Так случается, что актуальные политические события нередко задевают более фундаментальные вещи, поднимая наслоения и пласты связанных с ними проблем и противоречий. Именно так получилось и с абсолютно бездоказательным утверждением о якобы причастности Китая к захвату белорусскими властями российских заложников под Минском. И что это будто бы — проявление конкуренции Москвы и Пекина за позиции в ряде мировых регионов, в частности в Латинской Америке, еще конкретнее — в Венесуэле. Выяснилось, что этот подход зиждется не на конкретных фактах, а на предположениях, обусловленных логикой следующего характера. Дескать, Дональд Трамп воюет с «глубинным» государством и устроил нынешнее противостояние с КНР потому, что в условиях утраты контроля над Белым домом «глубинники», за неимением лучшего, «свили гнездо» в Чжуннаньхае. Логика, прямо говоря, странная, ибо если ею руководствоваться, то непонятно, кто именно приезжал в последние недели в Минск, после чего всё и началось, — американский госсекретарь или ответственный чиновник китайского внешнеполитического ведомства. Хотя что приезжал именно Майк Помпео — видели все. Неясно и другое, более существенное. Если потеря президентской резиденции в Вашингтоне побудила «теневые» структуры осуществить «межконтинентальную» рокировку, то какая роль в расстановке сил и планах этих структур принадлежит Демпартии США? Это уже не «политический штаб» так называемой «мировой закулисы»? А ее «карман» — компании-триллионеры по управлению активами — BlackRock, FMR, та же Vanguard, а также State Street, Capital Group и др. — они тоже ретировались в Поднебесную? Или всё-таки «рулят» процессом из США? Но как они на этот «процесс» влияют в Китае, где не было приватизации и доминируют коллективные формы собственности на средства производства? Управляют советским командно-административным способом? А высказывания демократического кандидата на президентский пост Джо Байдена о Китае как об угрозе, связанной не с «торговыми профицитами и дефицитами, а с кражей секретов интеллектуальной собственности и кибербезопасности», надо полагать, означают, что в случае его победы курс Трампа на конфронтацию с Пекином будет продолжен? Или нет?
Как бы в тени этих в общем-то риторических вопросов остается и то, кто же всё-таки главный «заказчик» нынешнего кризиса белорусско-российских отношений? Китай? Украина, откуда, как признал Лукашенко, его информируют о «забросах российской агентуры», не уточняя, правда, с российской территории это происходит или с украинской? Или США, чьи паспорта внезапно обнаружились у родственников задержанных в едва ли не больших количествах, чем украинские?
Возвращаясь к китайской теме, отметим, что как раз вовремя «подоспело» развернутое и весьма интересное интервью агентству Синьхуа, которое дал глава МИД КНР Ван И. Через призму сказанного руководителем китайской дипломатии рассуждать о поставленных вопросах не то чтобы легче. Просто эти рассуждения обретают под собой определенную официальную базу, сокращая пространство домыслов и спекуляций.
Пересказывать всё интервью в наши планы не входит; остановимся на тех вещах, которые интересны с точки зрения интерпретации Пекином ситуации в мире, состояния отношений с США и действий американской стороны, целей и задач собственной внешней политики. Но прежде напомним, откуда проистекает излюбленная нашими западниками, в том числе в силу когнитивной инерции советско-китайского противостояния, версия о «тесных связях» руководства КНР с «теневыми» центрами глобального влияния.
К началу 70-х годов американские элиты «дозрели» до мысли об использовании в холодной войне против СССР «китайской карты» и решили ее разыграть. Два вояжа в Пекин Генри Киссинджера, президентского советника по национальной безопасности (впоследствии еще и госсекретаря), подготовили визит в КНР президента США Ричарда Никсона. Он состоялся в конце февраля 1972 года, за три месяца до визита американского лидера в Москву, с которого начался процесс контроля над стратегическими ядерными вооружениями и системами ПРО. Почему эти поездки между собой связаны? Потому что запустить ОСВ (ограничение стратегических вооружений) Вашингтон был готов, только убедившись, что нет условий для восстановления советско-китайского союза, с которым США столкнулись в Корейской войне, где рассчитывали на легкую прогулку, а в итоге чуть не проиграли. Поэтому сначала в очереди приоритетов Никсона был Пекин, и только затем Москва. Мотив китайско-американского сближения исчерпывающе, хотя и не без конъюнктуры, изложен самим Киссинджером в книге «О Китае». «Конфронтация (КНР и США — В.П.) не имела смысла ни для одной из сторон, поэтому мы и оказались в Пекине. Никсон очень хотел поднять американский престиж, утерянный из-за Вьетнама. Мао Цзэдун же принял решение (к сведению: по записке, подготовленной группой из четырех маршалов во главе с Е Цзяньином — В.П.), стремясь заставить Советы призадуматься перед тем, как начинать военные действия. Ни одна сторона не могла допустить провала. Каждая из них сделала крупные ставки в политической игре» (М., 2013. С. 265).
Где здесь кривит душой Киссинджер? В двух вещах: антисоветский мотив для США был не менее, если не более существенен, чем для Китая; в конце концов, холодная война велась между СССР и США, а не между СССР и КНР. Скажем больше: уступки США Китаю в 1971 году были куда существеннее обратных. Вашингтон тогда по сути «слил» своего союзника — сепаратистский режим Тайваня, согласившись на передачу Пекину китайского мандата постоянного членства в Совете Безопасности ООН; после этого режим Чан Кайши вообще покинул ряды организации. Единственной ответной уступкой Китая, как свидетельствует тот же Киссинджер, повествуя о подготовительной фазе, посредником в которой выступил президент Пакистана, стал отложенный вопрос о возвращении Тайваня. Однако требование вывода с мятежного острова американского воинского контингента, а ВМС США — из Тайваньского пролива Чжоу Эньлай сохранил условием контактов с США, уточнив, что размениваться «на мелочи» Китай не будет и вести разговор готов либо с президентом Никсоном, либо с госсекретарем Уильямом Роджерсом. Также в приведенной цитате Киссинджер втихаря от Пекина спускает на тормозах американские договоренности с СССР против Китая, а они были, причем и до, и после 1972 года, только не афишировались; понятно, что признавать это Киссинджеру трудно. Есть и третий, сугубо психологический момент. В цитате не случайно вместе с США, Китаем и СССР упомянут Вьетнам. Впоследствии, уже при Джеймсе Картере, который в 1978—1979 годах восстанавливал дипломатические отношения США и КНР вместе с Дэн Сяопином (о чём сам Картер вспомнил буквально на днях), фоном для этого восстановления послужила короткая, но кровопролитная февральская китайско-вьетнамская война 1979 года. Символизм ее понятен: удовлетворение американских комплексов в обмен на антисоветский альянс. И Вьетнам как объект атаки для передачи этого символизма подходил лучше всего. Со всех сторон и точек зрения.
Для чего нам этот исторический экскурс? Очень просто. Путь США от холодной войны против «мирового коммунизма» к сближению с одной из коммунистических держав против другой маркировался рядом вех. В том числе запуском процесса ОСВ с СССР, а в политической плоскости — разрядкой международной напряженности 1972−1975 годов. Кроме того — это важно: в США в пользу сближения с Китаем тогда сложился двухпартийный консенсус, что служит важнейшим маркером «закулисного» участия. Первый шаг, включая визит в Пекин, сделали республиканцы (Никсон), последующие шаги — демократы (Картер). И это при том, что такого же двухпартийного консенсуса по отношению к СССР в США не было. Усилия Никсона по разрядке не получили серьезной поддержки даже сменившего его республиканца Джеральда Форда, а уж демократ Картер в отношении Москвы развернулся на 180 градусов, запустив кампанию «защиты прав человека» в СССР и подготовив приход республиканца Рональда Рейгана.
Что сегодня? Главное, что отличает всё происходящее в США на китайском и российском направлениях, — отсутствие прочности и фундаментальности 70-х годов, размен их на сумму стихийных, спорадических и не вполне просчитанных действий. Яркий пример — недавнее предложение Москве от Трампа и Помпео «дружить против Пекина», которое по факту сопровождается отнюдь не договоренностями в стратегической сфере, как в 70-е годы, а напротив: выходом США из всех ограничений и «детскими» спекуляциями на тему китайского участия в новых переговорах.
Второй аргумент в пользу «теневой» связи Китая с американскими элитами паразитирует на теме так называемого «золотого проекта», согласно которому Поднебесной отводилась роль «перевалочной базы» от действующего мирового порядка к новому. Создание Северо-Американского союза (САС) Техасскими соглашениями 2005 года планировалось на 2010 год; именно к этому и был приурочен рукотворный финансовый кризис 2008—2009 годов. Смысл его заключался в дефолте доллара и замене его новой «союзной» валютой амеро. К 2015 году на месте Северо-Американского и Европейского союзов должен был появиться Трансатлантический союз, валюта которого в соглашениях не раскрывалась, только указывалось, что ею не будет ни амеро, ни евро. Некоторые инсайдерские источники в связи с этим указывали на фунт стерлингов. Прямой дороги от доллара к фунту не было, и пропасть решили преодолеть в два прыжка: сначала в золото, а через него в фунт. Для этого и потребовался Китай, которому отводилась роль промежуточного центра на пути из Вашингтона и Нью-Йорка в Лондон. «Золотое» содержание проекта служит маркером вовлечения в него крупнейшей олигархической династии — Ротшильдов, эмиссар которых и ближайший партнер Джорджа Сороса Джим Роджерс на старте проекта отбыл в Сингапур, куда перевел основную, спекулятивную часть своего бизнеса. Как только это произошло, лондонские Ротшильды передали бразды управления кланом в Париж, и было объявлено о «выходе» из «золотого» и «драгоценного» бизнеса (точно по той же логике Рокфеллеры через некоторое время «вышли» из нефти). Однако «золотой» проект, как видим, несмотря на все эти телодвижения, так и не состоялся. Почему? В канун лондонского саммита «Группы двадцати», принятого в качестве отправной точки «судьбоносных» глобальных перемен, в конце марта 2009 года, Россия и Китай совместно предложили Вашингтону и его сателлитам отказаться от доллара, заменив его «новой мировой резервной валютой». В США, поняв, что план раскрыт, о невозможности этого в один день просто-таки в истерической форме заявили все три высшие инстанции, принимающие решения, — президент, главы минфина и ФРС. Итогом стал компромисс в виде «шага вперед и двух назад»: создание в «двадцатке» Совета по финансовой стабильности, аффилированного с Базельским комитетом по банковскому надзору при Банке международных расчетов. И масштабные программы «количественного смягчения»: кризис, запущенный ради «слива» доллара и переформатирования глобальной конфигурации, долларами принялись и заливать, и на раскрытии конкретных параметров той аферы как раз и поднялся к политическим вершинам демократический «диссидент» Берни Сандерс. Последние «осколки» этого «техасского» проекта были похоронены отказом Трампа от Трансатлантического партнерства.
Почему Китай выступил против? Во-первых, понимание, что его попросту используют, а затем спишут в расходный материал, резонно перебороло надежду «на пересменке» перехватить глобальное лидерство. Во-вторых, в Пекине крепко задумались над тем, что означало бы «оказаться в расходе». Есть такой Фонд братьев Рокфеллеров, тесно связанный с Фондом Рокфеллера. Если последний отрабатывает тему глобальной депопуляции, занимаясь этим с помощью Совета по народонаселению, а также Фонда Билла и Мелинды Гейтс, завязанных на аппарат ООН, то первый «ведает» политическим планированием. Усилия распределены по трем «пилотным» программам и трем регионам. Так вот до 2015 года в списке таких регионов фигурировал «Южный Китай», что отсылает нас к финальному этапу Гражданской войны 1945−1949 годов, из пламени которой и появилась КНР. Помогавшие Чан Кайши англичане и американцы вынашивали планы задержать наступление китайской Красной армии на рубеже реки Янцзы, чтобы отделить юг страны от севера, основав некое «параллельное» квазигосударственное образование, включить в которое собирались также и Гонконг, а еще населенный этническими китайцами Сингапур. Номер не прошел, за Янцзы зацепиться не удалось, и остановить бегство китайских «белых» удалось лишь на Тайване. «Южный Китай» остался культурно-этнической аллегорией, но только после 2015 года «братский» рокфеллеровский фонд поменял титул региона с «Южного» на просто «Китай», расписавшись в том, что планы раздела страны себя не оправдали и сдаются в утиль.
Как и в США и России, в третьей стране киссинджеровского «глобального треугольника» — Китае — существуют свои расклады. Очень часто говорят о группах влияния, связанных с Шанхаем и «комсомолом» — Коммунистическим союзом молодежи Китая (КСМК), в руководстве которым роль КПК, если проводить параллели с КПСС и ВЛКСМ, существенно ниже, а уровень комсомольской самостоятельности — выше. Эта градация в той или иной мере отражает разделение китайских элит на северные и южные, на чём спекулировали и англо-американцы в Гражданскую войну 45−49, и недавние «стратеги» рокфеллеровского «братского» фонда. Как в нашей стране государственники, как правило, ориентируются на американских республиканцев, а «рыночники» — на демократов, так же происходит и в Поднебесной, где «рыночники» — это гораздо чаще «комсомольцы» и южане, чем шанхайцы и северяне. Север и юг в Китае отражают не только различие идеологических оттенков (по Дэн Сяопину, «цвета кошек»), но и геополитические приоритеты: первые тяготеют к евразийскому континентальному началу, вторые — к морским коммуникациям. Маленький, но важный штрих: в 2007 году, проработав полгода на руководстве Шанхаем, нынешний лидер Си Цзиньпин утвердился в качестве преемника Ху Цзиньтао и был выдвинут на вторую позицию заместителя председателя КНР. Но в «комсомольской» среде не скрывают, что сам Ху видел преемником не Си, а своего протеже, нынешнего премьера Госсовета Ли Кэцяна. И как в этой связи интерпретировать конституционные изменения 2018 года, аннулировавшие системы преемственности власти Дэна? Или фиаско в 2017 году партийной карьеры бывшего главы Чунцина Сунь Чжэнцая? А ведь до ареста и осуждения на пожизненное заключение за коррупцию именно ему прочили вторую позицию в связке с Ху Чуньхуа, которая рассматривалась в качестве следующего, шестого поколения руководителей. (Для справки: Ху Чуньхуа, как и Ху Цзиньтао и Ли Кэцян, в прошлом возглавляли КСМК). На XIX съезде КПК в октябре 2017 года Ху Чуньхуа не попал в «семерку» членов Постоянного комитета Политбюро, а должность зампреда КНР от «комсомольца» Ли Юаньчао перешла к главе Центральной комиссии КПК по проверке дисциплины (ЦКПД) Ван Цишаню, пользующемуся неограниченным доверием Си Цзиньпина. Ван по возрасту не может претендовать на преемничество, да и по стилистике публичность ему не по душе.
В своем интервью Синьхуа, к которому мы сейчас подходим, глава МИД КНР Ван И, выходец из Пекина с родственными связями в Тяньцзине, через которые связан еще и с наследием Чжоу Эньлая, премьера и главного переговорщика с Киссинджером в начале 70-х годов, вспоминая о тех временах, подчеркивает особую роль не Мао, а именно Чжоу, ставя его на одну доску с прибывшим в Пекин Никсоном. Киссинджер же в своих воспоминаниях вперед выводит именно Мао Цзэдуна, подчеркивая его «величие». А Картер, очень вовремя «подвернувшийся» нашему анализу поздравлением участников китайско-американской видеоконференции, своим «главным героем» в Китае видит Дэн Сяопина, выходца из южной, точнее, юго-западной провинции Сычуань. И рассматривая с этих позиций перспективы внутриполитического развития КНР, в определенном смысле «лакмусовыми бумажками» представляются ответы на ряд вопросов, из которых ключевыми представляются два: удержит ли Ли Кэцян за собой премьерское кресло после 2022−2023 годов и будет ли избран в состав Посткома Политбюро на XX съезде Ху Чуньхуа. Если ни того, ни другого не произойдет, что на сегодняшний день достаточно вероятно, спекуляции ряда СМИ насчет «внешнего управления Китаем» не просто можно будет оставить на совести их авторов — это и сегодня обстоит именно так. Просто для аналитики внутренних процессов в КНР это будет тем «ломом», против которого «нет приема», если не уходить с территории фактов на территорию домыслов. Кстати, учитывая южное расположение Гонконга, элиты которого далеко не полностью еще расстались с британским колониальным прошлым, участие внешних сил в разжигании протестных настроений, фактически переросших во внутренний гражданский конфликт, можно также считать «лакмусом» крайнего недовольства определенных влиятельнейших кругов на Западе тем, куда движется Китай. Кто именно относится к этим кругам? Прежде всего, надо полагать, крупнейшие глобальные банки с британской пропиской — HSBC и Standard Chartered, сохраняющие отношение к эмиссии гонконгского доллара. Еще упомянутые рокфеллеровские фонды. И не только они.
О чем еще говорит в интервью Ван И из того, что нас интересует?
О социализме с китайской спецификой. «Национализация» социализма путем его привязки к коренным цивилизационным ценностям и национальным интересам, в противовес его глобализации, которую исторически в коммунизме отстаивал троцкизм, никак не вяжется с «внешним управлением». В Китае — с самого начала, с той жесткой полемики, которую вел с троцкизмом еще Мао, продвигая концепцию «новой демократии». Которая, если отдать ей должное, вполне «тянет» на признание его одним из классиков марксизма, вслед за Марксом, Лениным и Сталиным (именно так, в обход Энгельса, ставшего — об этом просто вслух не говорят — основоположником оппортунизма и ревизионизма). Вообще идея такой национализации своим появлением обязана позднему В.И. Ленину, который изложил ее в январе 1923 года в одной из последних работ «О нашей революции», посвященной критике меньшевистского прочтения Великого Октября Николаем Сухановым. Также констатировалось тем большее своеобразие социалистических революций, чем восточнее они происходят; то есть классический марксизм доимпериалистической эпохи «конкурентного капитализма» был довернут с помощью цивилизационного подхода до «эпохи империализма и пролетарских революций» именно Лениным, а И.В. Сталин лишь развил эти ленинские идеи, подкрепив их политическим и организационным разгромом троцкизма. Уже приходилось говорить: лидеры КПК оказались гораздо более добросовестными и проницательными учениками Ленина и Сталина, чем Хрущев с его последователями, которые внесли свою большую лепту в трагический разрыв 60-х годов между КПСС и КПК.
«Сегодняшний Китай — не бывший СССР. Тем более мы не намерены стать «второй Америкой, — открытым текстом заявляет Ван И, ставя, как представляется, точку в вопросе предполагаемой зависимости от внешних схем. — Китай никогда не экспортировал идеологию, ни разу не вмешивался во внутренние дела других стран». Почему упомянут СССР? Потому, что борьба за стратегический паритет с США, финансирующими свой бюджетный дефицит не из торговли нефтью и газом, а с печатного станка, который является их собственностью, — главная ошибка поздней советской элиты, обусловленная, это надо понимать, а не издеваться над этим, трагедией 22 июня 1941 года. И вытекающим из нее императивом «Никогда и ни за что больше!». Из того, что Китай не воспроизводит такое противостояние с США, ограничиваясь принципом «разумной достаточности», который был отвергнут Советским Союзом, отнюдь не следует, что участие в гонке вооружений — непременный атрибут подлинного суверенитета. И не случайно США пытаются Китай в эту гонку втянуть, добиваясь его участия в переговорах по РСМД и СНВ. Согласимся: если есть более надежные возможности достичь своих целей гибридным способом, вряд ли назовешь рациональным выбор в пользу политической и военной конфронтации. Значит, у Вашингтона иных рычагов давления на Пекин нет. И в конце концов, США потому и демонстрируют чуть ли не психическую взвинченность в данном вопросе, что стратегический потенциал Китая — это всем понятно — плюсуется с российским по той же самой формуле, по которой американский — с британским и французским. И в результате получается баланс, который Вашингтон, занятый подрывом международной системы контроля, норовит ликвидировать. Или, по крайней мере, скорректировать в свою пользу. Случайно ли именно продолжающееся обострение противостояния Вашингтона с Пекином в Москве сочли оптимальным для обнародования документа с характерным названием «Об основах государственной политики Российской Федерации в области ядерного сдерживания»?
Ответил Ван И и на вопрос об антикоммунистическом угаре американской администрации, охарактеризовав его термином «маккартизм». Упоминание о той разновидности антикоммунизма, которая придала логическую законченность антисоветскому психозу еще тогда, когда китайско-американские отношения многими в мире рассматривались проекцией советско-американских, — свидетельство того, что Китай продолжает идти тем же историческим путем. Хотя и ушел на многие порядки от стартовых позиций. Подведение итогов национального подъема — именно национального, который рассматривается вкладом в глобальную стабильность, а не перемены, которые подталкивают на Западе, осуществляется в стране к столетию КПК. Курс на мирное сосуществование с США при сохранении неизменности исторического выбора и приверженности социализму, который в наилучшей мере раскрывает китайский потенциал, кардинально разнится с риторикой советской «перестройки», а затем и действиями горбачевского руководства КПСС. Напомним тем, кто застал, и уточним для тех, кто не успел, что «настоящая перестройка» в СССР началась с XIX партконференции, когда правящая партия не нашла в себе сил отказаться от прямой и «добровольной» сдачи как идеологических позиций, так и руководящей роли в обществе. Ничего подобного, если говорить о КПК, сегодня не наблюдается. Хотя еще всего десяток лет назад в среде специалистов широко обсуждалось даже не то, идут ли КПК и КНР по горбачевскому пути, а как скоро они придут к аналогичному финалу. Случайно ли первыми словами Си Цзиньпина после избрания генсеком ЦК были «я не стану китайским Горбачевым»? Ключом к возвращению партийного авторитета в обществе стала борьба с коррупцией, и успешность этого опыта опровергает спекуляции, будто бы у КПСС и СССР из той ситуации, в которой мы оказались тридцатилетие назад, не было иного выхода, кроме капитуляции. Был, но номенклатура, замыслившая конвертировать власть в собственность, в КПСС победила. А в КПК — проиграла.
Можно продолжать дальше, но и сказанного вполне достаточно для вполне определенного вывода, состоящего из двух частей. Одна из них указывает на то, что в Китае — да, сохранились силы, ориентированные на глобализацию и видящие будущее страны в перехвате рычагов управления этим процессом из рук слабеющего «мирового гегемона». Однако эти силы, сохраняя влиятельность и будучи представленными в верхней части внутренних раскладов, уже проходят пик своих возможностей, а исторический маятник начинает обратное движение. Отметим, что точно такие же тренды с разворотом от глобализации в сторону национальных интересов наблюдаются и в России, где либералы постепенно становятся общественными изгоями, и это уже привело к существенному смещению акцентов в деятельности правительства в пользу сторонников «государственного капитализма». И даже в США, где точно с таким же трендом связан феномен Трампа; правда, говорить о перспективах укоренения этой тенденции можно будет только в случае вполне определенного итога предстоящих ноябрьских выборов. Шансов на него, откровенно говоря, немного. Однако здесь не будет преувеличением отметить интернациональный характер глобального водораздела между глобализмом и национальными интересами, который проходит сквозь элиты всех ведущих стран мира. Борьба этих двух тенденций определит будущее. Исходя из приведенной расстановки и соотношения государственных и корпоративных интересов во всех трех странах «глобального треугольника», можно констатировать, что подлинная нормализация китайско-американских отношений связывается отнюдь не с победой Байдена. А с сохранением статус-кво, которое открывает путь к проведению пятисторонней встречи на высшем уровне государств, наделенных постоянным членством в Совете Безопасности ООН.
Павленко Владимир
