Резюме: Соединенные Штаты начинались как радикальный эксперимент с грандиозными амбициями. Их основатели верили в идею Локка, что свободные личности смогут избежать опасностей анархии, объединившись, чтобы сотрудничать во имя общего блага, и создав страну, с помощью которой докажут, что это не пустая болтовня...

Соединенные Штаты начинались как радикальный эксперимент с грандиозными амбициями. Их основатели верили в идею Локка, что свободные личности смогут избежать опасностей анархии, объединившись, чтобы сотрудничать во имя общего блага, и создав страну, с помощью которой докажут, что это не пустая болтовня. Подписавшие Декларацию независимости связали себя общим политическим проектом, учредив немногочисленное правительство, чтобы обезопасить свои права и продвигать свои интересы. Этот документ, отмечал Государственный секретарь Джон Куинси Адамс в 1821 г., стал «первой торжественной декларацией государством единственного законного основания гражданского правительства. Она была краеугольным камнем новой общественно-политической ткани, которой было суждено покрыть поверхность земного шара».

С самого начала Соединенные Штаты воспринимались и как страна, и как первопричина, особенная нация и знаменосец мировой политической революции. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пройдет немало времени, прежде чем земной шар накроет ткань демократических республик; но поначалу добрая новая страна должна была выжить в плохой старой системе международных отношений. «Наверно, борьба за выживание продлится несколько столетий, – прогнозировал Адамс.

Но как стране следовало вести себя во время этого длительного переходного периода?

Вникнув в проблему через несколько десятилетий после начала эксперимента, Адамс рассуждал, что главными приоритетами для неокрепшей республики должны быть защита революции и совершенствование союза. Поэтому подобно тому, как президент Джордж Вашингтон предупреждал об опасностях альянсов и политики баланса сил, Адамс предупреждал об опасностях идеологических крестовых походов. США выступали за всеобщие принципы, но им не нужно было непременно экспортировать эти принципы или навязывать их силой за рубежом. Они могли быть «доброжелательной державой, желая свободы и независимости всем», но при этом «защищать и отстаивать эти блага» только для себя.

Большая американская стратегия, выработанная в ту эпоху – континентальная экспансия и внутреннее развитие в сочетании с самодовольным равнодушием к заморскому миру – устраивала торговую республику на мировой периферии. Однако такая стратегия срабатывала лишь потому, что США были защищены географически, а также британским военно-морским превосходством. Долгое восхождение на мировой Олимп в XIX веке стало возможным, благодаря спокойному внешнему окружению — общему достоянию, которое обеспечивал тогдашний либеральный гегемон. 

К ХХ веку все изменилось. Британская держава пришла в упадок, а американская мощь возросла. Теперь Соединенные Штаты господствовали в западном полушарии, патрулировали океаны, стали движущим мотором мировой экономики, и им нужна была большая стратегия, соответствующая их новому положению. Когда-то изоляция от всего мира хорошо служила американским интересам, но теперь эти интересы требовали взаимодействия с миром. Какое же взаимодействие было возможно для страны, построенной на принципиальном отвержении правил старой игры?

После ряда экспериментов на протяжении целого века постепенно ответ был найден методом проб и ошибок, и он оказался на удивление знакомым: строить внешнюю политику, исходя из внутреннего опыта построения американской нации, подняв логику общественного договора на следующий уровень. Если независимые личности нашли способы сотрудничать к взаимной выгоде, почему это не могут сделать независимые страны? Им не нужно любить друг друга или вести себя подобно святым; просто иметь общие интересы и понимать идею беспроигрышной ситуации. Чем больше стран будет играть в такие игры, тем больше у них будет возможностей выиграть от сотрудничества и извлечь пользу из конфликта. И постепенно такое взаимодействие может привести к развитию связей и появлению сообществ – поначалу функциональных, в конечном итоге институциональных, а когда-нибудь, может быть, даже душевных.

Этот подход сулил перспективу разрешения противоречия между американскими интересами и американскими идеалами за счет одновременного их достижения, пусть и «в рассрочку». США будут защищать свои интересы, наращивая мощь и по необходимости используя ее, и они будут служить своим идеалам, пестуя постоянно растущее сообщество независимых стран. Эти две цели можно было прекрасно сочетать! Сотрудничество будет приводить к интеграции и процветанию, что, в свою очередь, приведет к либерализации. Медленно, но неуклонно, мир Гоббса уступит место миру Локка.

Новая большая стратегия породила плотную сеть благоприятных взаимодействий, сегодня известных как либеральный мировой порядок. Этот порядок развивался в три этапа. Президент Вудро Вильсон впервые попытался основать его после Первой мировой войны. Ему не удалось, но его преемники использовали его модель и учли некоторые уроки, чтобы не повторять его ошибок. Президенты Франклин Рузвельт и Гарри Трумэн предприняли еще одну попытку во время и после Второй мировой войны. На этот раз порядок укоренился – по крайней мере, в некоторых частях мира. Затем президенты Джордж Буш-старший и Билл Клинтон переформатировали такой порядок для эпохи, наступившей после окончания холодной войны, распространив его с Запада на остальной мир. Поскольку договоренности о сотрудничестве, разработанные в один период, оказываются недостаточными для следующего периода, дальнейший прогресс мирового порядка тормозится, и повсюду распространяется пессимизм. В прошлом очевидные выгоды от продолжения сотрудничества, в конце концов, побудили новые поколения выработать новые соглашения, чтобы хорошие времена никогда не кончались. Пока непонятно, продолжится ли эта закономерность.

В 2016 г. избиратели в англоязычном мире задернули занавес над третьим актом истории мирового порядка, проголосовав за Брекзит и избрав президентом США Дональда Трампа; в итоге, на протяжении двух последних лет, наш мир напоминает дрейфующую льдину. Здравый смысл подсказывает, что порядку пришел конец, что он потерпел крах и всегда был наивной фантазией или просто явлением, сопутствующим избыточной мощи.

И все же караван истории движется вперед. Главный посыл мирового порядка о потенциале взаимной выгоды от международного сотрудничества по правилам остается привлекательным. Большей части мира этот проект пришелся по душе, и эти страны не хотят от него отказываться. Никакой альтернативный подход не сулит так много выгод; большинство, напротив, связаны с серьезными рисками – как для США, так и для мира в целом. Поэтому расхожее мнение может быть обманчивым, и следующая администрация после Трампа способна отыграть назад и попытаться снова оживить порядок. Четвертое основание дастся трудно, но оно может и непременно должно быть заложено, потому что ставки высоки. Можно только догадываться, что от ведущей державы мира потребуется искренняя приверженность лидерству, а не победе любой ценой.

Первое основание

Когда в 1914 г. разразилась Первая мировая война, Соединенные Штаты инстинктивно спрятали голову в песок. Это были стандартные правила игры в XIX веке: не наша проблема. Но такое отношение недолго продлилось в веке ХХ, потому что страна стала слишком сильной, чтобы ее можно было игнорировать. Когда военные действия в Европе затянулась, и никто не хотел уступать, исход все больше стал зависеть от доступа союзников к американской экономике. Поэтому в 1917 г. Германия попыталась перекрыть трансатлантическое судоходство. С помощью своих подводных лодок она добивалась капитуляции союзников по антигитлеровской коалиции. Но вместо этого втянула в войну Соединенные Штаты и весь мир.

Вильсон был уверен, что война в целом – грязное дело, и не был склонен обвинять в грязных замыслах одну из воинствующих сторон. Главная проблема войны, по мнению Вильсона – беспощадное достижение цели любыми способами ради получения преимуществ, хотя все европейские страны считали это нормальным поведением во внешней политике. Такой менталитет нужно было изменить, поэтому Вильсон, глядя со стороны, призвал воинствующие стороны объявить ничейный исход зашедшей в тупик войны и перейти к новому виду послевоенного порядка на основе коллективной безопасности вместо конкурентного своекорыстия.  

Вскоре после этого Германия начала торпедировать корабли США, которые находила в открытом море. Это убедило Вильсона, что его план не сможет быть реализован, если Германия не будет реформирована изнутри. Поэтому, когда Соединенные Штаты вступили в войну, они стремились не только к созданию послевоенной системы коллективной безопасности, но и к демонтажу «прусской автократии».

Вильсону казалось, что смена режима в данном случае необходима, потому что диктатурам нельзя доверять, включая их в новую систему коллективной безопасности. Его Государственный секретарь Роберт Лэнсинг считал, что демократии в целом менее воинственны. Администрация планировала закрепить институциональный демократический мир с помощью открытой международной торговли, чтобы выгодная торговля постепенно объединила всю планету и гарантировала мир и процветание для всех (то, что доминирующая держава США больше всех выиграют от свободной торговли, было само собой разумеющимся).

Международная безопасность, международная экономика, внутренняя политика за рубежом – все это нужно было трансформировать, прежде чем Соединенные Штаты смогут чувствовать себя в безопасности. Но, когда США будут чувствовать себя в безопасности, мир также будет в безопасности. Таков был послевоенный план, достаточно грандиозный и многотрудный; но нельзя было допустить, чтобы массовое кровопролитие оказалось напрасным. Правда, выполнение этого плана представлялось нереалистичным. Вильсону нужно было заручиться поддержкой своих соотечественников, сдерживать агрессивные поползновения англичан и французов, а также уравновесить возрожденную и демократизированную Германию. У Талейрана или Бисмарка мог бы быть шанс преуспеть в этом предприятии; у Вильсона не было.

В итоге циничные британцы и французы прибрали к рукам американскую помощь, выделенную им во время войны, на словах согласились с добрыми пожеланиями Вильсона, но, как и прежде, продолжали преследовать свои корыстные, краткосрочные интересы. Оказалось, что американский народ хотел не перемирия, достигнутого на переговорах и послевоенного равновесия сил, а полной капитуляции Германии и сурового обращения с ней, чего Вильсон пытался избежать. Затем, когда умолкли пушки, кайзеровский режим рухнул, а на смену ему пришел слабый и нестабильный демократический преемник, не способный защитить себя ни на родине, ни за рубежом. Британцы и французы с радостью воспользовались этой ситуацией, навязав более жесткое урегулирование в Версале, чем то, которое хотел Вильсон и которое было обещано немцам (по крайней мере, немцам так казалось). С этого момента все вышло из-под контроля: к концу 1918 г. первая попытка основать новый порядок была на грани провала; к концу 1919 г. новый порядок попал в реанимацию, образно говоря, а последующие годы он медленно и мучительно умирал.

Вторая попытка

Неудача Вильсона, казалось, подтвердила мудрость Адамса, поэтому в 1920-е и 1930-е гг. США снова замкнулись в себе. Но, как и раньше, реалии военно-экономической мощи сделали такую политику непрактичной. Самая сильная страна в мире, вольно или невольно, влияла на то, что происходило в других частях планеты, и на нее саму эта динамика оказывала не меньшее влияние. Изоляция от мира в такой ситуации напоминала попытку малыша спрятаться, натянув на голову одеяло: положение, вроде бы, улучшалось, но внешний мир никуда не исчезал.

В пределах жизни одного поколения другие великие державы вернулись к своим старым проделкам, что было вполне ожидаемо. Они преследовали узкие, корыстные и краткосрочные интересы; разоряли своих соседей и так далее. Это привело к нисходящей спирали взаимного недоверия, хищничества, депрессии и войны. В 1941 г., как и в 1917-м, на США напали и втянули в войну, потому что они были слишком могущественны, чтобы остаться незамеченными. И снова, пробужденный от геополитической спячки и устремившийся к победе гигант должен был решать, что делать дальше.  

В администрации Рузвельта имелось много разочарованных вильсонианцев, которые продолжали верить, что лучший способ защитить американские интересы – использовать американскую силу для трансформации международной политики. Если уж на то пошло, они верили даже более страстно, чем прежде, с учетом того, что произошло с тех пор. И все же, поскольку однажды они уже не справились с поставленной задачей, то понимали, что во второй раз им придется усилить свою игру.

Они пришли к согласию между собой по поводу того, что пошло не так. Администрация Вильсона пыталась быть мягкой с Германией и жесткой с Россией. Она позволила Великобритании, Франции и Италии заключать тайные соглашения и ставить перед собой захватнические цели в войне. Она ждала окончания войны, чтобы создать Лигу Наций, плохо ее спланировала и не получила одобрение Конгресса на участие в ней самих Соединенных Штатов. Из-за этих ошибок альянс, одержавший победу в войне, раскололся, Лига потерпела крах, торговые барьеры углубили Депрессию и, в итоге деспотичная Германия снова усилилась и втянула мир в новый водоворот.

Это стало напоминанием о том, что неудачное планирование послевоенного порядка Соединенными Штатами чревато кошмаром. На этот раз, рассуждали американские стратеги, Германия и другие побежденные страны гитлеровской коалиции должны быть оккупированы и демократизированы. Советский Союз нужно будет обхаживать. Во время войны учредят лучше спланированную Лигу наций, в которой американцы будут участвовать с самого начала. В конечном итоге послевоенное согласие и процветание будет поддерживаться, благодаря сочетанию демократического мира, согласия между великими державами, сотрудничеством при посредничестве многосторонних организаций, и свободной торговли.

К началу 1945 г. казалось, что новая мировая конструкция уже создана. Некоторые вопросы, такие как будущий статус Германии, оставались нерешенными, потому что так хотел Рузвельт (ему нравилось импровизировать). Однако пробелы не казались критичными и могли легко быть заполнены. Хотя президента немного тревожило поведение Советов в Восточной Европе, а также переход от военного времени к экономике мирного времени, он умер в апреле в полной уверенности, что его надеждам суждено сбыться.

В действительности впереди маячили большие проблемы – не в последнюю очередь связанные с тем, как выполнить противоречивые обещания великого фокусника разным партнерам и заинтересованным лицам. Поскольку Рузвельт не позволял планирования на перспективу, работа по реализации его честолюбивых планов в реальном послевоенном мире досталась его преемнику Трумэну. Это было невероятно трудным делом.

Великобритания была слабее, чем ожидалось, и быстро отказывалась от остающихся у нее глобальных обязательств. Европа лежала в руинах, революционный национализм усугублялся, Советы занимали жесткую позицию, а американская общественность быстро замыкалась на своих проблемах. После двух лет наблюдения за деградацией ситуации Вашингтон решил поменять курс, отказавшись от построения большой всемирной сети международных организаций, которая только что была создана, заменив ее менее грандиозной и более практичной Бреттон-вудской системой, дополненной Доктриной Трумэна, Планом Маршалла и НАТО. Эти новые соглашения были призваны возродить и защитить американскую сферу влияния, управляемую в духе либеральной идеологии.

Расширение выгод

Сотрудничество – дело непростое, особенно с другими людьми. Собери группу для охоты на оленя, писал Руссо, и кто-то непременно увлечется охотой на зайца и упустит оленя, а другие останутся голодными. Людям легче объединяться вокруг общих страхов, чем вокруг общей надежды. Поэтому ключевым моментом для порядка стало объединение надежды и страха под одним ярмом, в интересах продвижения этого перспективного проекта.

В 1947 г. администрация Трумэна продолжила реализацию своего плана по закачке американского капитала в возрожденную и заново объединенную европейскую экономику, главным стержнем которой были Германия и Франция. Она предложила щедрую помощь любой стране в регионе, готовой играть по правилам новой системы, и большинство ухватились за эту возможность. Однако у Москвы не было желания стать частью какой-либо американской системы, поэтому она отказалась и велела зависимым от нее странам Восточной Европы сделать то же самое. Тогда Вашингтон начал строить свой порядок в западной части континента, а Москва делать то же самое на Востоке. Так получилось, что второй этап истории мирового порядка пришелся на годы геополитического конфликта, известного как холодная война.  

Американские политики действительно стали считать Советский Союз угрозой в конце 1940-х годов. Но СССР угрожал не внутренней территории США, а тому порядку, который они пытались строить далеко за пределами своих границ – в крупных промышленных центрах Европы и Азии. Он также угрожал общему достоянию человечества, что требовало постоянного присутствия передовых сил базирования. Ни Конгресс, ни американская общественность не требовали запуска такого нового грандиозного послевоенного проекта. У них были свои внутренние проблемы, и они были скептически настроены в отношении выделения крупных денежных сумм для восстановления Европы. Поэтому администрация Трумэна предусмотрительно сместила акценты, представив свой новый подход не как независимый проект построения американского порядка, а как реакцию на растущую советскую угрозу. Это позволило администрации добиться одобрения Доктрины Трумэна, Плана Маршалла и других мер, но исказило представление американской общественности о том, что в действительности происходит.

Сдерживание было необходимо для защиты порядка. Но как только сдерживание утвердилось в качестве стратегической системы Вашингтона, оно стало главным в политической повестке дня. Интеграция на базе сотрудничества преподносилось больше как нечто объединяющее американский союз для победы в конфликте, чем нечто ценное само по себе. Это длилось так долго, что, когда холодная война закончилась, многие удивились тому, что созданный порядок не развалился.

Никто не ожидал падения Берлинской стены в 1989 г. или распада Советского Союза двумя годами позже. Внезапно реализовалось то, что ранее предвидел дипломат Джордж Кеннан: США должны выдерживать свою линию, выжидать, и рано или поздно они увидят, как их главный противник покинет поля боя.

Что дальше Соединенным Штатам следует предпринять во внешней политике? В настоящее время вопрос пока открыт, и немало материалов посвящено «тотализатору Кеннана», их авторы пытались прогнозировать: что придет на смену сдерживания? На самом деле вопрос не такой уж открытый, потому что ответ на него очевиден: альтернативы прежнему курсу пока нет.

Администрация Джорджа Буша-старшего признавала, что холодная война действительно была вызовом для порядка, поэтому, когда главного оппонента не стало, ничто не мешало этому порядку расширяться и процветать. Миссия Вашингтона заключалась не в том, чтобы написать новую историю. Она должна была написать еще одну главу в старой истории, как указал советник Буша по национальной безопасности Брент Скоукрофт в памятной записке президенту 1989 г.: «В своих мемуарах Present at the Creation («Присутствуя при сотворении») Дин Ачесон заметил, что в 1945 г. их задача “начала казаться немного менее грандиозной, чем та, которая описана в первой главе книги Бытие — то есть, создать мир из хаоса. Наша задача — создать половину мира, свободную половину, из того же материала, не разбив его случайно вдребезги в процессе созидания”. Когда эти творцы отдыхали в 1940-х и 1950-х гг., они многое сделали. Теперь у нас появились беспрецедентные возможности сделать еще больше, взявшись за решение задачи с того места, на котором они остановились, в то же самое время делая то, что необходимо сделать для защиты нашего выдающегося наследия».

Комментарий Буша: «Брент, я с интересом прочитал твою заметку!»

Вот почему в 1990-е гг. администрации Буша и Клинтона заново отстроили порядок для всего мира после завершения холодной войны. Они не знали, сколько просуществует однополярный мир, и вынуждены были преодолевать сопротивление скептически настроенной общественности и Конгресса. Поэтому технократы импровизировали и карабкались, как могли. Буш искусно управлял распадом Советской империи, сделал воссоединившуюся Германию столпом порядка в Европе, возглавил коалицию по стабилизации положения в Персидском заливе после вторжения Ирака в Кувейт, подталкивал Израиль и арабов к мирному соглашению и ответственно управлял финансами США.

Клинтон продолжил тот же общий курс. Он продвигал североамериканскую экономическую интеграцию, обновил американо-японский альянс, расширил НАТО на Восточную Европу, сдерживал региональные угрозы безопасности на Ближнем Востоке и в Азии, содействовал арабо-израильскому мирному процессу и так же ответственно управлял финансами Соединенных Штатов. К началу тысячелетия США и мировой порядок укрепились, стали богаче и безопаснее, чем когда-либо.  

Большой развал

Спустя два десятилетия ситуация осложнилась. Обеспечивая общемировые блага, такие как мировая и региональная безопасность, свобода пользования общим достоянием и либеральная торговая система, Соединенные Штаты создали то, что по любым стандартам было стабильной и благотворной средой, питомником для государственного и гуманитарного развития величиной с планету. С 1989 по 2016 г. мировой ВВП более чем утроился. Уровень жизни взлетел до небывалой высоты. Более миллиарда человек были вызволены из нищеты. Детская смертность снизилась в разы. Новые технологии постоянно улучшали быт и обеспечивали связь между людьми новыми способами. Мы не вернулись назад в будущее и не проиграли в холодной войне. В Европе воцарился мир, соперничество в Азии не привело к конфликту; анархии удалось избежать; хаос после окончания холодной войны оказался мифом.

По важнейшим вопросам – мир между великими державами и глобальное процветание – прогнозы пессимистически настроенных реалистов оказались неверными, а прогнозы либеральных оптимистов правильными.

Но макро-стабильность сосуществовала с региональным беспорядком. Сигнал не удалось вовремя услышать из-за общего гула и шумовых помех, а архитекторы нынешнего этапа глобализации забыли, что распространение капитализма – это итоговое, но не абсолютное благо. Оно несет как выгоды, так и потери – человеку не гарантируется место работы, исчезает социально-психологическая стабильность, а также традиционные оплоты, защищающие от превратностей жизни. При отсутствии государственного вмешательства выгоды распределяются неравномерно и порой несправедливо, что производит гнев и волнения в обществе наряду с растущими ожиданиями. Вашингтон обеспечил «турбо-наддув» глобализации, уменьшив социальную помощь нуждающимся в Соединенных Штатах и переложив риски с государства на общество, когда завыли ветры созидательного разрушения.

Чем больше денег, тем больше проблем. Мощь уровня Древнего Рима привела к такому же грандиозному упадку. Неоспоримое доминирование привело к ненужным и плохо спланированным крестовым походам. Нерегулируемые элиты довели мир до финансового кризиса, а управляющие всем технократы настолько увлеклись строительством своих космополитических замков на песке, что упустили из виду, насколько плохо живется многим внешним странам и их жителям.

В результате проект либерализма был внезапно похищен национализмом, как и проект марксизма в XIX и начале XX века. Большие сегменты населения западных стран чувствовали, что порядок не служит их интересам и не видели причин сохранять почтительное отношение к нефункциональному истеблишменту, представители которого были склонны заботиться только о собственных карманах. Один читатель Foreign Affairs недавно написал следующее: «Я могу проще это изложить: среднестатистический американец отвергает вашу глобалистскую, антиамериканскую, антиконституционную, политически корректную БЛЕВОТИНУ».

К 2010-м гг. старые договоренности уже были явно нарушены, но из-за политического тупика ничего не менялось. Внешняя политика президента Барака Обамы сосредоточилась на стремлении защитить сердцевину порядка ценой отказа от чрезмерно активных действий на периферии. А затем пришел Трамп, политический гений-самоучка и несистемный человек, критиковавший всю политику, проводимую американским правительством.

Специалисты по внешней политике насмехались над инстинктивным лозунгом Трампа «Америка превыше всего», который он выбрал для своей избирательной кампании, потому что все знали, что этот подход с треском провалился перед оглушительным успехом мирового порядка. Но Трампу не было до этого никакого дела. Порядок – это беспроигрышный гамбит, но он живет в антагонистическом мире. Порядок – следствие устойчивого взаимовыгодного сотрудничества, однако это не то, что Трампу по душе, и он никогда не будет к этому стремиться.

Таким образом, избрание Трампа создало интересную ситуацию. Человек, которому теперь поручено управлять внешней политикой США, захотел вернуть ее в безмятежные 1930-е гг., предпочитая сотрудничеству конкуренцию, свободной торговле – протекционизм, а демократии – авторитаризм. И при этом он полагал, что его избрание дает ему право контролировать все правительство в приказном порядке и по своей прихоти – так же, как он контролировал свою компанию. Другие с этим не соглашались, и эти трения так и не удалось полностью снять. В какой-то момент весь аппарат национальной безопасности Трампа собрался в цокольном этаже Пентагона, чтобы объяснить Трампу суть мирового порядка. Президенту было скучно, и он был непримирим (та самая встреча, на которой тогдашний госсекретарь назвал его «больным на всю голову», по словам Боба Вудворда).  

В первые два года пребывания в должности президента Трамп постепенно выработал функциональные соглашения о разделении полномочий с республиканцами в Конгрессе, набрав в администрацию людей, преданных идее снижения налогов, невмешательства государства в экономику, консервативных судов, больших военных расходов, ограничения иммиграции и торговли. В этой повестке не хватало лишь одного: того, что какой-то безымянный чудак, живший в прошлом веке, назвал «правдой, справедливостью и американским путем».

Во внешней политике, раздираемой между непредсказуемым президентом-любителем, тянущим в одну сторону, и строптивым профессиональным чиновничьим аппаратом, тянущим в другую сторону, администрация не может предложить ничего, кроме фотосессий и вызывающей раздражение жестикуляции. Рутинные процедуры по поддержанию мирового порядка все еще выполняются, но все менее эффективны, потому что все видят, что главнокомандующий презирает основополагающую миссию этого порядка. Постоянно живя в транзакционном настоящем, Трамп инстинктивно использует американскую мощь, чтобы прихватить все, что оказывается в пределах досягаемости. Такую внешнюю политику можно охарактеризовать как антиобщественную работу.

Что теперь?

В следующие два года вряд ли что-то изменится, поскольку Трамп все больше прибирает к рукам исполнительную ветвь власти, хотя это немного компенсируется демократической Палатой представителей. Порядок не исчезнет, но будет постепенно подтачиваться, двигаясь к тому, что политолог Барри Позен назвал «нелиберальной гегемонией». И, наконец, придет другой президент, которому придется решать, что дальше делать. Может показаться, что самой разумной внешней политикой в эпоху после Трампа был бы более добрый и мягкий трампизм. Новый президент мог бы сохранить все хорошее, что сделал Трамп, поменять агрессивный пустой трёп на медоточивые речи, предложить какие-то уступки и сделать реверанс в сторону старых идеалов, при этом продолжая жестко торговаться со всеми обо всем. Мир вздохнул бы с облегчением, зная, что безумие закончилось, и вознес бы хвалу новому обитателю Овального кабинета просто за то, что он(а) не Трамп. После символических извинений за неприятные моменты прошлого и обновление обещаний жизнь могла бы продолжаться, как и прежде (может быть, даже лучше, поскольку все бы помнили, что за пушистыми варежками Соединенных Штатов скрываются острые когти). 

Подобные иллюзии были бы большой ошибкой, потому что к тому времени, когда Трамп уйдет из Белого дома, стрелки на циферблате внешней политики США сместятся с указания на поддержку порядка к подрыву этого порядка. За время пребывания Трампа на президентском посту Америка разорвет узы доверительных отношений, необходимых для продвижения вперед общего проекта, а без доверия порядок постепенно начнет распадаться. Если не произойдет серьезного сдвига во внешнеполитическом курсе, другие страны последуют примеру Вашингтона, начав гоняться за зайцами, и еще долгое время никто из них не будет лакомиться олениной.

Чтобы исправить ущерб, причиненный отношениям, мало просто не быть Трампом. Потребуется некая противоположность или антипод Трампа, который будет говорить только правду, думать не только о своей стране, но и о других, и все делать с расчетом на длительную перспективу. Главная тема трампизма – это победа, то есть нечто, что Америка делает с другими. Порядок требует лидерства, а это есть то, что вы делаете с другими, а не против других. Если следующая администрация будет понимать эту разницу, у нее будет возможность начать все сначала.

Непостижимо, кричат критики. Даже если кто-то поверит в эту сказку о том, что когда-то удалось совершить с помощью порядка, его дни сочтены. Американцы не хотят его. Мир не хочет его. Сила Соединенных Штатов снижается, а мощь Китая растет. Возврат к борьбе великих держав неизбежен: единственный вопрос в том, как далеко эта борьба зайдет.

Однако подобные смелые заявления уходят корнями в устаревшее представление о национальной мощи. Реалисты опираются в своем анализе исключительно на материальные факторы, такие как военная сила и доля мирового валового продукта. Это может иметь смысл в мире, где государства похожи на бильярдные шары, постоянно ударяющиеся друг о друга. Но оказывается, что современные международные отношения во многом напоминают не идеальную конкуренцию, а ее противоположность, которую политологи Роберт Кеохейн и Джозеф Най охарактеризовали как «сложную взаимозависимость». В этих областях страны связаны друг с другом множеством отношений и сетей, а жизнь – бесконечная охота на оленей. Выживание зависит не только от хорошего иммунитета и способности отвечать на вызовы современности. Оно требует способности создавать и сплачивать группы по интересам. Ирония в том, что оказывается, США очень хорошо ведут социальную игру – настолько хорошо, что они давно уже перестали соответствовать теории реализма и разработали собственный специфический подход, который озадачивал немало исследователей и ученых, пытавшихся понять его с помощью своих теоретических «грифонов»: империя по приглашению, гегемония на основе консенсуса, либеральный левиафан.

Жесткая сила США действительно ослабла относительно ее пика в послевоенные годы. Но этот факт не имеет того значения, которое ему приписывают реалисты, потому что абсолютная жесткая сила страны больше, чем когда-либо, особенно если умножить ее на мягкую силу. На протяжении нескольких поколений американцы сделали то, что невозможно по теории реализма, превратив мировую политику из индивидуальных состязаний в командный вид спорта. Соединенные Штаты считали, что им уготована роль защитника сообщества стран в мировом порядке, а не эксплуататора его незадачливых членов; они участвуют в альянсах, а не обеспечивают «крышу» в рамках международного рэкета. Благодаря этому, когда настанет время для решения ключевых задач по поддержанию и сохранению системы, США смогут добавить силу дружественных стран к своей собственной.

Китай находится в другом положении. Скорость и масштабы его роста в течение последних 40 лет просто поразительны. Китай также в полной мере воспользовался спокойствием во внешнем мире и системой открытой торговли, созданной либеральным гегемоном. Сегодня он также вырос в глобального игрока, требующего новой стратегии в соответствии со своим статусом. Вместе с тем, Китай играет в одиночку, и все, что он может предложить – это его жесткая сила. Если не считать Северной Кореи, у него мало союзников; он либо покупает, либо навязывает сотрудничество другим странам. Но любовь не продается.

Если видеть только двустороннее материальное равновесие, тогда можно говорить о грядущем переходе силы и влияния. Но в реальном мире команда Вашингтона против команды Пекина будет игрой в одни ворота, поскольку нынешний порядок поддерживается 75% мировых расходов на оборону, большинством крупных экономик мира и мировой резервной валютой. То, что теоретики называют «ловушкой Фукидида», была вскрыта и обезврежена современными возможностями.

Ответ на китайский вызов включает знакомую задачу дрессировки международных «котов». США объединили силы с Великобританией, Францией и Россией, чтобы победить Германию времен Вильгельма. Тот же альянс, усиленный националистическим Китаем, позволил победить нацистскую Германию и императорскую Японию. Затем Соединенные Штаты собрали еще более внушительную группу плюс коммунистический Китай, чтобы победить советскую Россию. Теперь им нужно возглавить еще более влиятельную группу стран для противодействия современному Китаю.

Но кое-что сегодня изменилось. В годы холодной войны США торговали с капиталистическими союзниками и искоса поглядывали на противников из коммунистического лагеря. Современные исследования в области мировой экономики и безопасности сформировались в этот период как отдельный набор инструментов для каждого вида отношений. Сегодня, когда Китай стал ровней Америке в экономическом плане без либерализации своего режима, он играет в смешанную игру сотрудничества и конкуренции, с чем Вашингтон никогда раньше не сталкивался на таком уровне.  

Ни взаимодействие, ни сдерживание по отдельности не могут быть жизнеспособным подходом. Вопрос в том, как соединить их, не сползая в конфликт. Это означает объединение мер в разных областях для формирования цельной и связной стратегии, определение приоритетности стоящих задач и тесную работу с союзниками и региональными партнерами для привлечения их на сторону США не угрозами и шантажом, а терпеливой выработкой взаимоприемлемого компромисса. В нынешнем порядке имеется целая матрица функциональных двусторонних и региональных соглашений о сотрудничестве. Поскольку это многосторонняя матрица с множеством входных точек или отверстий, страны, не готовые сразу принять весь пакет соглашений, могут со временем присоединиться к общему хору, начав с периферии, а затем постепенно продвигаясь к сердцевине – каждая своим темпом. Это именно то, к чему Соединенным Штатам и их союзникам следует побудить Китай в надежде, что однажды он действительно сможет играть роль ответственного участника системы. Если этот подход будет успешен, слава Богу. Если нет, то вина за любой конфликт в будущем ляжет не на Вашингтон, а на Пекин.

Политикам также понадобится ответить на другой важный вызов времени: беспокойство и тревога по причине быстрого наступления рынков в эпоху, наступившую после окончания холодной войны. Один из уроков 1930-х гг. заключался в следующем: чтобы экономический либерализм был политически устойчив в демократии, государство должно вовремя вмешиваться и защищать граждан, нередко становящихся жертвами безжалостных рыночных сил. Европейцы настаивали на признании этого факта, и свое участие в послевоенной системе обусловили таким подходом к регулированию рынка. В результате никто не принуждал их быстро и полностью открывать свои национальные экономики.

Современным политикам следует признать мудрость этой ранее заключенной сделки, совмещая международное сотрудничество с обязательством выполнить все ранее нарушенные социальные гарантии в своих странах и дать обществу время и пространство, чтобы восстановить дыхание и ощущение контроля над стремительно происходящими социально-экономическими и технологическими изменениями.

Эта внутриполитическая сторона проекта ценна сама по себе и необходима для того, чтобы заручиться поддержкой общественности при реализации внешнеполитической стороны проекта. Потому что реальный вызов четвертому основанию – не теория или проводимый курс, а большая политика. Порядок не является проектом национального строительства, а просто функциональным набором соглашений о сотрудничестве, призванных уменьшить анархию. Как таковой, он привлекателен для умов, но не для сердец. Более того, хотя рассказанная нами история правдива, нить повествования становится понятнее в ретроспективе; поэтому не везде признается ее правдивость. Многие американцы так и не поверили в этот проект, и до сих пор не верят в его целесообразность. Без холодной войны было бы намного труднее заручиться народной поддержкой проводимой США внешней политики. Поэтому после распада СССР каждый новый президент, вступая в должность, обещал снизить активность за рубежом по сравнению с тем, что делал его предшественник, хотя последующие события вынуждали его делать больше. Поскольку легче мобилизовать людей на почве страха, чем на почве общей надежды, некоторые сторонники порядка видят позитивный момент в растущей китайской угрозе, рассуждая, что можно было бы воссоздать консенсус времен холодной войны в еще одном длительном противостоянии с новым противником без ясного исхода.

В 1945 г., на пике своей относительной мощи, когда Соединенные Штаты могли делать все, что захотят, они отвергли изоляцию и прагматичную политику, выбрав жизнь в созданном ими мире. Они это сделали, как объяснял Рузвельт, потому что: «Мы поняли, что не можем в одиночку наслаждаться миром, что наше собственное благополучие зависит от благополучия других далеких от нас стран. Мы поняли, что должны жить как люди, а не как страусы и не как собаки в своей псарне. Мы научились быть гражданами мира, членами человеческого сообщества. Мы усвоили простую истину, которую хорошо выразил Эмерсон: ‘Единственный способ иметь друга — быть им”».

Когда Рузвельт произнес эти слова, он искренне в них верил. Именно потому, что он не шутил, другие тоже поверили и пошли за ним. Стратегия «авансового платежа» сработала. Спустя 75 лет группа собранных им свободных стран все еще управляет миром, создав разношерстный и не слишком эффективный консорциум без жестких обязательств. Когда его члены познакомятся со следующим президентом США, они надеются услышать от него привычную риторику, чтобы вежливо поаплодировать. Но после этого они будут смотреть в оба, чтобы понять, осталось ли еще что-то кроме слов.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 1, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.