Катастрофа исподтишка

Владимир Путин назвал распад СССР «крупнейшей геополитической катастрофой» XX века. В 2014 году становится очевидным: эта геополитическая катастрофа в 1991 г. не завершилась, она только началась.

И только сейчас, почти через четверть века, на Украине и вокруг неё, в России и в мире эта «крупнейшая геополитическая катастрофа века» — распад СССР и «ялтинской» (точнее, ялтинско-потсдамско-хельсинской) мировой политической системы — заканчивается.

СССР и связанная с ним мировая система прекратили своё существование в 1989-1991 гг. в результате революционных событий в основном мирного характера. Эти события не были результатом победы Запада. Лидеры Запада, его институты, в том числе спецслужбы и неформальные центры принятия решений, активно действовали против СССР, добивались его ослабления и — в конечном счёте — поражения, но никто не ожидал, что огромная и сильная страна прекратит своё существование так быстро.

В распоряжении СССР оставалось достаточно ресурсов — военных, материальных и человеческих. Ядерное сдерживание оставалось непреодолимым для Запада порогом, через который он ни при каких обстоятельствах не решился бы переступить.

СССР победил себя сам. Маразматический непрофессионализм и эгоизм номенклатуры, самоубийственные ошибки горбачёвского режима, отсутствие обратной связи с реальными настроениями народа — всё это позволило выдвинуть и синхронизировать претензии к правящему режиму со стороны грамотного (благодаря советской системе образования) и этически мотивированного (благодаря советской системе воспитания) населения.

Распад СССР стал результатом своего рода консенсуса советских и околосоветских элит и большей части образованного населения. Махину советского номенклатурного режима не пришлось свергать или уничтожать, её просто — на основе этого консенсуса — упразднили. Для этого не потребовалось ни идеологии, ни «партии, способной взять власть», то есть механизмов и институтов, обеспечивающих сложную мотивацию и переход к созданию новой структуры реальности. Августовская недореволюция 1991 г. не создала новых институтов, а только упразднила старые (КПСС и СССР).

Постсоветское руководство России — Ельцин и его окружение — вместе с выступившим против номенклатурно-коммунистического режима народным большинством — не победили своего врага, а утратили его. Неожиданно для себя достигнув высшей власти, вчерашние общественники-оппозиционеры и республиканская номенклатура второго эшелона застыли в страхе перед ушедшими в никуда институтами и всем, что с ними было связано — партией, идеологией, активной позицией во внешнем мире. Н

а территории «Свободной России» ничего не было названо своими именами. Вовсю заработало оруэлловское «министерство правды», превращая важнейшие социальные и политические процессы в «непроцессы» — их можно было не замечать и не объяснять, потому что они никак и никем не называются. Освоение новой реальности пошло «исподтишка». Символом великой недореволюции над постсоветским пространством — вместо какой-нибудь собственной статуи Свободы, в отсутствие утвержденных флага и герба — нависла Фигура Умолчания…

В её тени 90-е годы стали не только лихими, но и глухими. Не называя чёрного и белого, не говоря «да» и «нет», в течение нескольких лет — а точнее, нескольких месяцев —упразднили сбережения существенной части населения. Без объяснений и предупреждений (хотя бы таких, как в своё время в любимой тогдашними реформаторами пиночетовской Чили или в посткоммунистической Польше) отпустили цены.

Под эмоциональные разговоры о «реформах» и «консерваторах» запустили машину «приватизации» — а точнее, произвольного и хаотического назначения крупных собственников из числа случайно и вовремя подвернувшихся комсомольских и/или теневых спекулянтов — и расформировали малоэффективную, но привычную и худо-бедно работавшую социальную структуру общества.

Не желая и не умея ни объясняться с народом, ни планировать, ни отстаивать свою политику, действуя внутри страны по схеме «авось пронесёт — а там рынок сам всё уладит», — руководство России в мире осталось один на один с теми, кто ещё полгода назад выстраивал свои эшелонированные боевые порядки против могущественной мировой державы. А соединённые силы империализма и реакции — все эти НАТО, ЦРУ, БНД, Рэнд-корпорэйшн и Моссад вместе взятые — в недоумении застыли перед вдруг опустевшим полем боя — противостоявшая им громада растаяла в воздухе. Интонацию последующих лет можно было бы обозначить звукосочетанием «тс-с!» — только бы не спугнуть!

Первые месяцы страх не отпускал. ООН дружно ратифицировала Алма-Атинскую декларацию СНГ, без возражений принимая в свой состав новые суверенные государства и передавая России место СССР в Совбезе. Джеймс Бейкер яростно выкручивал руки капризному украинскому министру Анатолию Зленко, добиваясь быстрейшего подписания лиссабонского протокола 1992 г. и перехода под контроль России всего советского ядерного оружия, остававшегося в бывших Белорусской, Украинской и Казахской ССР (кстати, именно этот обязывающий документ — а вовсе не декларативный будапештский меморандум — определил безъядерный статус Украины).

Ельцина принимали в парламентах Европы и США, его славословили в ООН, а недавняя холодная война объявлялась не проигранной, а совместно — на благо человечества — преодолённой навсегда в результате победы российской демократии и общечеловеческих ценностей над коммунистическим тоталитаризмом. Между тем, реальность вокруг России и на постсоветском пространстве начали менять — тоже исподтишка, не провозглашая своих целей вслух и не формируя внешних структур.

Место СССР заняло СНГ — с открытыми границами, русским языком межнационального общения, с дифирамбами в адрес «демократической России», возглавившей бывшие союзные республики в их борьбе против консервативного союзного центра. Последним громким решением Госсовета еще не распущенного СССР были официально и бесконфликтно отпущены на волю «страны Балтии».

Большинство вчера еще советских граждан восприняли аббревиатуру СНГ всего лишь как замену аббревиатуры СССР. Во всё ещё Прибалтику продолжали ехать с советскими паспортами — отдохнуть в Юрмале и погулять по Таллину. А неостановимый, последовательный и всеобъемлющий демонтаж бывшего единого русского мира пошел своим чередом — без объявления войны, под прикрытием дипломатических обменов и гуманитарной помощи.

В бывших республиках Советской Прибалтики, население которых поддержало в феврале (Литва) и марте (Эстония, Латвия) 1991 г. независимость подавляющим большинством голосов всех советских граждан, проживавших на их территории (90,2 процента — Литва, 73,7 — Латвия, 78,4 — Эстония), то есть и голосами русских жителей, которых агитировали «за демократию и против номенклатуры» («что вы, что вы, никакого национализма!»), — был мгновенно введён политический апартеид в отношении сотен тысяч апатридов — жителей Эстонии и Латвии (в том числе голосовавших за независимость), насильственно лишили гражданства. Никто в «цивилизованном демократическом» мире — равно и в свободной демократической России — не выразил действенного протеста и не остановил политику нацистской бантустанизации на территории новых свободных европейских государств.

Накануне референдума о независимости Украины, состоявшегося 1 декабря 1991 г. одновременно с президентскими выборами, главный кандидат в президенты, председатель Верховного Совета Украины Леонид Кравчук выступил со специальным обращением к «русским соотечественникам», точнее — к «дорогим русским братьям и сёстрам, живущим на Украине», торжественно обещая, что после обретения независимости «ни в коем случае не будет допускаться насильственная украинизация русских». «Украинцы и русские веками жили на Украине в мире, — напомнил Кравчук. — Их объединяет совместно пролитая кровь, общее горе и общие радости. Будем же достойны наших мудрых предков. Построим независимую Украину как общий дом украинцев и русских, всех национальностей, её населяющих!»

Граждане УССР проголосовали за такую независимость более уверенно, чем граждане Литовской ССР — результат составил 90,3 процента. В Донецкой и Луганской областях — 83,9 процента. В Крымской АССР — 54,2 процента. В г. Севастополь — 57,1 процента. «Русские и украинские братья и сёстры» вместе голосовали против «союзного центра», а главное — чтобы «не отдавать всё в Москву, а оставлять себе». Но они не голосовали за отмену автономии Крыма, за отказ от русского языка в качестве второго государственного (которым он — наряду с украинским — был с момента создания советской Украины).

Им и в страшном сне не могло присниться, что привычные — наряду с русскими — украинские страницы в паспорте останутся единственными, что насильственной украинизации подвергнется форма произношения имён и фамилий, что в русских городах Харькове, Донецке и Луганске будут запрещены вывески на русском языке. Не говоря уже об обязательном (в рамках школьной программы) «украинстве» в понимании идеологов УПА. Но всё это вместе взятое они очень скоро — исподтишка — получили.

Поддержка руководства «демократической России» — политического лидера революции 1991 года — была решающей для всех «новых независимых государств». И они открыто и громко благодарили за это. О том, что практически во всех постсоветских государствах стержнем государственной независимости стала ползучая дерусификация, не говорил никто — а если и говорили (сами русские и русскоязычные), то их не слушали и не слышали. Небывалая в исторических масштабах этническая зачистка беспрепятственно совершалась в полной тишине.

Беспрекословное признание свершившихся в мире перемен странным образом (опять же — по умолчанию) как бы распространило ялтинско-хельсинский принцип «нерушимости послевоенных границ» на политическую реальность, образовавшуюся после крушения системообразующих государств ялтинско-хельсинской системы и формирования совершенно новых государств на их месте.

Признав новые границы (помимо распада СССР — поглощение ГДР Западной Германией, развод Чехии и Словакии, развал Югославии, объединение Северного и Южного Йемена, отделение Эритреи от Эфиопии, провозглашение независимости Косово и Южного Судана), Запад явочным порядком присвоил себе право определять, какие границы являются нерушимыми, а какие — нет. России и «постсоветскому пространству» была молча навязана «дорожная карта», в результате которой экспансия западного влияния заканчивалась созданием системы неформального управления этими территориями как де-факто протекторатом Запада.

Тем более что — ни с кем не споря и ни о чем не договариваясь, проводив с музыкой из бывшей ГДР советские войска, отпраздновав разрушение Берлинской стены и железного занавеса и честно позабыв про все громкие декларации о конце противостояния двух военных блоков — оставшийся единственным блок НАТО расширился на восток и поглотил всё, о чем совсем недавно даже не заикался — и страны бывшего Варшавского договора, и республики Прибалтики.

До 1999 г. российский политический истеблишмент — в основном — не осознавал и не осмыслял эту реальность. Недовольство российского руководства было вызвано разве что солидарной поддержкой со стороны Запада (кроме Израиля) террористической фундаменталистской войны против России в Чечне — ну и, в гораздо меньшей степени, «гуманитарными бомбардировками» Югославии на фоне «расширения НАТО на восток». Однако некоторые изменения в общественном мнении (остававшиеся маргинальными и проговариваемые в основном радикалами-оппозиционерами) произошли — в «общечеловеческое» единство России и Запада люди стали верить меньше. Имели место и некоторые внешние проявления — русские «легионеры» поехали воевать в Боснию, Юнус-Бек Евкуров и его спецназовцы совершили марш-бросок на Приштину, а Примаков повернул самолет над Атлантикой.

Но в сентябре 2001 г. ситуация изменилась — русский президент Владимир Путин первым решительно поддержал Джорджа Буша-младшего в новой реальности противостояния «силам мирового терроризма». Прозападно настроенный и прагматичный, Путин, как можно предположить, с облегчением воспринял возможность окончательно переформатировать мировую повестку — теперь-то в США поймут, кто и кому друг и враг. Ещё в статусе исполняющего обязанности президента он всерьёз заговорил о возможности вступления России в НАТО. Казалось бы, это должно было быть воспринято Западом с удовлетворением. Однако стало основанием для серьезного ужесточения политической стратегии.

Путин стал опасен — он вышел за флажки, даже искренне протягивая Западу руку помощи. Очень постепенно и нерешительно, новый лидер России двинулся вон из «зоны умолчания». Начав с предвыборных деклараций об «инвентаризации страны» и — на десятом году суверенитета — утверждения символов российской государственности, российская власть принялась обозначать — внутри и вне России — свои интересы, публично заявлять и реализовывать свои цели. То есть двинулась от декларации к суверенитету. Этого — даже если речь шла о публичной и гласной, но по собственной инициативе поддержке США в их борьбе с мировым терроризмом — никто России позволять не собирался.

Возвращение субъектности в российскую внешнюю политику — хотя бы и в дружественном, союзническом формате — существенно интенсифицировало западную геополитическую экспансию. От колонизации по умолчанию Запад перешёл к экспансии институциональной, то есть к формированию военно-политических и организационных механизмов колониального управления постсоветским пространством.

Выращенная за десять-двенадцать постсоветских лет развитая инфраструктура влияния позволила достаточно быстро и эффективно активировать механизмы экспансии. Начались «революционные» процессы, названные впоследствии «управлением свободой» — «розовые», «тюльпановые», «оранжевые» и др. революции, направленные на прямой захват политической власти в постсоветских странах представителями местных элит, завербованных (или сформированных) Западом.

Напомним, что первоначально эти процессы — даже внешне — не позиционировались как направленные против России. Более того, именно министр иностранных дел России Игорь Иванов прибыл 23 ноября 2003 г. в Тбилиси и «помог» Шеварднадзе «договориться» с революционерами Саакашвили, Жванией и Бурджанадзе о капитуляции. Даже в 2004 г. — в разгар «оранжевой революции» — Россия еще пыталась договариваться и посредничать, принимая всерьез аргументы и пожелания европейских и американских лидеров, откровенно выступивших против России и ее интересов на Украине.

Но именно тогда был обозначен «момент истины», окончательно сформулированный и публично провозглашенный Путиным в его «мюнхенской речи» 2007 г. — вопрос о реальности российского суверенитета, о праве России на защиту своих интересов и на проведение самостоятельной внешней политики.

Возможно, в аппаратно-политическом окружении Путина формула «суверенной демократии» и была отчасти лукавой. Но эта «суверенная демократия» для внутреннего пользования — сработанная достаточно топорно — на самом деле не вызвала никаких возражений со стороны «наших западных партнеров». В отличие от мюнхенских притязаний Путина, воспринятых абсолютно всерьёз — и в штыки.

Выход России из «режима умолчания», её непристойное (для западного уха) и вслух объявленное намерение отстаивать свои права и интересы, — вызвали на Западе реакцию зоологическую, расистскую, сравнимую с возмущением бюргера-нациста при виде человека с желтой звездой на рукаве, нахально вошедшего в трамвай-юденфрай.

Запад фактически вышел из режима консультаций и переговоров. Он демонстративно и публично — теперь уже вслух — провозгласил свои цели и — столь же демонстративно — объявил любую контраргументацию России цивилизационно ничтожной. Ей — как государству, народу, обществу — предложили немедленно заткнуться под угрозой тотальных экономических, культурных, политических и военных санкций.

Но поскольку Россия в лице Путина продолжала оспаривать размещение ПРО в Европе вблизи наших границ, поскольку она защитила соотечественников в Абхазии и Южной Осетии, поскольку добилась эффектного результата на Ближнем Востоке, не допустив уничтожения Сирии, Запад начал массированную «холодную интервенцию».

Был запущен процесс «ассоциации» с Евросоюзом плацдармов на постсоветском пространстве — Грузии, Украины, Молдавии, Азербайджана — который является процессом легальной политико-юридической десуверенизации этих стран. Попытки сопротивления этой интервенции — в том числе в формате создания выгодной альтернативы для Украины — вызвали немедленную силовую реакцию: было организовано, по уже отработанной в 2004 г. методике, только в кровавом и бескомпромиссном варианте, управляемое «восстание», завершившееся государственным переворотом на Украине.

Сам характер управления «холодной интервенцией», стилистика публичных действий и заявлений представителей Запада свидетельствуют об изначальном отказе от любых компромиссов с Россией, о том, что эта война — рано или поздно — на уничтожение России. Поэтому всё, что делал и делает после этого Путин — это неизбежная и абсолютно форс-мажорная организация сопротивления (в том числе партизанского) в ответ на вероломное нападение.

Удачно или неудачно сопротивляется Путин? Возможно, неудачно — слишком много упущено возможностей, времени и сил за почти четверть века веры в «общечеловеческие ценности» и «европейский выбор». Но вот что можно утверждать совершенно точно: коридор возможностей исключительно узок. Причём не только для Путина, но и для всей России, для всего её народа.

Вне зависимости от поведения Путина, он — и все мы — совершили в глазах Запада самое страшное и непростительное (куда более страшное, чем сбитый самолёт или обстрел из «градов» жилых кварталов Донецка и Луганска). Он — и мы — публично и вслух отказались признать собственную неполноценность и западную исключительность.

Нацистский (расовый) характер западной агрессии выявился сегодня как никогда ясно и наглядно — не только в риторике и стилистике западных политиков, но и в настроениях прозападной российской интеллигенции, которая в результате неумолимой логики развития событий (для кого-то, возможно, вопреки желанию) стала выразителем и проводником коллаборационистских настроений расисткого, нацистского характера.

Никогда — до сих пор — в политической борьбе против власти русская прозападная интеллигенция не занимала столь определенную, последовательную и четкую антинародную позицию, никогда её ненависть к власти, к режиму, к идеологии не артикулировалась столь внятно как ненависть к культурному и цивилизационному типу, к историческому феномену русского.

У этого есть внутренние причины, но есть и железная внешняя необходимость — все механизмы информационной войны, в рамках которой рекрутируются сегодня лучшие либеральные умы, направлены не на революцию, не на захват власти (иначе следовало бы заигрывать с народом и бороться за его поддержку) — а на военное и политическое развоплощение России как страны и государства.

Что касается оставшихся у страны, народа и власти возможностей, то их, с очевидностью, мало. Коридор узок предельно. Главной проблемой — как и раньше — остаётся отсутствие институтов сопротивления и механизмов мобилизации. Мы продолжаем молчать.

Все полемические площадки оккупированы западным дискурсом, и вся сила малотиражных, электорально ничтожных, но живых и активно действующих фабрик ненависти гонит свою жестокую пургу в сторону тех, от кого зависит возможность сопротивления — представителей элиты, рядовых медийщиков, активного и грамотного меньшинства, не разделяющего пока доводов и пафоса «антинародного фронта». Между тем, с другой стороны с этими людьми не говорит никто — катастрофа продолжается исподтишка.

Эта катастрофа — как и любая катастрофа — может завершиться по-разному. Одним из важнейших ее источников является накопленная Западом неустойчивость, деградация еще совсем недавно непобедимого творческого и интеллектуального потенциала Западного мира. Эта катастрофа для России — не только страшная угроза, но и окно возможностей.

Но для преодоления зоны бифуркации и выхода на новый, посткатастрофический этап России необходимо использовать колоссальный кумулятивный ресурс национальной солидарности. Этот ресурс есть — признаки пробуждения внутренних сил народа за эти месяцы мы видели не раз — но он загнан вглубь и подавлен.

Политическая система страны — пресловутая пирамида власти — остаётся перевёрнутой основанием вверх и опирается всем своим огромным весом на единственного человека, за которым признана политическая субъектность — на первое лицо страны. Потенциал гражданского сопротивления внешней агрессии, накопленный тем самым гражданским обществом, 80 процентов которого поддерживают Путина и не боятся санкций и блокад, не имеет каналов выхода: «лояльное» информационное поле зачищено бюрократией куда более эффективно, чем оппозиционное.

В этих условиях никто не способен найти чудо-схему или изобрести чудо-оружие, чтобы преодолеть превосходящую силу агрессивного, лишенного разума и жалости, идущего на добивание цивилизационного врага. Никто — кроме главного объекта агрессии, самого русского народа, нуждающегося в одном — в выходе из зоны умолчания.