Начну с актуальных цитат.

Газета Handelsblatt, Германия, 4 октября 2012 года: «Пока еще рано говорить о лебединой песне российского влияния на рынок газа. Но совершенно очевидно, что предложение на газовом рынке не будет оставаться столь же комфортным».

«Голос Америки», 9 ноября 2012 года: «Эксперты предупреждают, что Европа может перейти вместо импорта российского газа на сланцевый американский газ: «Тогда неизвестно, что будет с «Северным» и «Южным» потоками».

В 60-х – 70-х годах ХХ века, на фоне нарастающих тревожных разговоров о скором конце эпохи нефти и неизбежности отбрасывания человечества в XIX век – век угля и паровых машин, случились крупные открытия газовых месторождений как на Ближнем Востоке, так и у нас в Западной Сибири. И мир «вздохнул с облегчением»: мол, подфартило, и всем нам предоставлена «газовая пауза» длиной лет 15, во время которой, быть может, человечество найдет другие энергоносители и другие технологии энергообеспечения. И сумеет избежать регрессивного отката в «эпоху угля».

С тех пор разведанные мировые резервы и ресурсы газа непрерывно росли, и завершение «газовой паузы» откладывалось еще на пять, десять, двадцать лет. Вот и сейчас ее завершение вновь откладывается в связи с освоением в США технологий добычи так называемого сланцевого газа.

Так сколько все-таки в реальности на планете есть газа? И где?

Данные, публикуемые наиболее авторитетными организациями (Международное энергетическое агентство, Администрация энергетической информации США, «Бритиш Петролеум» и т.д.), по этому вопросу расходятся точно так же, как по резервам нефти. Приведу данные Международного энергетического агентства (МЭА).

По отчетам МЭА за 2009 г., совокупные мировые резервы газа составляют около 190 трлн куб. м, и при этом «первая десятка» обладателей этих резервов выглядит (в трлн куб. м) следующим образом:

Россия – 44,4  

Иран – 29,6

Катар – 25,4

Туркмения – 8,1

Саудовская Аравия – 7,9

США – 6,9

ОАЭ – 6,4

Венесуэла – 5,7

Нигерия – 5,3

Алжир – 4,5

Считаю необходимым оговорить, что специалисты высказывают массу сомнений по поводу того, каковы действительные запасы газа, нефти и так далее. Идут спору по вопросу о правомочности включения в резервы (то есть, именно в доказанные запасы) тех или иных ресурсов газа в разных странах. Этот вопрос осложняется еще и наличием и перспективами проектов добычи газа из «нетрадиционных источников»: слабопроницаемых пластов (включая газ из глинистых сланцев), угольных месторождений (шахтный и пластовый метан) и так далее.

Тем не менее, даже при консервативных оценках мировых резервов газа, обеспеченность мира этими резервами при нынешнем уровне потребления составляет около 60 лет – то есть в полтора раза больше, чем по нефти.

Но это – при нынешнем уровне потребления (который, увы, быстро растет). И кроме того, если говорить об обеспеченности не в среднем, а по конкретным странам и регионам, то с газом ситуация еще сложнее, чем с нефтью. Поскольку его крупных производителей не так много, а у основных потребителей собственного газа недостаточно или совсем нет. Так, например, у США обеспеченность добычи (при ее текущем уровне) собственными резервами – менее 12 лет, у Германии – чуть больше 6 лет, у Великобритании – менее 5 лет, у Японии и Южной Кореи – 0 лет.

А это значит, что большинство крупных потребителей газа должны его в нарастающих масштабах ввозить оттуда, где его много. И гадать: сегодня дают (продают), а завтра? А послезавтра? А если не продадут? И еще: сегодня продают за столько-то. А послезавтра почем?

Значит, нужно думать и действовать так, чтобы и послезавтра продали (а лучше – просто отдали). Или же если продали, то дешево. Вопрос о том, как этого добиться, – первая сфера (преимущественно холодных) газовых войн.

Кроме того, это легко сказать «ввозить (импортировать) газ»! А сделать – далеко не просто.

Как и нефть, газ транспортируют либо трубопроводами, либо танкерами-метановозами. И с этим возникает много проблем.

Подготовить газ к транспортировке гораздо сложнее, чем нефть. Если в нем содержатся, кроме нужного метана (этана, пропана, бутана), разные полезные (например, гелий) и вредные (сероводород, меркаптаны, серный ангидрид, азот, водяной пар и т.д.) примеси, то газ нужно перед транспортировкой разделить, осушить и т.д. Ведь сероводород «разъедает» трубы, а водяной пар может образовать скопления конденсата или даже кристаллы газовых гидратов, снижающие пропускную способность газопровода.

Гнать газ по трубе тоже непросто. Для этого нужно поддерживать в трубе давление (до 75 атмосфер), которое падает в результате потерь энергии на трение о стенки трубы и внутри газового потока. То есть нужно строить на трубопроводе (и постоянно обслуживать) систему компрессорных станций, которые для своей работы изымают часть газа из той же трубы.

Но и перевозить газ танкерами – дело более сложное и затратное, чем перевозка нефти. Для этого нужно построить трубопровод от месторождения до моря, а на берегу терминал, который сжимает и охлаждает газ до жидкого состояния (сжиженный природный газ сокращенно именуется СПГ). И только на это тратится около четверти предназначенного для перевозки газа. А еще нужно построить очень дорогие танкеры-метановозы, конструкция танков в которых обеспечивает удержание и охлаждение СПГ под высоким давлением (на что, опять-таки, тратится тот же самый газ). Превращение жидкого метана в газ в пункте назначения и его доставка потребителям по трубопроводам – тоже требуют немалых затрат (в том числе, затрат энергии).

В результате, если сравнивать стоимость и энергоемкость транспортировки газа, то при расстояниях более 3–4 тыс. км его выгоднее возить метановозами (там основные затраты сделаны один раз – при сжижении газа, а сама перевозка СПГ сравнительно дешева). А при расстояниях меньше 2–3 тыс. км – более выгодны трубопроводные поставки с их частыми компрессорными станциями.

Значит, нужно думать о том, куда и какие пойдут газопроводы и куда их лучше «не пускать». И о том, где будут строиться терминалы СПГ. И о том, сколько потребуется танкеров-метановозов и кому и почем они повезут СПГ – мне или кому-то другому... А еще – о том, не окажутся ли на пути трубопровода террористы, способные взорвать трубу, и не окажутся ли на пути метановоза пираты, которые попытаются его захватить и потребовать выкуп... А еще – о том, сколько придется платить страховой компании, чтобы компенсировать убытки на случай атаки террористов или пиратов...

То есть вопрос о том, как, куда и по какой цене газ доставляется потребителю, которому он нужен, – еще одна сфера (опять-таки пока в основном холодных) газовых войн.

Меня спросят: а причем здесь Россия, у которой вроде бы газа больше всех в мире?

Отвечаю. Россия добывает примерно столько же газа, сколько США – более 600 млрд куб. м в год. И больше всех – почти 200 млрд куб. м – экспортирует. И потому, что у нас газа больше всех в мире плюс огромный потенциал экспорта, на нас в холодных (пока холодных!) энергетических войнах нацелено больше всего глаз и орудий. Каких? Самых разных.

Например, орудие Европейской энергетической хартии (ЕЭХ) и Договора к ней (ДЭХ, включая Транзитный протокол), которые Россия подписала в раннеельцинскую эпоху, но в 2009 г. окончательно отказалась ратифицировать. Отказалась потому, что этот пакет документов полностью учитывал интересы европейских импортеров наших газа и нефти, но одновременно глубоко ущемлял интересы России как экспортера. В частности, нам он не давал возможности приобретать газопроводные и газораспределительные активы в Европе (то есть получать долю прибыли от конечных потребителей газа), но требовал от России предоставить другим производителям доступ к российским зарубежным газопроводам.

Отметим, что наиболее активно продавливали присоединение России к ЕЭХ и ДЭХ страны Восточной Европы, ориентированные на США. И именно они (в особенности Польша и Литва) после отказа России от ратификации ЕЭХ усердно блокировали предоставление Еврокомиссии мандата на переговоры с РФ по новому базовому договору, который мог бы разрешить, в том числе, транзитный газовый спор. Эстонский политолог Кармо Тюйр обозначил эту позицию предельно ясно: «Наши интересы очень просты – получить доступ к российским ресурсам».

А позже именно восточноевропейские страны активно поддержали идею Глобальной энергохартии, впервые высказанную в США и вскоре прямо названную «энергетическим НАТО». И, как заявил украинский аналитик Валерий Сапрыкин, «Призывы к созданию «энергетического НАТО» звучат из Вашингтона, Лондона, Риги, Варшавы. Главная цель – совместное противостояние энергетическому давлению Москвы на потребителей российских энергоносителей».

«Энергетическое НАТО» – неплохо сказано. И право же, для того чтобы после таких броских заявок продолжать отрицать факт энергетических войн – надо буквально потерять стыд.

Впрочем, вопрос об энергохартии – не единственный. Вспомним, какую информационную и политическую «газовую войну» против России развязали в связи с проектами «морских» труб «Северного» и «Южного потока». Которые, конечно, стоят гораздо дороже наземных труб, но позволяют нашим производителям газа обойти «опасные», с точки зрения надежности и устойчивости, сухопутные газопроводные маршруты через Украину и Польшу. Тут и многократные экологические экспертизы, и заявления о том, что «рядом с трубой» могут оказаться затопленные боеприпасы или химическое оружие времен последних мировых войн. Тут и истерические вопли в прессе о том, что Россия ведет против Европы энергетическую войну.

Почему все это? Прежде всего, потому, что эти трубы обеспечивают независимость нашего экспорта от «перемен политического настроения» власти в транзитных странах. И неслучайно главные европейские потребители нашего газа – Германия и Италия – силами своих крупнейших корпораций включились в реализацию «Северного» и «Южного потока». И неслучайно эти их решения вызвали откровенное недовольство в Восточной Европе и США.

Наконец, чем, как не актом энергетической войны, является возбужденное в сентябре Еврокомиссией антимонопольное расследование против «Газпрома»? Который якобы устанавливает для различных европейских потребителей «политические», а не рыночные цены на газ...

Но «газовые войны» ведутся не только против России. Ведь конфликты вокруг ЕЭХ и наших «Северного» и «Южного потоков» – это риски устойчивости газоснабжения крупнейших «стран-локомотивов» ЕС (прежде всего Германии). Причем в ходе «арабской весны» к ним добавился еще один риск. А именно – оказался под большим вопросом гигантский (уже полностью проработанный и согласованный) европейский проект Транссахарского газопровода из Нигерии в Европу через Нигер и Алжир, в котором наиболее заинтересованы Франция и Италия. Если рядом с трубой «горят» впавшие в негосударственное существование Ливия и Мали, какие можно прокладывать газопроводы?!

А что означает все это вместе? Системную атаку на устойчивое энергообеспечение Европы – вот что!

Но и в Азии – то же самое. Вспомним печальную судьбу проекта трубопровода Туркмения–Афганистан–Пакистан–Индия (ТАПИ), о котором я писал ранее. Вспомним и проект трубопровода Иран–Пакистан–Китай, который много лет находится на стадии «предварительного обсуждения» по тем же причинам политической и террористической нестабильности в Афганистане и Пакистане, по которым «заглох» ТАПИ.

В чем результат? В том, что крупнейшие развивающиеся страны: Индия и Китай – не могут получить столь необходимый им для развития газ.

Заодно подчеркну, что долговременные террористические риски на трассах этих газопроводов – это уже привнесение в холодную энергетическую войну отчетливых элементов войны горячей!

Могут сказать, что наступившая «эпоха сланцевого газа» кардинально меняет ситуацию. Поскольку такой газ есть у многих стран-потребителей, лишенных традиционных газовых месторождений. И что сланцевого газа, оказывается, на планете очень много. А потому, мол, есть шансы, что сланцевый газ ликвидирует главные причины газовых конфликтов. А ведь есть еще в запасе и газовые гидраты, о которых тоже много говорят...

Насколько это серьезно – обсудим в следующей статье.