Мировая политическая система преодолевает необычный период однополярного мира с полным доминированием Америки и вступает в период, когда Соединённым Штатам придётся гораздо упорнее трудиться над тем, чтобы добиваться своего, когда они уже не смогут господствовать во всех частях земного шара.
О внешней политике президента США Дональда Трампа идёт ожесточенная полемика, но заявление его администрации о том, что соперничество между великими державами отодвинуло на задний план международный терроризм, став главной угрозой национальной безопасности, получило широкую двухпартийную поддержку и в Конгрессе, и среди внешнеполитической элиты Вашингтона.
Отчасти это произошло из-за общей тревоги по поводу того, что Китай и Россия работают над утверждением «сфер влияния» в своих регионах. Через 75 лет после Ялтинской конференции с участием Президента США Франклина Делано Рузвельта, британского премьер-министра Уинстона Черчилля и советского лидера Иосифа Сталина американские элиты остаются глубоко встревоженными ролью «Ялты» в последующем доминировании Сталина в Центральной Европе и гнёте режимов советского блока в регионе. Однако поразительно, что принятие Вашингтоном концепции соперничества между великими державами до сих пор не стимулировало общую переоценку прошлых принципов американской внешней политики, включая сферы влияния, которые неизменно сопровождают конкуренцию между державами. Отказ от обсуждения и выработки стратегии и политики, соглашающейся с наличием сфер влияния и управляющей ими, может стоить и фактически уже стоило Америке слишком дорого.
После того, как в 1989 г. распалась сфера влияния СССР, а после этого в 1991 г. развалилась и вся советская страна, решимость избежать «новой Ялты» стала мощной силой во внешней политике США и Запада. Официальные лица в администрациях Билла Клинтона, Джорджа Буша и Барака Обамы часто осуждали «сферы влияния» как устаревшее понятие и, что важнее, противодействовали сначала России, а позже Китаю, когда те пытались расширить влияние в своих регионах, хотя последствия такой политики были далеко не однозначными.
В 2008 г. госсекретарь Кондолиза Райс открыто признала: «Мы будем противодействовать любой попытке России загнать суверенные нации и свободные народы в некую архаичную сферу влияния». Менее чем год спустя преемница Райс на посту госсекретаря Хилари Клинтон объявила: «Хотелось бы пояснить, что, перезагружая наши отношения [с Россией], мы, конечно же, не имеем в виду, что Россия в XXI веке может иметь свою сферу влияния в Восточной Европе». В этот период Вашингтон стремился расширить НАТО – во многом для того, чтобы его новые и будущие члены никогда больше не попали в российскую «сферу влияния», предоставляя всевозможную дипломатическую, экономическую и военную помощь этим и другим государствам региона для повышения их способности сопротивляться российскому влиянию.
Отвержение Соединёнными Штатами сфер влияния после окончания холодной войны было логичным и привлекательным выбором. После распада СССР и в то время, пока Китай был слаб и ориентирован на решение внутренних проблем, у Америки не было соперников, способных создать свою сферу влияния. Поэтому понятно, что официальным лицам, учёным и политикам в Вашингтоне хотелось законсервировать такое положение дел. Тем не менее постепенное, но неизбежное формирование других влиятельных держав помимо США не могло не подрывать этот крайне привлекательный статус-кво. Однако это именно та реальность, с которой Америка сегодня сталкивается.
Вполне понятно, что «соперничество между великими державами» требует двух вещей: наличия великих держав, с одной стороны, и конкуренции между ними, с другой. В свою очередь наличие великих держав означает, что эти государства могут постоянно соперничать с Соединёнными Штатами, пусть даже в какие-то конкретные моменты и в конкретных местах, не будучи в силах равняться со сверхдержавой во всём. Аналогичным образом, соперничество требует, чтобы такие государства имели волю для оспаривания американских предпочтений, пусть даже не во всякое время и не во всяком месте. Это соперничество не ограничивается исключительной военной сферой, но имеет также экономический, политический, дипломатический и информационный аспекты.
Таким образом, определение конкуренции между великими державами ставит отвергающих существование сфер влияния перед неизбежной интеллектуальной дилеммой. Если мы соглашаемся с тем, что живём в условиях соперничества между великими державами, возможности и воля которых распределены неравномерно, и что возможности и воля США также распределены неравномерно, то крайне вероятно, что в некоторых странах или даже регионах у других держав будет больше возможностей и/или воли, чем у Соединённых Штатов. Это может происходить на каких-то исторических отрезках или даже на постоянной основе. Необязательно называть эти области сферами влияния – наверно, нам не следует этого делать, поскольку многие западные элиты находят исторические ассоциации, вызываемые этим термином, неприятными, но как-то их ведь нужно обозначить! Их можно назвать «серыми зонами», хотя у армии США уже имеется иное понимание этого термина.
Если же подобные попытки будут предприняты, они могут быть чреваты дорогостоящими конфликтами, которые часто оказываются ещё более разрушительными для тех, кого мы пытаемся защитить.
Некоторые официальные лица администрации Трампа, включая вице-президента Майка Пенса и бывшего помощника по национальной безопасности Джона Болтона, безапелляционно заявили, что сфера влияния Соединённых Штатов находится в западном полушарии. Прежние администрации избегали подобных формулировок, опасаясь болезненной реакции на них соседей Америки по западному полушарию. Аналогичным образом некоторые политики, похоже, неявно признавали российскую сферу влияния, хотя и вряд ли делали это преднамеренно. И всё же чиновники в Вашингтоне, отвечающие за национальную безопасность, и особенно элиты, обеспечивающие безопасность, далеки от принятия китайской или российской сфер влияния в качестве неизбежного структурного элемента современной системы международных отношений. На самом деле опасения, что Трамп согласится с российской сферой влияния на Украине или в других местах явно ощущались в Конгрессе США во время расследований по России в 2017–2018 гг., а также в законе о санкциях, принятом с целью связать руки Трампу в его переговорах с Россией.
Отказ Вашингтона в прошлом принять реальность, что у Москвы есть воля и, как оказалось, способность оспорить американские предпочтения за счёт применения силы в некоторых местах, внёс вклад в развязывание оккупационных войн, заставивших Грузию и Украину заплатить страшную цену. Этим двум странам пришлось отдать России важные части своей территории потому, что лидеры, официальные лица, политическая элита и журналисты Соединённых Штатов терпимо относились, поддерживали и продвигали политическую линию, игнорировавшую имеющийся у России набор инструментов и её решимость в создании буферных зон вдоль своих границ. Тот факт, что российский президент Владимир Путин решил отправить российские войска в эти два государства, то есть несёт за случившееся принципиальную ответственность, не должен заслонять роль Америки в произошедшем. Подобно этому решение Иосифа Сталина сокрушить восстание в Венгрии 1956 г. против Советской власти не может оправдать радиостанцию «Свободная Европа», подстрекавшую Венгрию на сопротивление, которое было обречено, что хорошо задокументировано в Архиве по национальной безопасности.
Американские элиты довольно легко приспособились к поверхностным требованиям конкуренции между великими державами. Широкий консенсус относительно соперничества между великими державами как главной движущей силы американской внешней и оборонной политики побудил наши элиты прилагать значительные усилия по оценке стратегий «жёсткой» и «мягкой» силы Китая и России, а также по противодействию этим стратегиям. То же самое касается так называемых стратегий «серой зоны», предусматривающих пограничные военные операции, не переходящие в крупномасштабную войну. Тот факт, что многие наши политики с некоторых пор жаждут проводить более конкурентную, а порой и более конфронтационную политику в отношении Пекина и Москвы, облегчает переход от американского проекта борьбы с мировым терроризмом к новой стратегии. Вместе с тем официальные лица, политики и представители СМИ, доминирующие в национальных американских внешнеполитических дискуссиях, явно не могут смириться с далеко идущими последствиями конкуренции между великими державами, включая не только сферы влияния, но также и пределы американской мощи. Принятие конкурентных стратегий в отношении отдельных соперников в рамках более широкой стратегии управления динамикой отношений между великими державами также чрезвычайно важно.
В первом случае поразительно, что хотя продолжительные войны в Афганистане и Ираке убедили американскую общественность в ограниченности военной мощи США, элиты страны вместо того, чтобы сделать аналогичный вывод, решили, что американские избиратели просто недальновидны. А как ещё объяснить, что они не могут понять и принять необходимость интервенции в Сирии, например? Что касается второго вопроса, то более широкая стратегия управления динамикой отношений между великими державами включает не только мысли о том, как Соединённые Штаты могут повлиять на сотрудничество между Китаем и Россией, но также и подготовку более гибких отношений с ещё одной великой державой – Европой. Здесь необходимо найти умные способы противодействия политике некоторых европейских стран в отношении Пекина и Москвы, с которой Америка не согласна. Важные региональные державы, такие, как Австралия, Бразилия, Индия, Иран, Япония, Саудовская Аравия и Южная Корея, а также некоторые другие – также требуют повышенного внимания.
Приспособиться к воскрешению такого забытого понятия, как «сферы влияния», может быть проще, если политики лучше вдумаются в саму суть этого термина. «Влияние» – не господство и тем более не контроль. Соединённые Штаты хорошо оснащены для того, чтобы оказывать своё влияние на стратегически важные страны и регионы. С этой точки зрения, может быть, стоит сосредоточиться на расширении, усилении и углублении влияния Вашингтона, а не быть одержимыми растущим влиянием и потенциалом Китая и России? Ведь подрывая их влияние, США рискуют ослабить собственную привлекательность! В практическом отношении растущее богатство и мощь Китая неизбежно приведут к усилению его влияния, нравится нам это или нет. Россия же пока не вышла окончательно из несвойственной ей с исторической точки зрения периода слабости.
Ничто из вышесказанного не предполагает, что американским официальным лицам нужно открыто согласиться с китайскими, российскими или другими «сферами влияния». В этом не только нет никакой необходимости, но это было бы ещё и контрпродуктивно, в том числе в отношениях США со странами и в оспариваемых зонах влияния, лидеры которых могут заключить, что Вашингтон отказался от них, и – как следствие – начать искать примирения с противниками Америки.
Однако американским политическим элитам важно перестать пытаться отрицать реалии наших дней во внутриполитических дебатах – как в правительстве, так и вне него. Более того, официальные лица могут признать, не уступая при этом ни пяди, что у Китая, России и других стран имеются свои национальные интересы и что, хотя мы можем не соглашаться с их определением своих интересов, США замечают их формулировки и включают их в число прочих соображений при выработке своей политики. Мировая политическая система преодолевает необычный период однополярного мира с полным доминированием Америки и вступает в период, когда Соединённым Штатам придётся гораздо упорнее трудиться над тем, чтобы добиваться своего, когда они уже не смогут господствовать во всех частях земного шара. Понимание этого и взятие на себя нелёгкой работы расстановки приоритетов – лучший способ максимально увеличить силу и влияние Америки в будущем.
