Как Трамп может избежать войны с Россией

Немногим более столетия назад у президента США Теодора Рузвельта появилась возможность своими глазами наблюдать истоки величайшей техногенной катастрофы в истории человечества. В 1904 году он написал, что кайзер Германии Вильгельм II «считает, будто англичане планируют атаковать его, разгромить его флот и, возможно, даже объединиться с Францией в войне на истребление против него.

На самом деле у англичан нет таких намерений, но они сами находятся в состоянии панического ужаса, предполагая, что кайзер собирается тайно создать альянс против них с Францией или Россией или с ними обеими, чтобы уничтожить их флот и стереть Британскую империю с карты. По-моему, это довольно забавный пример того, как взаимное недоверие и страх толкают два народа на путь войны».

Развязка той истории оказалась не слишком забавной. Когда десять лет спустя Европа внезапно оказалась на пороге войны, британцы и немцы попытались заверить друг друга в том, что у них нет никаких агрессивных намерений. Но, поскольку оба правительства знали, что их собственные намерения носят оборонительный характер, они попросту не могли понять, почему их оппоненты настойчиво заявляли о том, что они чувствуют угрозу. Оба правительства считали страх другой стороны лицемерным, по сути, еще одним доказательством лживости и агрессивных намерений противоположной стороны. Все попытки заверить друг друга и каким-то образом урегулировать ситуацию только усугубляли проблему, смешиваясь с несколькими другими факторами, которые в конечном счете в совокупности вылились в Первую мировую войну 1914-1918 гг., охватившую весь континент. Как позже написала историк Барбара Такман (Barbara Tuchman) в своей классической книге «Августовские пушки», посвященной истокам той войны, «нации попали в ловушку… в тупик, из которого не было и до сих пор нет выхода».

Первая мировая война стала результатом скорее просчетов и некомпетентности, нежели какого-то злого умысла. Историки долгое время спорили о том, какая из сторон несет большую часть ответственности за развязывание того конфликта, но мало кто сомневается, что «каждая из крупных держав внесла в него свою лепту недальновидности и безответственности». Германия боялась того, что Франция, Россия и Великобритания окружат ее, и при этом продолжала грубо угрожать всем им, тем самым подталкивая их объединиться в беспрецедентный альянс против Берлина. Этот альянс в свою очередь укрепил зависимость Германии от Австро-Венгрии и в конечном счете сделал ее заложницей действий ее южной соседки. Великобритания считала, что альянс позволит сдержать рост военной и экономической мощи Германии и при этом не свяжет Лондон какими-либо жесткими обязательствами, которые могли бы сделать дипломатическое урегулирование локального конфликта практически невозможным. Страх Австро-Венгрии перед тем, что национализм может уничтожить ее империю изнутри, помешал ей понять, что ограниченная война на Балканах может быстро выйти из-под контроля и перерасти в катастрофический общеевропейский конфликт. Царь Николай II предположил, что ограниченная мобилизация против Австро-Венгрии позволит сдержать агрессию против союзницы России — Сербии. Однако позже он узнал, что планы военных действий его Генерального штаба предполагали полную мобилизацию и против Австро-Венгрии, и против Германии. Распространение технологий строительства железных дорог в свою очередь означало, что любое государство, которое быстро не мобилизовывает свою армию в ответ на малейшие движения противника, сталкивается с перспективой практически гарантированного военного поражения. В результате получилась взрывоопасная смесь ингредиентов, которая подпитывала то, что Генри Киссинджер (Henry Kissinger) назвал «политической машиной Судного дня», чувствительной к множеству потенциальных пусковых импульсов.

Сравнения России с третьим рейхом

Сегодня в Вашингтоне мало кто считает, что наши напряженные отношения с Россией представляют такую же угрозу. Скорее господствующая парадигма понимания и реакции на российскую угрозу сводится к образам Второй мировой войны. Редакторские статьи и колонки обозревателей исполнены унизительными ссылками на встречу в Мюнхене, где в 1938 году британский премьер-министр Невилл Чемберлен (Neville Chamberlain) предпринял свою трагическую попытку удовлетворить территориальные амбиции Гитлера и договорился о злополучном «мире нашего времени». В ходе предвыборной кампании 2016 года кандидат в президенты от Демократической партии Хиллари Клинтон открыто предупредила о том, что заявления Москвы о ее обязанности защищать русскоязычное меньшинство на Украине перекликается с заявлениями нацистской Германии о том, что ей «необходимо защищать немецкие меньшинства в Польше и Чехословакии». Подобным же образом сенатор Линдси Грэхэм (Lindsey Graham) и многие другие республиканцы сравнивали президента России Владимира Путина с Адольфом Гитлером, а колумнисты газет часто назвали его «Путлером». Как и Гитлера, Путина считают авторитарным лидером, затаившим горькую обиду в связи с территориальными потерями и несправедливым отношением. Считается, что, как и Гитлер, Путин относится к призывам к дипломатическому компромиссу как к признакам слабости, которые он может использовать. Многие полагают, что, подобно Гитлеру, Путин находится во власти экспансионистских амбиций, которые необходимо задушить прямо сейчас, не дожидаясь момента, когда Путин начнет действовать чересчур дерзко и активно.

С точки зрения тех, кто рассматривает российскую угрозу через эту призму, главная опасность — это агрессивные намерения Кремля, а главная задача — сдержать агрессию при помощи силы. Войны часто начинаются потому, что те, кто их развязывает, убеждены в своей способности победить. Если говорить об аналитиках разведки, то такое беспокойство перерастает в сосредоточенность на изучении российских планов военных действий и систем вооружений, а также на поисках признаков готовящейся атаки. К примеру, военные эксперты США и НАТО, анализировавшие подготовку России к масштабным военным учениям «Запад» в 2017 году, выступили с предупреждением, что эти учения могут оказаться российским «троянским конем», то есть маскировкой для оккупации Белоруссии или вторжения в одну из стран Балтии. Чиновники британской разведки предупреждают, что российские хакеры уже способны выводить из строя целые электростанции, взламывать системы управления воздушным движением и даже дистанционно отключать системы кондиционирования. Лидеры американского разведывательного сообщества бьют тревогу по поводу стремления Москвы подорвать основы западных демократий и уничтожить «международный порядок, сложившийся после окончания Второй мировой войны». Голливудский актер Морган Фримэн при поддержке комитета, куда вошел в том числе директор Национальной разведки США Джеймс Клэппер (James Clapper), выступил в популярном в соцсетях видеоролике с мрачным предупреждением о том, что мы находимся в состоянии войны с Россией и должны дать ей отпор, иначе мы потерпим поражение.

Если говорить о политиках, то взгляд на ситуацию с такого угла позволяет им сосредоточиться на готовности бороться и способности одерживать победу. Дипломатия играет второстепенную роль в решении проблемы агрессии в духе Второй мировой войны. Нельзя заключать соглашения с государствами-агрессорами, их нужно наказывать и изолировать. Неспособность противостоять агрессии России в Грузии, на Украине, в Сирии и в киберпространстве порождает еще больше агрессии. Сила и решимость, напротив, заставляют потенциального агрессора отступить и поискать легкие мишени в других местах. Стратегия национальной безопасности администрации Трампа является во многом отражением этого консенсуса: «Как показывает опыт, готовность противников отказаться или воздержаться от агрессии зависит от их восприятия силы США и жизнестойкости наших альянсов». Другими словами, если мы хотим мира, нам необходимо продемонстрировать готовность к войне.

Сомневающиеся голоса: Россия просто обороняется

Однако не все считают, что намерения России носят наступательный характер. Существует еще одна точка зрения, которой придерживается меньшее число экспертов и согласно которой Россия при Путине представляет собой слабую, переживающую закат державу, обороняющуюся от расширения НАТО на восток и от попыток Вашингтона трансформировать внутреннюю политику России. «Действия Путина главным образом реактивны», — считает почетный профессор Нью-Йоркского университета Стивен Коэн (Stephen Cohen). Ученый Джон Миршаймер (John Mearsheimer) сформулировал эту мысль еще четче: действия России, включая аннексию Крыма и опосредованную войну на Украине, «носили оборонительный, а не наступательный характер, и они были мотивированы легитимным беспокойством по поводу безопасности». Сторонники этой точки зрения часто цитируют Джорджа Кеннана (George F. Kennan), отца стратегии сдерживания, который писал о вероятных последствиях расширения НАТО примерно 20 лет назад: «Мы увидим негативную реакцию со стороны России, и тогда [сторонники расширения НАТО] заявят, что мы всегда говорили вам, что из себя представляю русские, — но все это не так». По его словам, Россия не является страной, «отчаянно стремящейся атаковать Западную Европу». Россия — это не нацистская Германия, а Путина нельзя сравнивать с Гитлером. С точки зрения этих аналитиков, подобные аналогии скорее усиливают эмоциональный накал, нежели проливают свет на происходящее, и они подталкивают к весьма опасным решениям.

Сторонники версии об «обороняющейся России» отмечают, что, когда агрессивные действия страны объясняются страхом и уязвимостью, несгибаемая решимость и боеготовность, играющие крайне важную роль в противостоянии угрозам в духе Гитлера, могут оказаться контрпродуктивными. Вместо того чтобы предотвратить агрессию, продемонстрировав готовность дать отпор, силовые меры против государства, которое уже считает, что ему угрожают, могут только усилить ощущение уязвимости и спровоцировать опасную острую реакцию. С точки зрения этих экспертов, США столкнулись с этим явлением в бывшей советской республике Грузия в 2008 году. Будучи убежденными, что Россия вынашивает некие агрессивные планы касательно своего южного соседа, политики Вашингтона активизировали подготовку вооруженных сил Грузии, открыто призвали к принятию Тбилиси в НАТО и выступили в адрес Москвы с множеством предостережений против начала военных действий, полагая, что такая поддержка удержит Россию от агрессивных действий. Однако эти шаги привели к обратному эффекту. Россия всерьез встревожилась по поводу перспективы вступления Грузии в НАТО, а Тбилиси, вдохновленный поддержкой США, начал военную операцию в Южной Осетии, что спровоцировало немедленный массированный удар России, включавший в себя серию кибератак. Результатом стала вполне предсказуемая война, которую США не смогли предотвратить, и Вашингтон оказался перед выбором: тщетно протестовать против захвата сепаратистских регионов Грузии Россией либо подвергнуться риску начала ядерной войны с Россией.

Дипломатический подход

С точки зрения тех, кто считает, что Москва занимает оборонительную позицию, предпочтительная реакция на ее действия — это дипломатический подход в духе «не навреди»: необходимо перестать причинять вред, угрожая государству, которое уже оказалось в уязвимом положении, и начать обсуждать компромиссы и способы урегулирования конфликта. К примеру, Коэн выступает против развертывания ракет промежуточной дальности в Европе и продажи оружия Украине и призывает к сотрудничеству в процессе борьбы с общими угрозами и согласования новых правил для регулирования этих отношений. Миршаймер предлагает положить конец тому, что он называет «тройным пакетом политических мер» — то есть расширению НАТО, расширению Евросоюза и продвижению демократии. С его точки зрения, цель для Украины и других государств, находящихся в «серой зоне» между Россией и альянсом НАТО, должна заключаться в том, чтобы «отказаться от планов по вестернизации Украины и сосредоточиться на том, чтобы превратить ее в нейтральный буфер между НАТО и Россией — сделать ее похожей на Австрию эпохи холодной войны». Если мы хотим мира с Россией, утверждают Коэн и Миршаймер, мы должны сделать акцент на общности и компромиссе, а не на оружии и санкциях.

Нельзя сказать, чтобы обе эти точки зрения, объясняющие поведение России и обуславливающие реакцию на него, были совершенно ошибочными. Осталось довольно мало сомнений в том, что Россия считает, что она занимает оборонительную позицию перед лицом расширения НАТО и активного вмешательства Вашингтона в ее внутреннюю политику в 1990-х годах. Москва затаила глубокие обиды, она подвержена заблуждениям и испытывает недоверие к намерениям Америки, и за последние 25 лет она перестала видеть в США партнера и начала видеть в них противника — отчасти из-за тех действий Америки, которые она считает угрожающими. Как минимум часть тех шагов Москвы, которые кажутся американцам ничем не спровоцированной агрессией, — к примеру, вмешательство России в американские выборы 2016 года — кажутся россиянам естественной реакцией на многолетнее вмешательство Запада во внутренние дела России и ее соседей.

Или Россия все-таки атакует?

Однако в основе поведения России лежат не только оборонительные мотивы. Она считает себя великой державой, которой просто не повезло в 1990-х годах, которая должна играть ключевую роль в международных делах наряду с США, Европой и Китаем и которая должна доминировать над своими соседями, как это обычно делают крупные державы. Довольно трудно спорить с тем, что военное вмешательство Москвы в дела Южной Америки — региона, который находится очень далеко от российских границ и который почти никак не связан с ключевыми интересами России, — мотивировано чем-то, кроме стремления доказать Вашингтону, что Россия — великая держава, способная провоцировать проблемы в регионах, где доминируют США. Отчасти та обида на Америку, которая за последние 20 лет укоренилась внутри российского политического класса, объясняется убежденностью в том, что Вашингтон относится к России как к подчиненной и что именно он мешает ей вернуть статус великой державы. Желание России доминировать над соседними странами стало ключевым фактором, обусловившим их попытки вступить в НАТО и добиться помощи со стороны США, что в свою очередь подпитывало страхи Москвы, выливаясь в спираль нарастающей враждебности. Такая смесь оборонительных и наступательных мотивов — это на самом деле довольно старая тема в российской внешней политике. Комментируя поведение России в период, предшествовавший началу Первой мировой войны, Киссинджер написал: «Отчасти оборонительная, отчасти наступательная — стратегия России всегда была двойственной, и эта двойственность порождала на Западе споры касательно намерений России, которые продолжались на протяжении всего советского периода».

Проклятые вопросы

В теории управления есть специальный термин для обозначения сложных ситуаций, которые привели к началу Первой мировой войны — «проклятые вопросы». Этот термин подчеркивает не столько «проклятый» характер той или иной проблемы, сколько те серьезные вызовы, которые она за собой влечет. Одной из особенностей таких проблем является то, что попытки разбить их на составляющие компоненты и решить их по частям оказываются абсолютно контрпродуктивными. Решение одного аспекта той или иной проблемы может усугубить другие и добавить новые сложности. Множество отдельных компонентов взаимосвязаны и взаимодействуют друг с другом такими способами, которые со временем меняются. Отношения внутри таких систем не арифметичны, и благие намерения далеко не всегда оборачиваются успехом. Каждое конкретное действие немедленно оказывает влияние на другие составляющие системы, и порой оно бывает разрушительным. Кроме того, заранее предугадать, каким окажется это воздействие, чрезвычайно трудно.

Хотя вызов со стороны Москвы полностью не вписывается ни в версию о «наступающей России», ни в версию об «обороняющейся России», множество переплетающихся вопросов, пронизывающих российско-американские отношения, являются отражением запутанности классического «проклятого вопроса». Совершенно противоположные взгляды на намерения другого государства искажают сигналы, которые оно посылает и укрепляют ошибочные гипотезы касательно того, как противник отреагирует на те или иные события. Нерешенные вопросы касательно архитектуры безопасности, сложившейся в Европе после окончания холодной войны, подпитывают антагонизм. Новые кибертехнологии, последствия которых еще плохо изучены, в сочетании с разработкой современных систем доставки стратегического оружия, предоставляют атакующей стороне огромные преимущества перед тем, кто защищается, укрепляя ощущение уязвимости и провоцируя агрессию. Изменения в глобальном геополитическом порядке обернулись угрозой для господства США и одновременно предоставили России и другим странам возможность расширить свое влияние. Каждая из сторон оказывается во все большей зависимости от ненадежных посредников, чьи интересы пересекаются — но при этом не совпадают полностью — с интересами их спонсоров. И каждая из сторон старается справиться с внутриполитическими вызовами, которые усиливают ощущение уязвимости и снижают ее способность формулировать и воплощать в жизнь эффективную внешнюю политику. Между тем прежние правила, которые обуславливали соперничество между Вашингтоном и Москвой в эпоху холодной войны, улетучились, а новые принципы, которые могли бы стабилизировать и сдержать новое соперничество, так и не появились. Все эти факторы усиливают друг друга, формируя порочный круг динамичных взаимодействий. Более того, взаимосвязи между отдельными компонентами этих проблем приводят к росту опасности того, что случайности и поступательные действия могут привести к неожиданным последствиям. Как и в Сараево в 1914 году, сейчас незначительные события могут всколыхнуть весь этот сложный клубок проблем, и мы получим масштабные катастрофические результаты.

Ловушка восприятий

Повторяя опыт Великобритании и Германии, предшествовавший началу Первой мировой войны, сегодня США и Россия оказались в ловушке восприятий угрозы. Русские уже давно убеждены, что Вашингтон стремится окружить их страну враждебно настроенными марионеточными режимами и свергнуть российское правительство. Недавно американцы пришли к выводу, что Кремль пытается использовать кибероружие, чтобы расколоть наше общество и уничтожить американскую демократию. И США, и Россия считают предполагаемые страхи друг друга в лучшем случае преувеличениями, а чаще всего откровенной ложью. США обвиняют Россию в паранойе, а Россия отвечает им обвинениями в русофобии. И нежелание учитывать страхи друг друга только лишь укрепляют восприятие угроз каждой из сторон.

Кибертехнологии еще больше обостряют эту проблему. С одной стороны, их разрушительный потенциал огромен. Как пишет Консультативный комитет по оборонной политике США, «комбинированное воздействие кибератаки может потенциально повлечь за собой экзистенциальные последствия. Хотя проявления ядерной атаки и атаки в киберпространстве совершенно различны, в конечном счете экзистенциальное воздействие на США равнозначно». С другой стороны, системы обороны в киберпространстве не способны сделать практически ничего, чтобы остановить атакующую сторону, которая при наличии достаточного количества навыков и решимости может использовать лазейки в программах и ошибки людей, чтобы проникнуть практически в любую систему. Это внушает обороняющейся стороне глубокое ощущение уязвимости.

Тратить много часов на анализ миллионов строчек программ, чтобы выявить вредоносный код, — это зачастую бессмысленное занятие, если вы имеете дело с опытными хакерами. Даже если такие поиски не приносят результата, обороняющаяся сторона не может быть уверена в том, что где-то в огромной сети не заложена кибер-бомба. Она также не может быть уверена в том, что обнаруженное ей не является операцией под чужими флагами, то есть вирусом, запущенным третьей стороной, пытающейся скрыть свою причастность. Еще больше беспокойства вызывает то, что намерения кибер-лазутчиков зачастую остаются неясными даже после того, как их действия были обнаружены. Кибер-вторжения, направленные на сбор данных, могут поначалу выглядеть как вторжения, направленные на подготовку к диверсионным действиям, в результате чего размываются границы между шпионажем и войной. Подрывные кибер-кампании влияния, призванные разделять и завоевывать противника, могут на практике выглядеть так же, как и кампании, призванные заставить противника пойти на уступки, на которые он идти не хочет. Эти досадные обстоятельства заставляют обороняющуюся сторону переходить в наступление — проникать в сети противника еще глубже, чтобы выяснить, чем именно он занимается, и применять собственное кибероружие в попытке удержать противника от агрессивных действий.

Экзистенциальная киберугроза

В результате кибертехнологии породили новую форму экзистенциальной угрозы, очень напоминающей по своему воздействию ядерные технологии, определившие ход холодной войны. Только новая экзистенциальная угроза, увы, подчиняется иной логике. Это оружие, по большей части невидимое, может быстро терять свою эффективность, если его не внедрять и не совершенствовать, даже если оно не применяется. Природа этого оружия заставляет государства предполагать и готовиться к худшему. В отличие от холодной войны, когда ядерная угроза породила концепцию взаимного гарантированного уничтожения, оказавшего стабилизирующее воздействие, кибертехнологии породили разрушительную спираль агрессии и встречной агрессии в киберпространстве, когда реальное или предполагаемое проникновение в системы одной стороны заставляют ее с удвоенной силой стремиться скомпрометировать системы противника.

Такая угроза представляет собой довольно серьезную опасность, даже если она ограничивается киберпространством. Но в условиях глобализованного мира, где все взаимосвязано, — где финансовые сети, коммерческие операции, медиа-платформы и системы контроля и командования ядерными силами так или иначе связаны друг с другом — предотвратить выход угрозы за пределы киберпространства чрезвычайно сложно. Поскольку кибер-неопределенность усиливает страхи перед стратегическими намерениями других государств и одновременно вызывает вопросы касательно того, смогут ли системы оповещения предупредить об атаке и выстрелят ли орудия, когда кнопки будут нажаты, антикризисное управление превращается в крайне утомительное занятие. В отличие от Лас-Вегаса, то, что происходит в киберпространстве, вовсе не обязательно останется в пределах киберпространства. Рано или поздно эта угроза коснется и других областей, включая экономику и динамические военные операции.

Итак, как в таких условиях можно справиться с назревающей проблемой в духе Первой мировой войны? К сожалению, универсального рецепта успеха нет. Помните высказывание Толстого о том, что каждая несчастная семья несчастна по-своему? Каждая злостная проблема демонстрирует свои индивидуальные характеристики, которые требуют особенного подхода. Однако существует ряд важных принципов, которые могут помочь снизить вероятность катастрофы и повысить вероятность прогресса в отношениях с Россией.

«Эндемичный экспансионизм» России

Необходимо для начала расширить наш фокус внимания. Одна из главных причин неудач в поисках ответа на «проклятый вопрос» заключается в том, что ее рассматривают как узкую линейную проблему, имеющую одну первопричину, которую можно устранить, приложив достаточно целенаправленных усилий. США много раз наступали на эти грабли в попытках наладить взаимодействие с Россией после окончания холодной войны. Мы привычно стремились разделять все вопросы на категории, предпочитая концентрироваться на спорах, которые актуальны для внутренней политики США, и на тех возможностях, которые, как мы надеялись, помогут нам достичь наших целей. Мы всегда были склонны к тому, чтобы искать первопричины проблем в двусторонних отношениях и недавно стали приписывать нарастающие опасности в российско-американских отношениях природе путинизма и эндемичного экспансионизма России (эндемичный здесь значит — остаточный, сохранившийся с тех времен, когда у России была возможность и желание расширяться — прим. ред.). Мы искренне полагали, что решительное ответное давление уменьшит склонность России к агрессии. Мы пытались добиваться прогресса посредством пошаговых мер в надежде на то, что успехи в таких областях, как борьба с терроризмом, позволят нам создать основу для налаживания российско-американских отношений.

Такой подход, подразумевающий пошаговые действия и распределение вопросов по категориям, на чисто интуитивном уровне кажется чрезвычайно разумным. Зачем все усложнять, если можно разбить проблему на составляющие элементы и сконцентрироваться на том, что наиболее актуально и легко достижимо? В его основе также лежит эффект силосной башни, который поощряет узкую специализацию и препятствует межорганизационной интеграции. Тем не менее, на практике этот подход не работает. Несмотря на все наши усилия, российско-американские отношения продолжали ухудшаться, а недоверие между администрациями двух стран продолжало нарастать с момента окончания холодной войны. Как отметил эксперт по планированию Расселл Экофф (Russell Ackoff), комментируя злостные проблемы, «если мы поступим как обычно, разбив сложную проблему на составляющие части, а затем попытавшись решить каждую из них по отдельности, мы не решим эту комплексную проблему».

Награда за хорошее поведение нужна не меньше, чем наказание

Дуайт Эйзенхауэр часто говорил, что лучший способ решить на первый взгляд неразрешимую проблему, — увеличить ее масштабы. Более расширенный, более всеобъемлющий подход к решению нашей злостной российской проблемы обернется более серьезными вызовами в управлении процессом взаимодействия различных агентств, потребует участия большего числа субъектов и более глубокой интеграции, однако в отсутствие такого подхода мы, скорее всего, продолжим скатываться назад, пытаясь достичь хотя бы какого-нибудь прогресса. Чтобы положить конец кровопролитию на Украине, необходимо решить давнишний вопрос роли России в европейской архитектуре безопасности. Чтобы уменьшить масштабы агрессии России в киберпространстве, необходимо согласовать правила участия США и России во внутренних делах других стран. Наказания за нарушения правил должны всегда сопровождаться наградами за хорошее поведение, в противном случае мы попросту закрепим решительное стремление России противостоять политике США, углубим ее сотрудничество с Китаем в области безопасности и ослабим позиции НАТО и Евросоюза. Ни один из этих шагов не будет эффективным в отсутствие разрядки международной напряженности, которая позволяет держать наше соперничество крупных держав в разумных границах.

Признание того, что наши проблемы в отношениях с Россией, не линейны, влечет за собой и другие выводы. Это приводит нас к мысли о том, что мы должны подходить к нашим устремлениям с гораздо более заметной долей смирения, признавая границы наших знаний и возможностей и всегда помня о риске непредвиденных последствий нашей политики. Нам стоит об этом помнить в первую очередь, когда мы рассматривает тему продвижения демократии — вопрос, который подтачивал российско-американские отношения на протяжении всего периода после окончания холодной войны. Продвижение принципов свободы и справедливости по всему миру — это неотъемлемая часть того, что собой представляет Америка. Однако то, как именно мы продвигаем эти принципы, играет огромную роль. Если либерализация — не линейный процесс, а процесс, который протекает внутри очертаний сложных, тесно взаимосвязанных факторов, большинство из которых мы попросту не можем контролировать, тогда более смиренный и менее навязчивый подход позволит минимизировать вероятность контрпродуктивных действий и повысить нашу весьма слабую результативность в распространении идеалов демократии за пределами нашей страны.

Кроме того, нам необходимо встроить в нашу систему амортизаторы. В условиях нашего динамичного и глобализованного мира потрясения — неожиданные изменения, которые происходят внезапно и совершенно не вписываются в те тенденции, которые им предшествовали, приводя порой к катастрофическим последствиям, — неизбежны. Если говорить о нескольких последних десятилетиях, то такими потрясениями были распад Советского Союза, финансовый кризис 2008 года, арабская весна, а также самые разные экстремальные и непредсказуемые события, ставшие результатами сложной системной динамики. Точную форму и время этих потрясений практически невозможно предугадать, однако их эффект можно немного сгладить. Если первое правило в процессе решения злостных проблем — не относиться к ним так, будто они являются линейными задачами, которые можно решить по частям, второе правило — встроить в систему механизмы, обеспечивающие устойчивость системы, которые позволят немного сгладить воздействие потрясений, когда те произойдут.

Дипломатия отстает от технологий

Повышение сопротивляемости системы вовсе не обязательно подразумевает стремление к стабильности. Хотя в основе и лежат благие намерения, подобная цель может обернуться позициями, слишком гибкими, чтобы выдерживать потрясения, слишком ограниченными, чтобы адаптироваться к вызовам, слишком настроенными на сохранения статуса кво, чтобы приспосабливаться к изменениям. Система, существовавшая в Европе до начала Первой мировой войны, была слишком косной, неспособной адаптироваться к новым геополитическим вызовам и меняющимся социальным силам. Европа превратилась в систему противоборствующих альянсов, сконцентрированных на том, чтобы укреплять связи внутри каждого отдельного лагеря, вместо того чтобы вносить коррективы, необходимые для поддержания всеобщего равновесия на континенте. Дипломатия не понимала сути новых технологий и их возможных последствий для характера войны и не смогла справиться с императивами, возникшими в связи с появлением железнодорожного сообщения, и преимуществами, которые давала упреждающая атака. В результате система стала увеличивать силу ударов вместо того, чтобы их гасить, и оказалась чрезвычайно уязвимой перед потрясениями, возникавшими в результате относительно незначительных споров.

Коммуникация — это ключевая составляющая устойчивости в кризисных ситуациях. После Карибского ракетного кризиса США и Советский Союз создали так называемую «горячую линию», которая связала лидеров Вашингтона и Москвы, потому что стало ясно, что своевременные и прямые переговоры играют важнейшую роль в предотвращении непреднамеренной войны. Точно такие же соображения касательно необходимости предотвращения случайных столкновений между американскими и российскими военными в Сирии заставили военное командование США и России создать в 2016 году официальный канал связи в этой стране. Если расширить этот канал таким образом, чтобы он охватывал российско-американские дискуссии касательно урегулирования возможных кризисов безопасности в Европе и за ее пределами, это станет важным подготовительным шагом на пути к уменьшению вероятности эскалации. Нам необходимо многое обсудить касательно Украины, Северной Кореи, Ирана и других стран, касательно наших параллельных попыток справиться с террористами, а также то, как нам следует относиться к вопросам, связанным с кибероперациями, в том числе с атаками под чужими флагами, цель которых заключается в том, чтобы отвести подозрения или разжечь конфликт между Россией и США. Однако стоит помнить о том, что обсуждать способы решения этих проблем необходимо именно сейчас, а не в условиях удушающего жара кризиса.

Следующий этап в процессе повышения устойчивости системы подразумевает выявление слабых мест системы и выстраивание дополнительных опор, которые помогут компенсировать их повреждения или утрату.

Американская система глобального позиционирования (GPS), системы космического базирования, избирательные системы, а также частные и государственные предприятия — это примеры таких систем, от которых зависит множество ключевых военных, политических и коммерческих функций и которые чрезвычайно уязвимы перед разрушающим воздействием. Лишь немногие из них имеют независимые альтернативы, которые могут сработать, заменив их в случае какой-то чрезвычайной ситуации. В эпоху уязвимости в киберпространстве и противоспутникового оружия технологическая избыточность — это не роскошь, а необходимость. Она позволяет уменьшить наши страхи, касающиеся наших слабых мест, и лишает противников стимула для нанесения ударов по ключевым объектам нашей инфраструктуры.

Набор правил

Жизнестойкость также требует разработки и соблюдения некоего набора правил, которые и друзья, и враги будут считать легитимными. Отношения между США и Советским Союзом были в наибольшей степени подвержены нестабильности в самом начале холодной войны, когда правила еще не были установлены. Кризисы, начавшиеся в связи с Берлином и Кубой, объясняются тем, что Советский Союз пытался прощупать границы терпения Америки и степень ее готовности идти на риски. По мере того как эти границы становились более или менее очевидными, начинал складываться набор формальных и неформальных правил, которые позволили снизить вероятность того, что опосредованные войны в странах Третьего мира и другие формы соперничества между крупными державами в 1970-х и 1980-х годах могли перерасти в гораздо более масштабные конфликты. Сегодня киберпространство и космос находятся в состоянии, аналогичном состоянию, характерному для начального периода холодной войны, когда среди крупных держав еще не было консенсуса касательно правил, которые могут сдерживать риски.

Однако система, у которой правила функционирования слишком жесткие, может попросту не суметь адаптироваться к изменениям и не справиться с потрясениями. За последние несколько лет те режимы контроля над вооружениями и «хельсинкские правила», которые характеризовали международный порядок в середине и в конце холодной войны, разрушились, потому что они не смогли приспособиться к давлению формирующейся многополярности, новых технологий и политических перемен. В настоящее время европейская архитектура безопасности и управление международными финансовыми институтами — это как раз те области, где предпочтительные для Америки нормы подвергаются давлению со стороны России, Китая и других развивающихся стран. Необходимо найти баланс между слишком выраженной жесткостью и слишком слабой структурой, чтобы выстроить международный консенсус вокруг того набора правил, который позволит повысить жизнестойкость системы в условиях 21 века.

Скептики в США и России презрительно относятся к предположению о том, что правила могут каким-то образом ограничить действия той или иной стороны, которая не станет уважать правила и соглашения, одновременно вынашивая агрессивные намерения в отношении своего оппонента. Действительно, когда то или иное государство считает, что на карте стоят его ключевые национальные интересы, никакие договоры и политические соглашения не помешают ему совершить те действия, которые кажутся ему необходимыми. Но история доказывает, что даже заклятые враги могут достичь взаимопонимания, которое будет способствовать взаимной сдержанности и позволит уменьшить вероятность кризиса, который может возникнуть в результате неверных интерпретаций и недопонимания. В период разрядки международной напряженности Вашингтон и Москва, несомненно, считали друг друга незаслуживающими доверия противниками, однако при этом они осознавали, что взаимопонимание способствует реализации их интересов, ограничивая риски и сдерживая их соперничество. Даже если в конечном счете правила сыграют незначительную роль в случае начала конфликта, они все же помогут существенно уменьшить вероятность развития такого конфликта, особенно если они подкреплены стратегиями для обеспечения их соблюдения.

Регресс, который на самом деле прогресс

Далее, необходимо использовать побочные аспекты системы. В ходе решения проклятых вопросов путь к успеху редко бывает прямым. В то время как плохо продуманные действия могут спровоцировать цепь негативной обратной связи и вызвать разрушительный каскад непредусмотренных последствий, всегда есть и другие шаги, которые могут привести к обратному результату. То, что многие сочтут незначительными или даже регрессивными шагами, может вопреки очевидному запустить процессы, которые помогут США достичь желаемых результатов, которых невозможно достичь посредством фронтальной атаки или постепенного продвижения вперед. Развертывание американских ракет «Першинг II» в Европе в начале 1980-х годов вызвало бурю критики, поскольку многие посчитали, что этот шаг усилит страхи Советского Союза перед ядерной угрозой и повысит вероятность начала войны, однако именно тот шаг заложил основу благотворного цикла, который в конечном итоге привел Москву за стол переговоров по соглашению о ликвидации ракет средней и меньшей дальности и позволил наладить отношения между США и СССР. Подобным же образом многие называли Хельсинкские соглашения 1975 года «величайшей ложью в послевоенной истории», которая даст Москве возможность закрепить ее господство в Восточной Европе, однако ко всеобщему удивлению они сыграли важную роль в ослаблении контроля СССР над этим регионом, позволили улучшить гуманитарную ситуацию и стали предпосылкой для налаживания отношений между Востоком и Западом.

Одна из областей, где шаг назад может привести к прогрессу, связана с теми целями, которые Москва и Вашингтон озвучивают применительно к своим двусторонним отношениям. Чтобы остановить процесс ухудшения отношений, обеим сторонам необходимо честно признать, что они являются соперниками и что их цель заключается не в том, чтобы выстроить партнерство, а в том, чтобы удержать их соперничество внутри безопасных границ, которые будут уважать обе стороны. Вместо того чтобы концентрироваться на том немногом, в чем Вашингтон и Москва согласны друг с другом, нам необходимо перечислить все области, в которых между нами есть разногласия.

Как такой шаг назад может помочь? Его главное достоинство заключается в том, что он одновременно отражает реальность и согласуется с внутренней политикой обеих стран. США и Россия — не партнеры, и у них практически не осталось желания стремиться к партнерству, учитывая укоренившиеся взаимные подозрения и горькие разочарования последних 25 лет. Если откровенно признать эту реальность, это позволит разумно умерить ожидания касательно прогресса. Такая позиция не предполагает донкихотских попыток изменить восприятие степени враждебности противоположной стороны, и он не делает прогресс зависимым от успешности решения неразрешимых проблем, которые мешали сотрудничеству в прошлом, или от заключения грандиозных сделок, которые ни та, ни другая сторона не могут позволить себе в настоящий момент. В то же время такой подход заставляет стороны принять во внимание опасность внезапного конфликта, ясно дать понять, что они не хотят войны, и заложить основы для дискуссий по поводу того, как можно сдерживать их соперничество внутри безопасных и приемлемых для обеих сторон границ.

Намерения Путина: благие, но былые?

Еще одна возможность связана с Центральной Азией. Та помощь, которую в 2001 году Путин оказал США в создании американских военных баз в Центральной Азии, стала однозначным доказательством того, что в тот момент он хотел стратегического партнерства с США. Но настойчивое стремление США сделать эти предположительно «временные» базы постоянными, несмотря на существенные успехи Америки в вытеснении Талибана (организация, запрещенная в России — прим. ред.) из власти, стало одной из причин разочарования Путина в идее партнерства с США. Это сыграло второстепенную, но все же достаточно значимую роль в изменении российского восприятия намерений и степени надежности США. Постоянное присутствие США в этом регионе также послужило объединяющим фактором в процессе налаживания сотрудничества между Россией и Китаем, заставив их подчинить то, что при иных обстоятельствах могло перерасти в набирающее обороты соперничество за влияние в регионе, их общей обеспокоенности в связи с действиями Вашингтона. Уход США из Афганистана не только подтолкнул региональных игроков к тому, чтобы взять на себя ответственность за борьбу с экстремизмом и поддержание порядка, но и позволил постепенно возродиться силам российско-китайского соперничества за влияние в Центральной Азии. Это может послужить толчком к постепенной перебалансировке сил внутри треугольника отношений США-Россия-Китай, в котором в настоящий момент Россия и Китай объединили силы против США. Это также может заставить Россию оценить новую роль Вашингтона как балансировщика сил в Центральной Азии, поскольку Москве не хватает экономической мощи для того, чтобы соперничать с активным развитием Китая в регионе, а наследие советских связей с государствами Центральной Азии постепенно сходит на нет.

Третья возможность касается Европы. По мере роста мощи Китая и настойчивости России Европа должна взять на себя ключевую роль системного противовеса, способного создать и поддерживать международный баланс. Однако она не сможет играть эту роль, если разделяющие силы продолжат давить на НАТО и Евросоюз, угрожая ускорить европейскую дезинтеграцию и трансатлантический раскол. Ситуация, в которой Россия считает себя исключенной из процесса принятия решений касательно европейской безопасности, заставляет ее обострять разногласия на континенте и углублять трещины, одновременно уменьшая вероятность того, что сильная и здоровая Европа сможет взять на себя роль уравновешивающей силы. Угроза того, что Америка может перестать активно участвовать в делах Европы, тоже оказывает разрушительное воздействие, усиливая разногласия на континенте, вызывая у восточноевропейских стран страх, что НАТО, возможно, не захочет защищать их от российской агрессии, и воскрешая прежние страхи перед гегемонией Германии.

Тем не менее, внутри того, что на первый взгляд кажется разочаровывающими европейскими тенденциями, скрывается потенциал для положительных изменений. Хотя еще не так давно НАТО и Евросоюз считали себя, образно говоря, акулами, которым движение вперед и расширение были жизненно необходимы для того, чтобы сохранять их функции в отсутствие объединяющей внешней угрозы, теперь такое расширение больше не считается чем-то необходимым или желательным. Иллюзии касательно того, что Россию можно интегрировать в европейские институты на западных условиях или превратить в некое подобие Швеции — некогда мощной военной державы, которая теперь сконцентрировалась на обеспечении высокого уровня жизни для своих граждан и согласилась на то, что Америка будет руководить основанным на нормах международным порядком, — рассеялись. Более того, у США и у других стран НАТО уже пропало желание использовать этот альянс в экспедиционных целях. Такие перемены открывают возможности для формирования новых подходов, которые до недавнего времени казались непрактичными.

Вернуть НАТО к обороне

Возобновившаяся сосредоточенность НАТО на его первоначальной цели, то есть на обеспечении коллективной безопасности, может обернуться целым рядом положительных эффектов. Она позволит убедить Польшу, страны Балтии и других членов НАТО, опасающихся агрессии России, в том, что альянс готов их защищать, и это позволит уменьшить трения, существующие внутри альянса. Это также создаст крепкую основу для того, чтобы отправить русским четкие сигналы касательно намерений НАТО, сделав акцент на готовности защищать членов альянса и проведя четкую границу в вопросе вмешательства России в их внутренние дела, но одновременно с этим продемонстрировав нежелание выходить за уже существующие границы НАТО, принимать новых членов и проводить кампании за пределами его границ. Результатом таких сигналов станет то, что у Европы и России появится заинтересованность в предотвращении нестабильности в странах, не входящих в состав альянса и расположенных между НАТО и Россией, в минимизации стимулов для создания альянсов, которые могут угрожать той или иной стороне, и в уменьшении вероятности непреднамеренного участия в непосредственном конфликте. Подобные сигналы будут способствовать двусторонним и многосторонним дискуссиям по вопросу об основных правилах взаимодействия с этими промежуточными государствами, что является необходимым условием для прогресса в урегулировании продолжающегося конфликта на Украине и замороженных конфликтов в Молдавии и на Кавказе.

Наконец, тот аспект нашей злостной российской проблемы, на который мы можем эффективнее всего повлиять, — это сами США. Как известно, Рональд Рейган был сторонником того, чтобы вести дела с противниками с позиции силы — позиции, которая способствует достижению оптимального компромисса, когда это возможно, и победам, когда достичь компромисса не получается. В основе этой силы лежит не только экономическая и военная мощь. В ее основе также лежат такие нематериальные факторы, как уверенность в своих силах и социальная энергия.

Джордж Кеннан, который стал одним из отцов «Плана Маршалла», считал, что угроза со стороны Советского Союза после окончания Второй мировой войны была по своей природе скорее психологической, а не военной, поэтому его рекомендации касательно того, как необходимо с ней справляться, носили политический и психологический характер. В 1947 году Кеннан написал, что лучший способ восстановить баланс в Европе и Азии — «укрепить силы естественной устойчивости внутри отдельных стран, которые коммунисты атакуют». Однако этой естественной устойчивости угрожало сильное истощение материальной базы и духовной энергии«. Программы долгосрочной помощи, в рамках которой получатели этой помощи сами несли ответственность за планирование и реализацию, оказалось достаточно для того, чтобы восстановить уверенность Западной Европы и Японии в своих силах и повысить их сопротивляемость перед политическим и психологическим давлением Советского Союза. «Помните, — сказал Кеннан, обращаясь к аудитории в Национальном военном колледже, — нам угрожает не военная мощь России, нам угрожает ее политическая мощь».

Американцы уже долгое время извлекают огромную выгоду из географической защиты двух океанов, огромных запасов природных ресурсов и целого ряда политических обычаев и убеждений, сложившихся в ходе многовековой британской истории. Во многих отношениях мы являемся самой защищенной великой державой, когда-либо существовавшей на планете. Однако за последние два десятилетия Америка превратилась из нации, излучающей самоуверенность, готовой возглавить весь мир и распространять свои ценности и систему управления, в полубалканизированную страну, которую одолевают проблемы общественных разногласий и неэффективности политической системы и которая боится, что российские тролли могут уничтожить основы американского общества. Советские кампании по распространению дезинформации были характерной чертой эпохи холодной войны, однако США обычно относились к ним скорее как к досадной помехе, нежели как к смертельной угрозе, и по большей части Америке удавалось справляться с ними с позиции силы и самоуверенности.

Страх перед российской пропагандой

Но недавно Америка заразилась острым ощущением внутренней уязвимости, и ее охватил страх, что российская пропаганда может загипнотизировать американских избирателей и что российская разведка способна управлять американским президентом. Эта утрата уверенности в своих силах играет важную роль в процессе искажения американского восприятия российской угрозы и в повышении вероятности эскалации. Проецирование внутренних проблем Америки на ее восприятие России на самом деле уже давно является характерной для Запада тенденцией. В своем классическом исследовании, посвященном тому, как менялось отношение США и Европы к России, историк Мартин Малиа (Martin Malia) отметил:

«В разные моменты Запад либо демонизировал, либо превозносил Россию не столько из-за ее реальной роли… сколько из-за страха и разочарований или надежд и устремлений, возникавших внутри европейского общества в связи с его собственными проблемами».

По его словам, жители Запада слишком часто «создавали образ России на основании нашего собственного образа». Это высказывание применимо и к сегодняшней ситуации.

Решить проблему нарастающей неуверенности в своих силах очень непросто. Для этого потребуется справиться с проблемами экономического неравенства, политических пристрастий и раздробленности общества, которые начали одолевать Америку задолго до президентских выборов 2016 года. Кроме того, на заднем фоне все еще маячит очень тревожный вопрос: может ли глубоко укоренившаяся американская политическая традиция сдерживаемого правительства справиться с трудностями, возникающими в связи с утратой авторитета институтов внутри разобщенного и недовольного общества, не только на Западе, но и во всем мире?