Резюме: Когда Косово в одностороннем порядке объявило о независимости от Сербии, а большинство стран Европейского союза (Испания — нет) и США моментально признали новое государство, Владимир Путин высказался в том смысле, что, мол, не ведают, что творят. В Европе множество территорий с сепаратистским потенциалом, и крайне неуместно создавать прецедент.

На фоне событий в Испании, где премьер-министр Мариано Рахой со стальными нотками в голосе обещает принять любые меры, чтобы покарать сепаратистов в Каталонии, вспоминаются дискуссии почти десятилетней давности. Когда Косово в одностороннем порядке объявило о независимости от Сербии, а большинство стран Европейского союза (Испания — нет) и США моментально признали новое государство, Владимир Путин высказался в том смысле, что, мол, не ведают, что творят. В Европе множество территорий с сепаратистским потенциалом, и крайне неуместно создавать прецедент. Посмотрите на Бельгию, Испанию, Италию и т. д. Реакция была возмущенной: а мы-то тут при чем?! С ума, что ли, сошли ставить благополучную Фландрию или, скажем, Корсику в один ряд с обломками бывшего социалистического лагеря? Ну и вообще, даже если у нас что-то такое и возможно, то только в соответствии с процедурой, законом, духом компромисса и всем тем, чем славен Европейский союз, да продлятся годы его, да придет повсеместно царствие его и пр.

Пару лет назад президент США Барак Обама напомнил об американской исключительности. Путин ответил в нашумевшей статье в The New York Times — она была про Сирию, но исключительность легла туда органично. Впрочем, для Америки тема, можно сказать, банальна — на исключительности «града на холме» построена государственность. Правда, наполнение понятия менялось, Трамп тоже считает свою страну уникальной, но явно по-другому. Как бы то ни было, США воспринимают себя особыми в том смысле, что им можно все (как минимум больше, чем остальным).

Евросоюз тоже гордился исключительностью, но иного рода. Нас не коснется то, что касается других, потому что мы научились, как этого не допустить. Проще говоря — мы умнее и опытнее. Спору нет, европейская интеграция ХХ века — пример гениальной способности извлекать уроки из жутких событий. Страх их повторения обострял разум и обеспечивал осмотрительность. А потом страх ушел. Но случилась интересная подмена.

Европа второй половины ХХ века боялась себя и СССР. Себя из-за прошлого, Советского Союза — из-за холодной войны. И второй страх был гарантией против первого. А потом второй страх исчез вместе с его причиной. Но причина первого-то никуда не делась, себя прежней Европа опасалась не из-за советских коммунистов. Меж тем показалось, что бояться больше нечего. Главная проблема решена. И уж тем более грабли, по которым маршировал поздний СССР, к нам отношения не имеют. Беспечность подвела. Глядя на метания Мадрида, так и вспоминаешь союзный центр и какую-нибудь Литву 1990-го. Жаль Альгирдас Бразаускас не дожил, мог бы сейчас Карлеса Пучдемона консультировать.

Основа ответственности — понимание последствий. И если оно пропадает, то начинается, по словам программного директора клуба «Валдай» Тимофея Бордачева, «стратегическая фривольность». О ней — в ежегодном докладе Валдайского клуба, который подготовлен к очередному заседанию на этой неделе. Ответственность на фоне многочисленных, разноуровневых и нелинейных конфликтов, на которые приходится реагировать. Путин никогда не забывал одного — причинно-следственной связи в мировых делах, того, что за одними шагами логически следуют другие. Взаимоотношения «кнопка-результат». Упоение победой в холодной войне заставило Запад поверить, что в этом законе бывают исключения. Для исключительных. Сейчас придется вновь привыкать к мысли, что не бывает.

Коммерсантъ