Глава МИД КНР Ван И, посетив Улан-Батор и встретившись со своим монгольским коллегой Дамдином Цогтбаатаром, выступил с заявлением, в котором отрицается видение проекта «Одного пояса и одного пути» неким аналогом «плана Маршалла» или геополитической стратегией. Проект, по словам главы китайской дипломатии, является «международным общим благом, которое Китай формирует для всего мира», выстраивая совместно с другими странами «сообщество единой судьбы человечества».

Попытаемся разобраться, что скрыто в этих словах, и почему речь в Улан-Баторе зашла о «плане Маршалла», проекте администрации Гарри Трумэна, реализация которого в конце 1940-х годов, с одной стороны, подняла Европу из руин Второй мировой войны, а с другой, нанизала ее на глобальную «ось» с вашингтонским стержнем, вогнав в холодную войну и конфронтацию с СССР и запустив механизм управляемой из-за океана европейской «интеграции».

Очень показательно, что критикуя стратегию «Пояса и пути» и приписывая ей типологические черты «плана Маршалла», западные СМИ, в том числе, ведущие, используют термин «неоколониализм», тем самым косвенно признавая именно неоколониальное содержание своих собственных действий 70-летней давности.

В официальных документах КНР, в выступлении Ван И в Улан-Баторе и так далее, подчеркивается «деидеологизированный» характер китайского проекта, его направленность на стыковку национальных стратегий развития вдоль всего маршрута и его ответвлений, вне зависимости от идеологии режимов, находящихся у власти в соответствующих странах. В то время как «план Маршалла» имел жесткое антикоммунистическое и, следовательно, экспансионистско-капиталистическое содержание, призванное свести к нулю советское влияние в Западной Европе и подготовить ее к интеграции сначала в НАТО, а затем в единый западный миропорядок.

Однако внимание привлекает не только это различие. Разночтения относительно подлинного содержания «Пояса и пути» - это надо четко понимать – обусловлены не самим «Поясом и путем», а тем состоянием, в котором находятся геополитические проекты, разработанные на Западе. В этой связи необходимо вспомнить о не подлежащих, видимо, широкой огласке Техасских соглашениях, заключенных в рамках североамериканской зоны NAFTA, но имевших куда более широкое содержание.

Напомним, что в марте 2005 года в Техасе президенты США и Мексики Джордж Буш-младший и Висенте Фокс вместе с премьер-министром Канады Стивеном Мартином подписали соглашение, названное «Партнерство ради безопасности и благосостояния в Северной Америке». Среди других мер оно предусматривало создание нового межгосударственного объединения с единой валютной системой – Северо-Американского союза («The Union of North America» или «The North-American Union» – NAU).

Спустя два месяца, в мае, аналитический центр Совета по международным отношениям (СМО) распространил доклад «Построение североамериканского общества», которым предлагалось ограничить суверенитет США в вопросах торговой и иммиграционной политики. Еще через месяц, в июне 2005 года, вице-президент этого центра Роберт Пастор, выступая в комитете Сената США по внешней политике, предложил структуру североамериканского надгосударственного органа, аналогичного Европейской комиссии. В СМО видели этот орган «независимой консультативной организацией», общей численностью в 15 членов – по пять «заслуженных участников» от каждой из сторон – США, Канады и Мексики.

Именно Р. Пастору и СМО принадлежит идея введения в NAU единой валютной системы на основе новой валюты, аналогичной евро, призванной заменить американский и канадский доллары и мексиканский песо. При этом открытым оставался вопрос, будет ли эта валюта «североамериканским долларом» или «амеро».

Создание NAU планировалось осуществить к 2010 году, и именно к этому времени был приурочен мировой финансовый кризис 2008-2009 годов, призванный обрушить мировую долларовую систему. Но в преддверие лондонского саммита «Группы двадцати», в марте 2009 года, Россия и Китай предприняли шаги, вызвавшие в глобальных элитах сомнения в осуществимости этого плана. Отметим, что обнародование этой инициативы, по сути, было поручено тесно связанному с Лондоном Нурсултану Назарбаеву.

В ответ на российско-китайское предложение ввести новую мировую валюту, сразу три американских инстанции – президент Барак Обама, глава ФРС Бен Бернанке и глава Минфина Тимоти Гайтнер – солидарно высказались против. Кстати, двое последних входят во влиятельнейшую «Группу тридцати» - объединение ведущих банкиров, соединяющее интересы частного и государственного банковского бизнеса.

Кризис «провалился», и на «двадцатке» было принято решение отыграть назад и залить его свеженапечатанными деньгами. Тогда и стартовали знаменитые программы QE – «количественного смягчения», заключавшиеся в раздаче этих денег «банкам, слишком большим, чтобы лопнуть», а в структуре «двадцатки» появился Совет по финансовой стабильности (FSB).

Это – общеизвестная информация. Куда менее общественность осведомлена о продолжении «техасских» планов, которое заключалось в создании к 2015 году некоего Трансатлантического союза (TAU) с собственной валютой – не евро и не амеро. А какой? Что-то подсказывает, что, скорее всего, на эту роль был избран фунт стерлингов.

Иначе говоря, речь шла о воссоздании Британской империи, на что подписались глобалистские элиты США, которые рассчитывали на совместный контроль в рамках раскладов, существующих среди акционеров ФРС, которой управляет триумвират британского, американского и европейского влияния. Причем, последний вектор тесно связан с финансовой системой Ватикана, а все они - с FSB через европейские и американские банковские сети – Inter-Alpha Group of Banks, European Roundtable Financial Services, Financial Services Forum.

При этом не следует забывать, что FSB – не что иное, как внедренная в структуру «двадцатки» проекция Базельского комитета по банковскому надзору, созданного в 1974 году в структуре Банка международных расчетов (БМР).

Проект Трансатлантического партнерства, продвигавшийся Обамой, как раз и был паллиативным вариантом утверждения TAU. Транстихоокеанское же партнерство призвано было расширить сферу контроля единой мировой валюты на АТР. Втянутые в реализацию этих проектов олигархические фонды и «мозговые центры», например, Фонд братьев Рокфеллеров (RBF), как следует из осуществлявшегося ими проекта «Южный Китай», прямо работали на раскол Поднебесной, с последующим включением юга страны в пресловутую «Транспасифику» через Гонконг.

С тех пор много воды утекло. Если зайти на сайт RBF сегодня, то вместо проекта «Южный Китай», там анонсирован просто проект «Китай». Причем, эта перемена совпала, во-первых, с отказом США уже при Дональде Трампе от обоих «трансокеанических» соглашений, во-вторых, с развертыванием «Пояса и пути», с чего мы и начали речь. В-третьих, за переменой последовали резкое укрепление отношений Китая с Великобританией в форме «золотой эры» двусторонних отношений, а также его сближение с Европой, осуществляемое как раз в рамках «Пояса и пути», что наглядно продемонстрировал июльский визит в Германию премьера Госсовета КНР Ли Кэцяна.

Если признать, что проект TAU имел целью перенос пресловутого «мирового центра», о котором в своих трудах писал Арнольд Тойнби, обратно из США в Великобританию, то этот маршрут не мог быть прямым хотя бы по политическим соображениям. Нужна была иллюзия «многополярности». Ее-то и проложили через Гонконг и юг Китая, отсюда и соответствующая «южнокитайская» программа RBF. Прилетевшая в 2009 году солидарная «ответка» Москвы и Пекина побудила западные элиты отступить и повести игру на раскол между ними.

В лоб не получилось, пошли в обход. Россию заблокировали санкциями, Китаю дали зеленый свет на включение юаня в систему «корзины валют» МВФ, что и произошло в 2013 году. Символически – к столетию ФРС. А также отказались от перспектив его разрыва на юг и север, что и повлекло за собой корректировку профильной программы RBF.

Поэтому ключевой вопрос, который буквально напрашивается, когда мы говорим о реальном содержании «Пояса и пути», заключается в том, в какой мере этот проект связан с «золотой эрой» в китайско-британских отношениях? И, следовательно, является ли он абсолютно самостоятельным вектором собственно китайской политики или результатом крупного размена, частью которого стала генеральная уступка Пекину со стороны западных элит, прикрытая, в свою очередь, торговой конфронтацией КНР с США?

Ведь в рамках «особых» американо-британских отношений, особенно на фоне недавнего приема Трампа британским монархом, трудно предположить, чтобы отношения с Вашингтоном и Лондоном у Пекина развивались бы по расходящимся векторам естественным путем; здесь угадываются вполне взаимосвязанные и управляемые тренды.

Прямой ответ на этот вопрос отсутствует: об этом нельзя «догадаться» или «вычислить» аналитическим путем. Это нужно просто знать, но знают это, а не делают вид, будто знают, буквально единицы, которые (здесь без иллюзий) этим знанием никогда не поделятся.

И даже если «Пояс и путь» - это альтернативный Западу маршрут «новой глобализации», осуществляемой под видом «демократического» антиглобализма, а не обернутый в противоположном направлении проект «старой» морской «анаконды», выдавливающей Россию в полярные широты, то и тогда к нему остается множество вопросов. Транзитные маршруты с востока на запад Евразии, обходящие Россию, создают геополитическую ситуацию, полностью аналогичную «анаконде». Только ее угрозы обусловливаются состоянием уже не российско-американских, а российско-китайских и, возможно, российско-британских отношений.

В России исторически, со времен «Большой Игры» XIX века, эту проблему хорошо знают и прорывают эту «горизонтальную» блокаду острием «вертикального» геополитического действия, примерами которого являются Афганистан 1980-х годов (именно поэтому таким оглушительным был его проигрыш), а сейчас – Сирия и, возможно, Индия.

И именно этот вопрос ключевой, ибо отношения у Москвы с Пекином и Лондоном развиваются по тем же самым расходящимся трендам, что и у Вашингтона. И получается, что Трамп для России – либо надежда на углубление этого прорыва, либо «живец», на которого Россию ловят, чтобы отвлечь ее радужными перспективами нового «мира на двоих», а на деле загнать в «петлю анаконды», затягивающуюся уже не с Запада, а с Востока.

Именно это – кричащая дилемма, ответ на которую, повторим это, нельзя «вычислить», можно только знать.

А теперь о том, как оцениваются эти нюансы в самом Китае. Еще в июне 2015 года появилась статья директора Центра изучения России и Центральной Азии Фуданьского университета (Шанхай) Фэн Юйцзюня. Вот характерные выдержки из нее:

«Экономические связи между странами Евразии после развала СССР ослабились, но в то же время эти страны еще не совсем интегрировались в глобальную экономику. Они в основном находятся на краю мировой экономики и почти внизу мировой производственной цепочки. По мере выхода китайских технологий и капиталов за пределы страны, а также по мере налаживания сотрудничества между Китаем и странами Евразии в области производственных мощностей, реализация инициативы “Экономический пояс Шелкового пути”», безусловно, поможет странам Евразии путем строительства коммуникаций интегрироваться в мировую экономику. У них будут выходы к морю, более удобная транспортная инфраструктура, а также объекты коммуникации и авиации.

…Китай и Казахстан подписали соглашение об инвестиционном сотрудничестве в области производственных мощностей на сумму более 20 млрд долларов. Две страны будут взаимодействовать в производстве стали, цветных металлов, листового стекла, электролитического алюминия, а также в нефтехимической промышленности. Такое сотрудничество между двумя странами очень важно для Казахстана, оно поможет этой стране создать независимую экономическую систему».

Таким образом, наша «кричащая дилемма» разрешается ответом на еще один, предельно конкретизированный вопрос: «независимой» от кого должна стать «экономическая система» Казахстана, при нашем понимании, что речь идет не только о Казахстане, а обо всех фигурантах «Пояса и пути», прежде всего о постсоветских членах ШОС? Независимой от России? Или от кого?

И это при том, что сам Фэн Юйцзюнь в мае уже этого, 2018 года, подчеркивал, что ШОС не имеет ничего общего с «Поясом и путем», и Китай «не собирается проводить какие-либо интеграционные проекты в рамках ШОС».

Очень хотелось бы, чтобы эйфория по поводу российского участия в проекте «Пояса и пути», безусловно, необходимого хотя бы для того, чтобы не оказаться на обочине глобальной политики, в действительной геополитической изоляции, не перевешивала бы здравый смысл. Ибо автору этих строк уже доводилось слышать от сторонников безоглядного сближения с КНР те же самые аргументы «безальтернативности», которыми уже много десятилетий разбрасываются поборники не оправдавшей себя, как мы убедились, «интеграции» с Западом.