генеральный директор АО «УК "Спутник – Управление капиталом”»; Алексей Всеволодович Малашенко, член Научного совета Московского Центра Карнеги; Борис Вадимович Межуев, главный редактор POLITanalitika.ru; Алексей Ильич Миллер, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге; Михаил Витальевич Ремизов, президент Института национальной стратегии, председатель президиума Экспертного совета Военно-промышленной комиссии при правительстве РФ, член Военно-промышленной комиссии при правительстве РФ; Владимир Александрович Рыжков, председатель Общероссийского общественного движения «Выбор России»; профессор факультета мировой экономики и мировой политики, кафедра международных экономических организаций и европейской интеграции, НИУ ВШЭ; Дамир Зинюрович Хайретдинов, ректор Московского Исламского института; Ахмет Аминович Ярлыкапов, старший научный сотрудник Центра проблем Кавказа и региональной безопасности, МГИМО МИД РФ. Вел заседания Федор Александрович Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»; председатель президиума СВОП; профессор-исследователь факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ.