Поскольку я горжусь тем, что редактировал её, позвольте мне процитировать кое-кого ещё, кто её хвалит — а именно, Билл Мойерс: «Столь же ясно-мыслящий, как всегда, как обычно, честный Эндрю Басевич даёт блестящий отчёт того, как коллапс Советского Союза и окончание холодной войны принесли не конец истории, а взрыв американского высокомерия и эру чрезмерности, которая ослепила наш политический класс в отношении реальности, прекратила гражданственность, подорвала управление и вызвала гневное разочарование среди широких слоев общества, позволив Капитану Квиду реальной жизни встать у руля и с криком «Полный вперед!» отправиться к монументальному бедствию. Так и будет, если только, как говорит Басевич в убедительном заключении, мы не придём в себя».
Том.
Многие из нас провели годы холодной войны за школьными партами. Именно тогда нас, детей, учили «пригибаться и накрываться», вроде как скрываясь в убежище от советского ядерного удара. Однако когда между тобой и уничтожением только металлические и деревянные парты, когда втолковывают, что мир может взлететь на воздух в любой момент, вы чувствуете, что вам говорят не всё, что происходит на планете. Эта версия с деревянными партами «туда, туда, дорогой, ничего не случится, если следовать инструкциям» звучала несерьёзно ещё тогда. В самом деле, в те годы от Кубинского ракетного кризиса до Вьетнамской войны очень многое звучало до жути несерьёзно. И всё же мир как-то выжил.
Как сегодня проясняет постоянный автор TomDispatch и автор новой книги «Век иллюзий: как Америка растранжирила свою победу в холодной войне» Эндрю Басевич, та несерьёзность продолжилась до (краткого) ощущения триумфа все американские годы после холодной войны. Было так, словно мы так и не выбрались из-под тех парт, не посмотрели вокруг и не оценили истинный ущерб на планете. В мире, где Дональд Трамп, истинный поджигатель, уже три года сидит в Овальном Кабинете, а фанатизм в трамповском стиле на подъёме, происходит нечто странное: сегодня те самые парты времён холодной войны давно в прошлом — или, скорее, сами американские классы, даже вся школа, стала эквивалентом парты, поскольку практикуются бесконечные учения с целью подготовки к следующему массовому расстрелу армейским вооружением.
Иными словами, в годы холодной войны та ядерная катастрофа, которой опасались, не случилась, но в мире, где США сразу казались единственными и победоносными после падения Берлинской стены в 1989-м, ущерб оказался совершенно реальным. Начиная с беспрецедентной террористической атаки, убившей почти 3000 американцев 11 сентября 2001 года до рекордных массовых убийств нашего времени (в том числе политически спровоцированных убийств экстремистов), не говоря уже о вечных войнах, которые ведут США в этом веке настолько катастрофически на значительной части планеты (и вскоре в их числе может оказаться Иран), всё это намного более мрачная сказка, чем нам хотелось мы думать.
И это вряд ли самое худшее. Если бы не Грета Тунберг и те вдохновленные дети, которые подхватили за ней, немногие американцы обращали бы внимание на глубочайший урон, который мы причиняем нашей планете. В конце концов, нет ни парт, ни воздушных сирен, учений или предупреждений, когда речь идёт о жестоком перегреве нашей планеты. В целом значительное число американцев всё ещё явно предпочитают не смотреть вообще в эту сторону, тем более не готовиться в грядущим разрушениям (или хоть как их ограничить). В этом контексте давайте позволим Эндрю Басевичу дать нам обзор времён после холодной войны и подумать, почему руководящие нами из Вашингтона даже не осознают, что происходит.
Том.
* * *
Тридцать лет назад президент Джордж Буш явился на совместную сессию Конгресса, чтобы представить свое первое Обращение к Нации, первый обзор после холодной войны на этом ежегодном ритуале. Всего за несколько недель до этого пала Берлинская стена. Это событие, как заявил президент «отмечает начало новой эры в международных отношениях». Холодная война, «длительная сумеречная борьба» (как столь примечательно описал её президент Джон Ф. Кеннеди) только что внезапно закончилась. Наступал рассвет нового дня. Президент Буш воспользовался возможностью объяснить, что означал тот рассвет.
«В истории есть единичные моменты, даты, которые разделяют все, происходившее ранее, от того, что дальше», сказал президент. Окончание Второй Мировой было как раз таким моментом. В последующие десятилетия 1945 год обеспечил «общую структуру, направление компаса в послевоенную эру, на которую мы полагались, чтобы понимать самих себя». Но внушающее надежды развитие событий завершившегося года — Буш назвал их в целом «Революцией 89» — дало начало «новой эры в международных отношениях».
Хотя многие вещи определённо должны были измениться, президент чувствовал уверенность, что один элемент преемственности останется — определять направление истории будут США. «Америка, не как страна, а как идея», подчеркнул он, есть и обязательно останется «жива в умах людей по всему миру».
«Пока этот новый мир приобретает форму, Америка стоит в центре расширяющегося круга свободы — сегодня, завтра и в следующем веке. Наша страна — давняя мечта каждого эмигранта, кто когда-либо ступал на эти берега, и миллионы ещё борются за освобождение. Эта нация, эта идея, которая называется Америка, была и всегда будет новым миром — нашим новым миром».
Буш никогда не демонстрировал, что он особенно оригинальный человек или человек с воображением. И даже при этом за долгую карьеру на государственной службе он, по крайней мере, овладел искусством собирать ощущения, кажущиеся подходящими почти для любого случая. Образ, которым он воспользовался в этом примере — Америка занимает центральное место в расширяющемся круге свободы — не стал новым утверждением, выработанным для свежих обстоятельств. Центральная часть истории в том, что американцы предсказали или высказали несерьёзное предположение, с которым слушатели и знакомы, и чувствуют себя уютно. В самом деле, описание Бушем Америки, как постоянно самообновляющегося предприятия, занятого улучшением свободы, подчеркивает суть самоприсвоенной цели нации.
В своих замечаниях в Конгрессе президент утверждал прерогативу, которую его предшественники давно себе присвоили: интерпретировать дух времени таким образом, чтобы слить воедино прошлое, настоящее и будущее в цельных, самовосхваляющий и обнадёживающий сценарий американской мощи. Он описывал историю точно такой же, какой американцы — или, по меньшей мере, привилегированные американцы — хотят её видеть. Иными словами, он говорил на языке, которым владел свободно — на языке идиом правящего класса.
Когда начался 1990-й, обязанностью — даже судьбой — стало призвать членов того правящего класса править не только страной, но и всей планетой, и не только десяток или два лет или даже целую «эру», но вечно и навсегда. В январе 1990 года будущее последней сверхдержавы на планете Земля — Советского Союза, которые распался в 1991-м, но его судьба уже казалась достаточно очевидной — было действительно ясно.
Итак, как у нас шли дела?
Тридцать лет спустя, возможно, пришло время оценить, насколько хорошо США исполнили ожидания президента Буша, озвученные в 1990 году. Лично я бы оценил некоторые результаты где-то между глубоко разочаровывающими и совершенно плачевными.
«Круг свободы» Буша разделил планету на свободных и несвободных. Во время холодной войны такое различие оказалось полезным, даже если оно никогда не было особенно точным. Сегодня оно не имеет ценности, как описание действительно существующего мира, пусть даже в Вашингтоне на этом настаивают, равно как и убеждение, что США обладают уникальной ответственностью расширять этот круг.
Вдохновленные амбициозными политическими деятелями и идеологически движимыми комментаторами, многие (хотя и не все) американцы купились на военизированную, манихейскую и чрезмерно упрощённую концепцию холодной войны. Неправильно поняв её значение, они неверно оценили последствия её прохождения, что оставило их плохо подготовленными к тому, чтобы понять чушь в Обращении к Нации 1990 года президента Буша.
Буш представил «Революцию 89», как трансформирующий момент истории. На самом деле, наследие того момента оказалось намного более скромным, чем он воображал. Как поворотный пункт в истории современного мира, конец холодной войны по рейтингу чуть выше изобретения пулемета (1884), но существенно ниже падения династии Романовых в России (1917) или открытия пенициллина (1928). Среди других факторов, формировавших мир, в котором мы теперь живём, едва ли отмечено окончание холодной войны.
Справедливость обязывает меня признать два исключения того широкого заявления, одно относится к Европе, а другое — к США.
Во-первых, конец холодной войны сразу же привёл к тому, что Европа вынесла благодарность «целиком и полностью» коллапсу Советской империи. Хотя для поляков, литовцев, бывших граждан ГДР и других восточноевропейцев определённо сейчас лучше, чем под сапогом Кремля, сама Европа играет существенно меньшую роль в мировых делах. Залечивая свои расколы, она съёживается, теряя политическое влияние. Одновременно в очень короткий срок возникают новые расколы на Балканах, в Испании и даже в Соединённом Королевстве с появлением популистских правых, призывающих к тому, чтобы поставить под сомнение предполагаемую приверженность Европы мультикультурному либерализму.
Во многих отношениях холодная война началась из-за спора, кто именно будет определять судьбу Европы. В 1989 году наша сторона выиграла спор. Но к тому времени выгоды, на которые претендовали США, по большей части исчерпали себя. Традиционные великие державы Европы больше не были особо великими. После нескольких столетий, в которые глобальная политика была сконцентрирована на континенте, Европа внезапно соскользнула на периферию. На практике «цельная и свободная» оказалось означает «озабоченная и анемичная», причем европейцы теперь по-своему совершают глупые поступки. Три десятка лет после «Революции 89» Европа остается привлекательным туристическим направлением. Но с точки зрения геополитической, действия давно перенеслись куда-то ещё.
Второе исключение ещё менее важных результатов холодной войны связано с отношением США к военной силе. Впервые в своей истории натиск холодной войны подсказал США создать и сохранить мощный военный истеблишмент в мирное время. Принципиальная миссия тех войск состояла в том, чтобы защищать, сдерживать и подавлять. Хотя они вели ожесточённые войны в Корее и Вьетнаме, разрекламированной целью было предотвращение вооружённого конфликта или, по меньшей мере, удержать их под контролем. В этом духе первоначальные силы ядерного удара Пентагона (которые обладал средствами уничтожить человечество) обнадеживающе объявили, что «наша профессия — мир».
Однако, когда холодная война закончилась, несмотря на отсутствие какой-либо реальной угрозы безопасности США, политиканы в Вашингтоне решили сохранять самые мощные вооружённые силы на планете до бесконечности. Этому решению предшествовали незначительные дебаты, которые даже сегодня остаются минимально противоречивыми. То, что США должны обладать военными средствами намного большими, чем любая другая страна или даже комбинация комбинация множества других стран, казалось в высшей степени разумным.
По своему виду и конфигурации войска после холодной войны мало чем отличались от того, как они выглядели между 1950-ми и 1989 годом. Но теперь вооружённые силы США стали выглядеть совершенно иначе, с намного более амбициозной миссией: вводить порядок и распространять американские ценности глобально, уничтожая препятствия, могущие затруднить эти действия. Во время холодной войны политические деятели на первое место ставили сохранение сил США в готовности. Теперь же идея состояла в том, чтобы дать «войскам» работу. Названием игры стала проекция силы.
Всего за месяц до Обращения к Нации президент Буш впервые сам проверил этот подход, приказав силам США вторгнуться в Панаму, свергнув существующее правительство и заменить его на то, которое, как ожидалось, будет более покладистым. Теперь же президент аккуратно подвёл итог тем действиям в трёх жёстких предложениях. «Год назад», заявил он, «народ Панамы жил в страхе, под пятой диктатора. Сегодня демократия восстановлена, Панама свободна, операция «Правое дело» достигла своей цели».
Миссия выполнена: и делу конец. Тут-то, по-видимому, и была модель для дальнейших действий в глобальном масштабе.
Однако, как оказалось, операция «Правое дело» стала исключением, а не правилом. Интервенция в Панаму ознаменовала начало периода беспрецедентной американской военной активности. В последующие годы силы США вторгались, оккупировали, бомбили или устраивали рейды в ошеломляющем числе стран. Однако результат редко был таким же, как в Панаме, где бои шли всего пять дней. Беспорядочные и длительные конфликты оказались более типичны для опыта США после холодной войны, заметным примером чего служит Афганская война, бесполезно переходящая теперь уже в свой 19 год. Нынешние войска США подготавливаются по любым меркам как высокопрофессиональные, намного больше, чем их предшественники времён холодной войны. Но цель сегодняшних профессионалов не в том, чтобы сохранять мир, а чтобы вести бесконечные войны где-то вдалеке.
Отравленные верой в свое всемогущество после холодной войны США позволили себе втянуться в долгую серию вооружённых конфликтов, и почти все они дали непредвиденные последствия, а цена их оказалась большей, чем ожидалось. После окончания холодной войны силы США уничтожили множество целей и убили множество людей. Однако они редко добивались успеха в выполнении своих политических целей. С военной точки зрения — кроме, возможно, с точки зрения военно-промышленного комплекса — наследие «Революции 89» оказалось почти полностью отрицательным.
Сломанный компас
Итак, вопреки предсказанию президента Буша падение Берлинской стены не стало началом «новой эры в мировых делах», управляемых «той идеей, что зовётся Америкой». Однако оно ускорило скольжение Европы в направлении геополитической малозначимости и вызвало резкий поворот Вашингтона к безрассудному милитаризму — ни то, ни другое праздновать не стоило бы.
Но сегодня, через 30 лет после Обращения к Нации Буша «новая эра в международных отношениях» на самом деле тут, пусть даже мало чем напоминает тот порядок, появления которого ожидал Буш. Если его «идея, которая зовётся Америкой» не выстраивает контуры этой новой эры, то кто?
Ответ: ситуацию после холодной войны вашингтонские элиты неверно понимали или низводили до статуса второстепенной. Вот три примера основных факторов, которые на самом деле выстроили нынешний век. Заметно, что у каждого был свой источник ещё до окончания холодной войны. Каждый созрел, пока политические деятели США, загипнотизированные «Революцией 89» деловито пытались воспользоваться плодами, которые в их фантазиях предназначалось забрать этой стране. Каждый намного обошёл по значимости падение Берлинской стены.
«Расцвет» Китая: Китай, каким мы знаем его сегодня, возник из реформ лидера Коммунистической партии Дэн Сяопина, которые превратили КНР в ведущую экономическую державу. Ни одна страна в истории, включая США, и близко не подходила к тому, чтобы соответствовать зрелищному восхождению Китая. За три десятка лет ВВП на душу населения взлетел со $156 в 1978-м до $9,771 в 2017-м году.
Мнение, общее у американской элиты после холодной войны, что экономическое развитие обязательно подталкивает политическую либерализацию, оказалось принятием желаемого за действительное. Сегодня в Пекине Коммунистическая партия твёрдо держит руль. В то же время, как демонстрирует Инициатива «Пояса и Пути», Китай начал заявлять о себе в глобальном масштабе, одновременно усиливая возможности Народной Освободительной Армии. Во всем этом США — помимо займов у Китая, чтобы заплатить за изобилие импортируемых продуктов (теперь уже на более чем полтриллиона долларов ежегодно) — считается не более чем свидетелем. Поскольку Китай радикально меняет баланс влияния в Восточной Азии двадцать первого века, итоги холодной войны теперь имеют не большее значение, чем экспедиция Наполеона в Египет в конце века восемнадцатого.
Возрождение религиозного экстремизма: как и бедные, религиозные фанатики всегда будут рядом с нами. Они есть везде — христиане, индуисты, евреи, мусульмане. Но Американская идея подразумевает, что сутью Обращения к Нации Буша было ожиданием того, что современность уберёт религию из политики. В кругах элиты подразумевалось, что глобальный светский альянс приведёт к приватизации веры, это воспринималось как должное. В конце концов, окончание холодной войны по всей видимости оставило мало поводов из-за чего воевать. После коллапса коммунизма и триумфа демократического капитализма все действительно крупные вопросы были разрешены. То, что спровоцированное религией насилие станет решающим фактором в глобальной политике, тогда казалось немыслимым.
Но за десять лет до «Революции 89» события уже подсказывали подобные ожидания. В ноябре 1979 года радикальные исламисты потрясли Дом Сауда, захватив мечеть Аль-Харам в Мекке. Хотя местные силы безопасности после кровавой перестрелки вернули себе контроль, саудовская королевская семья решила предотвратить любые повторения подобного бедствия, демонстрируя без тени сомнения свою собственную верность учениям Аллаха. Это было сделано расходуя ошеломляющие суммы с помощью Уммы для продвижения пуританской формы ислама, известной как ваххабизм.
В итоге Саудовская Аравия стала основным гарантом того, что переросло в исламистский терроризм. Для Усамы бин Ладена и его последователей американская идея, которой отдал дань уважения президент Буш в январе 1990 года, была богохульной, нетерпимой и оправдывающей войну. Убаюканные верой в то, что окончание холодной войны принесло явную победу, весь аппарат национальной безопасности США в сентябре 2001 года был захвачен врасплох, когда религиозные фанатики напали на Нью-Йорк и Вашингтон. Политический истеблишмент тоже не был готов к появлению насилия, совершенного своими же религиозными экстремистами. Во время холодной войны стало модным заявлять, что Бог умер. Этот вывод оказался преждевременным.
Уничтожение Природы: С самого начала американская идея, столь щедро расхваливаемая президентом Бушем в 1990 году, позволила, и даже ускорила, эксплуатацию природных богатств, основываясь на вере в бесконечную способность планеты Земля выдерживать нападение. Во время холодной войны критики вроде Рейчер Карсон, автора первой книги об окружающей среде «Безмолвная весна», предостерегали от подобной оценки. Хотя их предостережения уважительно слушали, но они вызвали лишь скромные действия.
Затем в 1988 году, за год до падения Берлинской стены, свидетельствуя перед Конгрессом ученый НАСА Джеймс Хансен озвучил намного более тревожное предостережение: человеческая деятельность, в частности, сжигание ископаемого топлива, вызывает значительные изменения глобального климата с потенциально катастрофическими последствиями. (Конечно, престижный научный комитет советников давал такое же предостережение президенту Линдону Джонсону более двух десятков лет ранее, предсказывая смену климата в начале двадцать первого века, без какого-либо эффекта).
Мягко выражаясь, президент Буш и другие члены политического истеблишмента не приветствовали анализ Хансена. В конце концов, воспринимать его всерьёз означало признать необходимость изменения образа жизни, сконцентрированного на потакании самим себе, вместо самоограничения. На каком-то уровне продолжение американской склонности материального потребления и личной мобильности описывало конечную цель холодной войны. Буш больше не мог предлагать американцам соглашаться на меньшее, чем он мог вообразить в мировом порядке, в котором США больше не занимали положение «центра расширяющегося круга свободы».
Некоторые вещи были священны. Как он выразился по другому поводу, «Американский образ жизни не подлежит обсуждению. Точка».
Итак, хотя президент Буш не был откровенным отрицателем теории смены климата, он медлил. Разговоры обладали приоритетом перед действиями. Он заложил модель, которой его преемники и придерживались, по крайней мере, до эры Трампа. Чтобы воспрепятствовать коммунизму во время холодной войны американцы могли желать «заплатить любую цену, вынести любое бремя». Но не так, когда дошло до смены климата. Сама холодная война, по-видимому, истощила способности страны к коллективному самопожертвованию. Так что на нескольких фронтах наступление на природу продолжается, и даже набирает скорость.
В сумме, с нашего нынешнего положения становится очевидным, что «Революция 89» не начала новую эру истории. В лучшем случае события того года подстегнули различные ненужные иллюзии, которые затруднили нам способность осознавать и откликаться на силы перемен, которые действительно имеют значение.
Восстановление рабочего состояния американского компаса не случится, пока мы не примем те иллюзии за то, что они из себя представляют. Первым шагом можно было бы пересмотреть, что именно означает «та идея, что зовется Америкой».
