Чтобы понять настоящее и будущее глобальной ситуации, анализ стоит начать с заключительной фазы биполярной системы – позднего горбачевского периода. Это время было связано с надеждами на строительство нового, инклюзивного мирового порядка, предусматривающего сотрудничество между СССР и западными странами после прекращения обеими сторонами холодной войны. Этот «новый мировой порядок» – другая система международных отношений – должен был стать результатом конвергенции враждебных в прошлом систем посредством создания новых, совместных институтов международных отношений. Базовые принципы нашли отражение в том числе в Парижской хартии, а на практике были реализованы в ходе голосования в Совете Безопасности ООН по операции «Буря в пустыне».
Однако после распада Советского Союза инициативу строительства нового мирового порядка перехватил Джордж Буш-старший. Идея конвергенции систем утратила актуальность. Мирное окончание холодной войны интерпретировалось исключительно как заслуга и триумф Запада. Падение железного занавеса и крах Советского Союза праздновались как «окончательная» победа либерального мирового порядка. По выражению Фрэнсиса Фукуямы, окончание холодной войны привело нас к «концу истории». Иван Крастев из Центра либеральных стратегий в Софии абсолютно прав, подчеркивая, что с середины 1990-х гг. европейский проект интеллектуально был тесно связан с идеей Фукуямы о конце истории, а также с идеей либерального мирового порядка.
Новый либеральный мировой порядок определял международные отношения на протяжении последних 25 лет. Но де-факто он оказался однополярным, глобальное лидерство принадлежало единственной оставшейся супердержаве – США. После распада Советского Союза победившие в холодной войне державы, прежде всего Соединенные Штаты, не пытались строить новые структуры. Они скорее превратили уже существующие институты биполярного мира (в первую очередь НАТО, Европейское сообщество, Совет Европы) в базовые опоры нового глобального порядка, в котором доминировали Европа и Запад в целом.
По мнению Джона Миршаймера, этот порядок можно воспринимать как попытку создать квазиглобальную систему управления, основанную на трех главных либеральных теориях международных отношений. В «Трагедии великодержавной политики» Миршаймер выделяет следующие теории:
1) процветающие и экономически независимые государства вряд ли будут воевать друг с другом;
2) демократии не воюют друг с другом;
3) международные институты позволяют государствам избежать войны и сосредоточиться на поддержании отношений сотрудничества.
Эти теории более или менее открыто декларировались американскими официальными лицами, начиная с администрации Клинтона. Но сегодня ясно, что эти теории, как и идея конца истории, неверны. Как метко выразился известный американский историк Уолтер Рассел Мид, выступая на дискуссии в Форуме Бруно Крайского в Вене в марте 2017 г., «история вернулась, и она голодна».
Сегодня мы наблюдаем нестабильность, системные кризисы и поэтапное разрушение международного порядка, сложившегося после распада СССР. Можно сказать, что последние 25 лет оказались переходным периодом между эпохой биполярности и зарождающимся глобальным беспорядком. Мир пришел к завершению однополярной фазы и стоит на пороге новой «эпохи глобального беспорядка», называйте ее как хотите – «междуцарствие», «безымянная эпоха», «глобальная тридцатилетняя война» или, как выразился российский политолог Сергей Рогов, «многополярный хаос».
Многополярность и новые региональные державы
Эпоха глобального беспорядка характеризуется конфронтационной многополярностью, нарастающим региональным соперничеством, гибкими схемами сотрудничества и увеличением значимости негосударственных акторов. В частности, исламистские террористические группировки и транснациональные компании постепенно становятся полноправными акторами международных отношений. Одновременно с относительным ослаблением и относительным упадком США появляются влиятельные региональные акторы. Назовем этот феномен «новые региональные державы». Прежде всего, речь идет о Китае, но этот термин также относится к России, Ирану, Турции, Индии, Японии, Германии, Польше.
В чем новизна этих региональных держав? Они предъявляют ограниченные претензии на глобальное влияние, но при этом стремятся к безграничному региональному доминированию в сфере своих привилегированных интересов. Можно с уверенностью сказать, что мировому порядку не грозит новый период биполярности. Нет активной конфронтации между соперничающими или даже антагонистическими политическими, экономическими и культурно-идеологическими системами, как во времена холодной войны – в период «старой биполярности».
На данный момент ни один актор не хочет забирать глобальное лидерство у США, чтобы взять на себя всю ответственность. Но проблема в том, что и Соединенные Штаты не хотят глобального лидерства и глобальной ответственности. Еще хуже, как отмечает Стивен Уолт, что США больше нельзя доверять. США уже не поддерживают статус-кво в международных отношениях, как это было на протяжении десятилетий. Сегодня Америка все больше превращается в ревизионистскую державу, готовую пойти на все, чтобы не допустить уменьшения глобального влияния.
Что означает появление новых региональных держав и относительное ослабление Соединенных Штатов для международной безопасности? Активное региональное соперничество не исключает взаимодействия в определенных сферах и совместную борьбу с угрозами, особенно учитывая высокую степень взаимозависимости в условиях глобализации. Тем не менее, поскольку четкая делимитация региональных сфер влияния вряд ли возможна, можно прогнозировать готовность к конфронтации. Более того, в эпоху глобального беспорядка сферы влияния и демилитаризованные зоны вновь станут легитимным объектом дипломатических переговоров в целях уменьшения напряженности между региональными державами. Эти события не будут напоминать старую холодную войну, скорее станут развиваться в духе идей Сэмюэла Хантингтона или концепции цивилизационного реализма Вадима Цымбурского. Но что делать с небольшими государствами? Можно процитировать Майкла Линда из New America Foundation: «В новом глобальном modus vivendi небольшие и слабые государства могут столкнуться с ограничениями своей независимости, навязываемыми определенными соглашениями, но подобный дискомфорт неизбежен в мире, который, вне зависимости от форм государственного устройства, всегда строится на основе иерархии военной и промышленной мощи». На этом фоне заметную роль вновь сыграет почти забытая концепция постоянного нейтралитета (интерпретируемая как функциональный нейтралитет), особенно это касается государств «промежуточной Европы» – Восточной Европы и Западных Балкан.
В новую эпоху такие жесткие альянсы, как НАТО (непрочность которой уже можно наблюдать на примере Турции), в значительной степени утратят свое влияние и уступят место гибкому региональному партнерства, подобного модели российско-китайского сотрудничества. Дмитрий Тренин из Московского центра Карнеги назвал эту модель отношений «моделью Антанты» – стороны не всегда согласны друг с другом, но никогда открыто не конфликтуют.
Переговоры в сфере контроля над вооружениями базируются на идее симметричной безопасности, равенстве потенциальных угроз и сопоставимом количестве оружия. В период гибридных войн и масштабных изменений в архитектуре безопасности возможность дать симметричный ответ на угрозу уже не так важна, гораздо важнее асимметричность. Однако потенциал асимметричного ответа нельзя определить математически и уравновесить. Кроме того, пока сложно оценить потенциал киберпространства, которое требует политики безопасности совершенно нового уровня. Киберизмерение открывает абсолютно новое пространство для возможной конфронтации. Поэтому переговоры по международной безопасности следует сосредоточить на контроле киберпространства и сдерживании киберугроз.
Все эти события происходят на фоне смещения центра силы глобальной политики с Запада в Азию. Можно использовать такую аллегорию: Тихий океан как Средиземное море XXI века.
Роль ООН
Мир сталкивается с серьезными общими вызовами и угрозами, включая распространение оружия массового уничтожения, исламский терроризм, религиозные и этнические конфликты, борьба за природные ресурсы, потоки мигрантов. Для эффективного противодействия общим угрозам необходима полномасштабная реформа ООН, которая переживает глубокий кризис.
Сергей Караганов из российского Совета по внешней и оборонной политике считает основными причинами кризиса ООН изменение международной ситуации после распада Советского Союза и Югославии и появление новых государств. По мнению Караганова, многие из этих новых независимых государств никогда не существовали в своих нынешних границах, а борьба за их государственность и единство нации способствуют глобальной нестабильности.
Реорганизация ООН должна начаться с Совета Безопасности, мандат которого от 1945 г. уже непригоден. Осуществима ли такая реформа? ООН по своей сути является результатом конкретных исторических событий, отражением определенной исторической эпохи, концепцией мирового порядка, предложенной ведущими державами в определенный момент. ООН де-факто никогда не была независимой надгосударственной структурой. Это не мировое правительство и не мировое законодательное собрание. Главную роль в ООН играет не Генеральный секретарь или Генеральная ассамблея, а Совет Безопасности, точнее пять его постоянных членов, которые обладают правом вето. Но сегодня пять постоянных членов Совбеза ООН не способны выработать новое видение мирового порядка, объединяющее всех остальных. Им также не удается урегулировать конфликты, возникающие по всему миру, даже если они этого действительно хотят.
Проблема в том, что все предложения по реформированию Совета Безопасности ООН абсолютно нереалистичны. Тем не менее вот три наиболее популярных идеи последнего времени:
- Роспуск Совета Безопасности – смелое предложение, предполагающее уничтожение института постоянных членов и создание совета избираемых представителей от разных представителей.
- Отмена права вето – использование его после холодной войны резко сократилось, но сама угроза применения оказывает воздействие на исход дебатов в Совбезе. Поэтому предложение по реформе предусматривает отмену возможности блокировать решния.
- Расширение Совета Безопасности – самое известное предложение предусматривает увеличение количества постоянных членов (в состав СБ могут войти Германия, Япония, ЮАР, Индия, Бразилия) и изменение правил голосования. Чтобы наложить вето, потребуются голоса двух или трех постоянных членов, а не одного. Предлагается также увеличить количество избираемых членов Совбеза, что обеспечит глобальное представительство и укрепит авторитет СБ.
Все попытки реформирования ООН последних лет закончились провалом. Маловероятно, что организация сможет реформировать себя изнутри. Поэтому стоит задуматься о нестандартных решениях. Для реформирования Совета Безопасности требуются внешние стимулы. Идея создания многосторонней организации на базе «семерки» индустриально развитых стран (и включая БРИКС), которая сможет противостоять новым угрозам международной безопасности, была интересна 10-15 лет назад, но сегодня проект явно не жизнеспособен. Институционализация (включая предоставление исполнительных полномочий) другого многостороннего формата – «большой двадцатки» – может стать необходимым внешним стимулом для реформирования ООН. Это порочный круг. С одной стороны серьезных угроз дальнейшему существованию ООН нет, но с другой стороны нельзя исключать возможность, что без полномасштабной реформы организация превратится в малозначимый институт, как когда-то Лига Наций.
Но суть проблемы не меняется. Любая реформа, не получившая поддержки стран, обладающих правом вето, обречена на провал. А эти страны вряд ли захотят делиться своей властью. В то же время нужно учитывать интересы новых региональных держав, которые не являются постоянными членами Совбеза ООН,
Поэтому сегодня главной задачей ООН и прежде всего Совета Безопасности должно стать предоставлении площадки для диалога, а также предотвращение глобального конфликта.
Заключение
Спустя более 25 лет после распада Советского Союза и конца биполярной системы международных отношений, ушли в прошлое и представления о мире, сформировавшиеся после Второй мировой войны, в период холодной войны и после нее (так называемый мировой порядок Ялты – Потсдама – Хельсинки – Мальты – Парижа).
События после 2013 г. четко продемонстрировали одну вещь: мир и процветание ЕС на протяжении последних 25 лет – не нормальное положение дел, а скорее аномалии международных отношений. Сегодня мы видим безжалостную реальность. Мир, в котором больше не доминирует Запад, становится все менее стабильным. Мы не просто движемся к концу фактической однополярности, конфронтационной многополярности и новому мировому беспорядку, мы уже к этому пришли.
В этих условиях в ближайшее время не стоит ожидать нового соглашения по европейской безопасности. Для такого соглашения нужен новый баланс сил, а также фундаментальные договоренности постоянных членов Совета Безопасности ООН об основах нового мирового порядка. Кроме того, необходимо учитывать интересы новых региональных держав, не являющихся постоянными членами Совбеза. Мы не можем ожидать подобного соглашения в краткосрочной или среднесрочной перспективе из-за политических амбиций и противоречивых интересов и идей о будущем мирового порядка. История научила, что период хаоса в международных отношениях всегда является предвестником формирования нового мирового порядка. Нынешние конфликты в Европе – лишь симптом более масштабной проблемы. Политическая, экономическая, культурно-идеологическая архитектура и архитектура безопасности в Европе после окончания холодной войны не была инклюзивной и строилась преимущественно на двух опорах, двух институтах – ЕС и НАТО. Без трансформации европейской архитектуры добиться прогресса не удастся.
И последнее. Многие эксперты говорят о положительной динамике и вероятности многополярности. С точки зрения реализма многополярные системы более конфронтационные и предрасположенные к войне, чем биполярные и особенно однополярные. Поэтому, говоря о положительной динамике и вероятности многополярной системы, не стоит забывать об опасностях и вызовах этой самой многополярности.
Пока можно говорить о том, что нас ожидает период нового мирового беспорядка и конфронтационной многополярности, а вместо «концерта великих держав» мы можем получить лишь «великую какофонию новых региональных держав».
