Широкое окно кофейни на Рю дю Миди показывает крупным планом пешеходов — женщин в хиджабах, мужчин и женщин в европейской одежде. Полицейских в ядовито-оранжевых куртках, на велосипедах. Старика в исламской одежде. Группу африканцев. Через дорогу — отделение полиции, за ним на домах — радужные флаги на стенах домов гей-квартала. Аркадий Сухолуцкий сидит к окну спиной. Он живет в Брюсселе одиннадцать лет.

— Здесь центр, здесь все циркулируют, — говорит он. — Считается, что это такой Вавилон, а он — залог толерантности и всего правильного. Брюссель во всем смотрит на Париж, но в некоторых моментах он — его полная противоположность. Вот, например, в Париже вся неинтегрированная проблемная молодежь живет в предместьях, по окраинам. А Лувр, Сена, Елисейские Поля — для богатых, для интегрированного среднего класса. Но в Брюсселе по-другому. Те, кто работает в институтах Евросоюза, живут за пределами исторического центра, то есть вот этого места, — оглядывается на окно. — Как так получилось? А вот так! Стало приезжать много людей — большие волны эмиграции, их расселяли массово. Кто-то из них не хотел интегрироваться, а власть на это не реагировала. А кто-то из коренных жителей не захотел такого соседства и уехал в конец города…

В направлении Гранд-плас уходят четверо солдат в бронежилетах, в беретах, сдвинутых на бок. Под пятнистой одеждой перекатываются крепкие ягодицы. Дула автоматов косо смотрят в плитку, только что заблестевшую от дождя. После терактов в аэропорту и метро Брюсселя присутствие военных в городе возросло до тысячи человек, они повсюду курсируют по трое-четверо, а особенно здесь — в исторической части города, от которой двадцать минут ходьбы до квартала Моленбек, где укрывались организаторы парижских терактов и который в прессе уже называют «столицей радикального ислама западной Европы».

— Поздно спохватились. Вам так не кажется? — спрашивает Аркадий. — Если человек уже надел пояс шахида, как ему помешают солдаты? У них было два взрыва в аэропорту в восемь утра, а они не догадались сразу закрыть метро! В восемь пятьдесят СТИБ (компания общественного транспорта Брюсселя — «РР») получила указание закрыть метро, а в девять двадцать произошел новый взрыв там. Хо-ро-шо, может, они не успели бы вывести людей из метро. Но рамки-то в аэропорту можно было поставить? Запомните такую формулу: если что-то происходит во Франции, то такое же может произойти и в Бельгии. Эти страны очень близки на ментальном и языковом уровне. Теракты в Париже случились в ноябре. У бельгийцев было четыре месяца для того, чтобы проснуться. Но бельгийцы, как и многие европейцы, реагируют медленно. После терактов в Париже они были в шоке, они поняли, что террор — уже тут, на пороге. Они не думали, что такое может и с ними произойти. Хотя было известно, что координатор терактов в Париже — бельгиец, и все идет отсюда — из Моленбека. В западной прессе начали мелькать такие высказывания: Бельгия — слабое звено с точки зрения работы спецслужб. Опять же в Моленбеке — новый мэр. Она работает от силы два года. Понятно, что процессы в квартале начались гораздо раньше, когда там двадцать лет сидел мэр — такой мэр-социалист, который, видимо, не совсем понимал, что вокруг происходит. Сейчас его стали приглашать в эфир — он тоже несет ответственность. И он говорит в эфире: «Действительно, когда я уходил со своего поста, я уже замечал элементы радикальных проявлений, которых не видел раньше». Ну, милый мой, — разводит руками Аркадий, — а где ж ты раньше был?

Позолоченные колонны, каменные и медные статуи на крышах и арках, барельефы, флаги и флюгеры, золотые всадники, плетеные каменные узоры гильдий и ратуши берут посетителя Гранд-плас в каменный мешок. Это нижняя часть города. По подсыхающей брусчатке передвигаются группы туристов. После терактов доходы туриндустрии снизились на двадцать процентов — авиакомпании отменили рейсы, туристы отказались от поездок. Площадь пересекают солдаты при полной амуниции. Они идут в раскачку, словно по палубе корабля или дрожащему от музыки танцполу, и эта походка, сочетающая в себе и твердость шага, и пружинистость, кажется, призвана внушать разные чувства: хорошим людям — уверенность в своей безопасности, плохим — страх перед быстрым прыжком.

— Четыре месяца координатор парижских терактов находился в Моленбеке, под боком у столицы Евросоюза, — Аркадий провожает взглядом спины военных. — Ходил на дискотеку в моем районе: его фото оттуда каким-то образом получила телекомпания CNN. Охранники его пропустили, а он уже был в розыске. Что делали все это время власти? Спали.

 

Тут двадцать лет была у власти партия социалистов — левая партия. Эти люди были толерантны к приезжим, но не сильно обращали внимание на их интеграцию. Люди поняли, что власть упустила ситуацию.

 

Бельгийцы, как северный народ, вообще люди закрытые. В офисах и общественном транспорте они о терактах не говорят. Дело в том, что в офисах разные люди из разных стран работают, их чувства можно задеть резкими высказываниями. Но в соцсетях люди обсуждают произошедшее. Они не пойдут устраивать митинги, но придут на выборы — и там, в закрытых кабинках, проголосуют. А в Бельгии есть и партии правого толка, они не против эмиграции, но они за то, чтобы заставлять мигрантов принимать законы и правила страны, в которую приехали. Эти партии не принимают идей мультикультурализма.

«К черту ДАИШ», «Никогда не теряй надежды», «Все, что нам сейчас нужно, — это любовь», «Любовь сильней!» — надписи цветными мелками на английском и французском бегут по фасаду и бокам здания бывшей биржи. Они везде, куда только может дотянуться рука. Стены обклеены листами с написанным от руки текстом: «Я — Брюссель, и я — Тунис», «Я — Брюссель, и я — Ливия», «Я — Брюссель, и я — Алжир».

Здание биржи было построено в конце девятнадцатого века. Его крыши и стенные ниши украшены скульптурами, выполненными известными мастерами. Людей у цветочного мемориала в этот вечерний час немного, и это огорчает Аркадия.

— Я каждый день стараюсь через мемориал проходить, — останавливается он напротив лестницы, по бокам которой — каменные львы.

Прямо перед лестницей — от одного льва к другому — по тротуару тянется полотно цветов и свечей. Львы, изваянные во времена, когда человечество еще не знало бомбового террора, приоткрыв пасти и выпучив глаза, смотрят на мемориал, и кажется, что их скульптор имел предчувствие — времена изменятся. Времена изменятся настолько, что даже львы удивятся.

— Шел дождь, а теперь солнце, — Аркадий закрывает зонт. — Еще неделю назад здесь было море людей! — восклицает, всем видом показывая: он ожидал, что жители Брюсселя подольше удержат в памяти жертв терактов. Но повядшие цветы, уже мелькающие среди свежих, свидетельствуют о том, что жизнь все равно сильнее смерти.

— Вон тот венок, — Аркадий указывает на венок, стоящий под флагами разных стран на лестнице, — вчера возложили вместе главный раввин и главный имам Брюсселя. В первые дни после взрывов многие магазины были закрыты. Особенно торгующие западными брендами — люди решили, что неслучайно смертник взорвался возле «Starbucks». А вчера я ехал вместе с соседом на работу, у него тяжело больна жена. Так вот на что я обратил внимание — о болезни жены он заговорил только минут через десять, до этого разговор шел о терактах.

Если идти от площади налево, к каналу, впадающему в реку Шельда, то через двадцать минут можно попасть в Моленбек. А другой конец улицы ведет к Северному Вокзалу. Двадцать седьмого марта на него прибыли несколько сотен футбольных фанатов, к которым, по сведениям прессы, примкнули сторонники ультраправых сил. С вокзала они переместились к бирже, где скандировали: «Мы — у себя дома!»

— Когда меня через несколько дней после терактов спросили, как реагируют на происходящее правые, я опрометчиво сказал: «Пока я не слышу каких-то громких призывов из правого лагеря», — говорит Аркадий. — Но едва закончился траур, как они пришли к мемориалу протестовать против исламизации и большого мусульманского присутствия. Тут находились левые, и между ними произошли стычки. Полиция водометами гнала их до Северного Вокзала, чтобы они сели в поезд и уехали к себе домой. Нацики, как правило, не жители Брюсселя. Они приехали из Фландрии (Бельгия состоит из трех регионов: Фландрии, Валлонии и столичного, Брюсселя. — «РР»). А там, по статистике, каждый пятый голосует за правых. Фландрия больше продвинута экономически, там люди привыкли тяжело работать. У них есть такая известная поговорка: «Пашня меня ждет даже в день смерти моей матери». Теперь они подняли вопрос — все вновь прибывающие должны подписывать какое-то обязательство о том, чтобы быть законопослушными гражданами. А иначе не очень понятно: вот он — бельгиец-бельгиец, здесь родился и здесь вырос, а едет воевать в Сирию. И что с этим делать? Лишать социальных пособий? Но разве это сможет их остановить?

Дорога к реке разветвляется кварталами. Глубоко вправо уходит фламандский квартал, где фламандцы живут, своими ресторанами и фламандским языком показывая: они в Брюсселе есть, они — патриоты своей Фландрии. Рядом — квартал геев и китайский квартал. Архитектура кварталов практически совпадает.

 

За стенами старинных домов — люди разных языков, разной еды, разных убеждений. А их близость друг к другу, а именно способность мирно соседствовать в двух минутах ходьбы друг от друга, свидетельствует: у них есть что-то одно — общее и сильное.

 

— Фламандцы прижимисты, — говорит Аркадий. — Есть шутка. Как фламандец ест томатный суп? Наливает в красную тарелку кипяток.

Витрины магазинов показывают манекенов, одетых в модную европейскую одежду. Это местные бренды, не такие дорогие, как всемирно известные. Шоу-румы и помещения под магазины здесь гораздо дешевле, чем в европейском части города — из-за соседства с Моленбеком. Говорят, что власти Брюсселя понимают: они теряют аутентичность европейского пейзажа, а потому пытаются открывать поближе к арабским кварталам и модные магазины, и кафе, и даже гостиницы.

Еще две минуты пути, и в воздухе что-то меняется, словно сам европейских дух начинает рассеиваться под напором чего-то пока неуловимого. За широким окном видна общественная прачечная. На противоположной стороне женщина на балконе вытряхивает скатерть прямо на улицу. Бельгийцы поговаривают, что прежний мэр Моленбека давал зеленый свет на заселение этого района неинтегрированной публикой в обмен на их голоса. Но подтверждающих это фактов нет.

— Если сравнивать с европейским кварталом, — замечает Аркадий, — то разница огромна. Может, она и приводит к конфликту. Эти люди, — он кивает за реку, — понимают, что этот мир для них малодоступен. Закрыт стеклянным потолком.

У входа в метро перед турникетами четверо военных с закрытыми черными балаклавами лицами проверяют каждого входящего — просят открыть сумку, освещают ее содержимое фонариком. Расстегнуть верхнюю одежду не просят.

— Лучше бы рамки поставили, — комментирует Аркадий, спускаясь к платформе. — Вы посмотрите, как пусто! Мы почти одни на платформе! А это одна из центральных станций, тут всегда циркулирует множество людей.

Оглядывая полупустой вагон, Аркадий восклицает: «Так не бывает! Будний день! Полпервого дня!»

На выходе из метро — дождь. По серому небу над европейскими институтами плывут кучевые облака. Стеклянные стены Европейского Парламента в верхних этажах отражают небо и кажутся зеркалами. Мужчины в костюмах и ботинках тонкой кожи, женщины в юбках-карандашах, на устойчивых каблуках спешат по мокрой плитке. У многих на шеях — бейджи. Вереницами проезжают черные такси. Двадцать второго марта была взорвана ближайшая к Парламенту станция метро.

— Было ожидаемо, что тут может рвануть, — говорит Алексей Димитров, советник фракции зеленых в Европарламенте.

Он забежал на ланч в соседнее со зданием кафе, где над столиками висит гул деловых голосов. Посетители открывают папки, обмениваются документами, со строгим пониманием заглядывают друг другу в глаза.

— С ноября город находился на полуосадном положении, было известно, что часть парижских террористов находится в городе, — добавляет он.

— А если знали, что рванет, то почему не предотвратили? — спрашиваю его.

— Из-за двух проблем. Во-первых, бельгийская полиция и социальная служба не справились со своей задачей. Здесь очень сложная государственная структура. Бельгия — это не просто территориальная федерация, это еще и федерация языковых общин. В одном только Брюсселе шесть различных полицейских служб, а между ними — плохое сотрудничество, это и привело к тому, что кто-то кому-то информацию не передал. Во-вторых, долго искали участников парижских терактов. Они несколько месяцев находились в городе, но на их след так и не вышли.

— А зачем Брюсселю шесть полицейских управлений?

— Потому что здесь в свое время прошла большая децентрализация. В основном это связано с тем, что фламандская языковая община чувствовала себя на положении второго сорта, и постоянно шла борьба за дальнейшую децентрализацию королевства. В результате есть службы, которые подчинены регионам, и службы, подчиненные коммунам внутри регионов. Поэтому сказалось отсутствие координации и опыта. А здесь, по сути, произошла такая радикализация некоторой молодежи, которая съездила воевать в Сирию и вернулась обратно.

— На стороне кого?

— А это сложно сказать. Не придешь ведь к нему и не спросишь: «На чьей стороне ты там воевал?»

— Это почему же?

— А если у полиции нет доказательств того, что человек был в Сирии? А если он там был, то ведь не факт, что он воевал. Он приехал в Турцию и нелегально перешел границу. Так же вернулся обратно. Мы не можем проверять каждого, кто прилетает из Стамбула или Анкары.

— Могут ли методы борьбы с терроризмом в Бельгии стать более жесткими?

— Ну… — советник откладывает конфету, с которой уже снял фантик, — я надеюсь, что до методов, унижающих человеческое достоинство, не дойдет. В Европарламенте я занимаюсь вопросами юрисдикции и терроризма в частности. У нас были встречи с коммуной Моленбека. Мы общались там с полицейскими и социальными работниками. Видно, что они осознают проблему. И они осознали ее раньше, чем федеральные власти. Сейчас пытаются действовать методом проб и ошибок, не только полицейскими мерами. Даже если человек вернулся из Сирии, но нет доказательств того, что он совершал там уголовно наказуемые деяния, задача — реинтегрировать его обратно, сделать так, чтобы тот военный опыт, который он приобрел в Сирии, он не перенес на бельгийскую почву.

— А вы думаете, это возможно?

— Думаю, что возможно. Причина терроризма в данном случае — социальная, а не религиозная. Как можно посадить человека в тюрьму, если нет доказательств того, что он убивал?

— Что боится утратить Бельгия, начав применять меры, унижающие человеческое достоинство?

— Свои европейские ценности. Уважение человеческого достоинства — одна из европейских ценностей. Террористы хотят, чтобы мы отошли от своих ценностей. Если мы так и поступим, то они своей цели добьются. Я вижу, а это очень важно, что люди даже после терактов не готовы отказаться от этих своих ценностей. Они не говорят, что теперь безопасность — самое главное, и что мы готовы на любые меры, лишь бы больше не было терактов.

— А если будет еще серия терактов, сохранятся те же настроения?

— Естественно, они могут поменяться. Но вопрос — а будут ли теракты? Сейчас у исламистов идет интернет-голосование, какая страна станет следующей целью. Их выбранные мишени — Лондон, Берлин, Рим. Второй момент — в брюссельских терактах участвовали осколки той ячейки, которая провела теракт в Париже. Если бы это были совершенно другие люди, тогда можно было бы говорить о том, что имеется много людей, готовых на теракты.

— Но, предположим, если дойдет до мер, унижающих человеческое достоинство, то унижать будут не вас, не Аркадия, не фламандцев и не валлонов. Унижать будут чужую неинтегрированную часть. О чем же так беспокоятся бельгийцы?

— А вот для среднего бельгийца марокканец, который родился и вырос здесь, гораздо ближе, чем я или Аркадий. Человек из восточной Европы для них — большая экзотика. Бельгийский мусульманин — такой же член общества. За эти десятилетия бельгийцы поняли, что это — необратимый процесс, невозможно всех мусульман отсюда депортировать.

— А чем конкретно вы занимаетесь в Европарламенте?

— Пишем законодательство, в том числе в области борьбы с терроризмом. После парижских терактов Еврокомиссия предложила новый проект — директиву по борьбе с терроризмом. Мы не говорим полицейским, что делать, но мы пытаемся улучшить их жизнь — чтобы они получали информацию из полицейских баз других государств. Способствуем обмену данных на европейском уровне.

— Терроризм жесток, и борьба с ним тоже предполагает жестокость. Объясните, как такие люди, как вы — в костюмах, толерантные, понимающие, соблюдающие права человека — могут победить нечто полностью противоположное вашим ценностям, применяя в борьбе свои же ценности.

— Знаете, у Европы был опыт с крайне левыми группировками, — он, наконец, аккуратно надкусывает конфету. — Фракции Красной Армии в Германии, Красные бригады в Италии, Ирландская Республиканская Армия. И во всех этих конфликтах мы видели, что чем жестче реакция государства, тем больше новая волна терроризма. Люди, несправедливо потерявшие своих родственников, радикализируются. А когда государство пытается что-то сделать в плане интеграции, оно подрывает социальную базу терроризма. Участники терактов в Париже и Брюсселе сызмальства не воспитывались в духе исламских традиций. Террористы — это, как правило, молодые люди иностранного происхождения, безработные, без образования, не сумевшие найти себе места в бельгийском обществе. В чем в какой-то степени виновато и бельгийское общество.

— Но известны случаи, когда террористами становились обеспеченные, образованные люди. В некоторых государствах, например, в России, считают, что нужно сначала зачистить то, что заражено…

— А как?

— Подвергнуть причастных к терактам жестокому обращению, включающему методы, унижающие человеческое достоинство…

— Лучше воспользоваться позитивным опытом европейских государств, например, Великобритании. Там представители мусульманских общин вовлекаются в сотрудничество с государством, а в мечетях запрещено проповедовать имамам, которые получили религиозное образование не в самой Великобритании. То есть уже на первоначальной стадии отсекаются люди, которые могут завезти радикальные идеи, скажем, из Саудовской Аравии. А Бельгия во многом упустила момент, когда можно было в это вмешаться. Но метод «все на пол, руки за голову» будет провоцировать только дополнительную волну ненависти. Необходимо точечное воздействие. В Бельгии уровень агрессии значительно ниже, чем в Москве. Журналисты восточной Европы, снимая репортажи о брюссельских терактах, перегибали палку, говоря, что Моленбек — это район, в который белому человеку не зайти. Это неправда. Я сам там неоднократно бывал.

— Тут у вас метро под Европарламентом взорвали. Как себя чувствуют депутаты и сотрудники?

— Очень многие из них могли попасть в этот теракт. После него обстановка была достаточно напряженная. Но на политическом уровне не произойдет каких-то вещей, вроде: «а давайте теперь закроем эмиграцию в Европейский Союз». Такие предложения сразу зазвучали из восточной Европы — Польши, Венгрии, Чехии, Словакии. Это был для них хороший предлог, они и до того говорили, что не хотят принимать беженцев. А в западной Европе все-таки мыслят достаточно рационально. То есть отделяют терроризм от мусульманской миграции.

— Кажется, я поняла. В западной Европе считают, что совершили большой прогресс в отношении гуманизма, таким образом, отойдя далеко вперед от Восточной Европы. Реагируя на теракты так же, как там, вы бы совершили большой шаг назад?

— Абсолютно точно. После второй мировой войны мы отошли от коллективной ответственности. Мусульмане не должны отвечать за деяния террористов, даже если те — тоже мусульмане.

Советник спешит на заседание. В кафе продолжают спокойно, на полутонах обсуждать детали европейской конструкции, каркас будущего всего Европейского Союза те, кому повезло не только родиться в западной Европе, но и стать везучими из везучих: получить работу в европейском институте, а вместе с ней — большие социальные гарантии. Их голоса сливаются в монотонный гул спокойствия, в котором ничто не волнует и можно спать с открытыми глазами, просыпаясь лишь на время — после кошмарных снов в виде терактов.

У EEAS (Европейской Службы Внешнеполитической Деятельности — «РР»), такого же стеклянного, как и большинство зданий, прилегающих к Европарламенту, митингуют представители профсоюзов, выступающие против коммерциализации медицинской службы. Слышны призывы, ключевые слова которых: «Мы хотим, а это значит…» И в этой реальности, построенной из стекла и бетона, отражающей небо и облака, оснащенной прозрачными лифтами, и овеянной трепыханием на ветру флагов Евросоюза, кажется, что теракты здесь невозможны, и случиться они могут лишь как сон в другом затяжном сне. Но все же один из них произошел прямо здесь — на станции метро Маальбек, выходящей прямо к зданию Еврокомиссии. Там цветы заткнуты за решетку, отгораживающую импровизированный мемориал от тротуара. И прохожие здесь только замедляют шаг.

Дождь сменяет солнце. У биржи перед собравшимися почтить память жертв теракта держит слово мэр Моленбека Франсуаз Схепманс. Ветер трогает ее осветленные волосы. Она хмурится. Лицо ее предельно серьезно. В своих интервью Франсуаз говорит о том, что для жителей ее района требовалось сделать самое важное — объяснить им их права и обязанности.

Высокий рост и крепкое сложение Эрика, а также раскатистый голос заставляют вспомнить о викингах. Он бельгиец, работает с беженцами, ему под пятьдесят.

— Люди не понимают, что сейчас происходят изменения, и завтра может уже не быть таким благополучным, как сегодня, — говорит он. — Бельгийцы — это не голландцы, которые занимались торговлей на протяжении веков. Наша страна развивалась благодаря своему географическому положению. Рядом с нами Франция, Германия, Голландия, Великобритания. Мы — посредине. Они — вокруг нас. Наша страна плохо управляема, но сюда приходят инвестиции, поэтому у политиков нет привычки сильно беспокоиться. Все это объясняется историческими причинами. Мы маленькая страна. Окей? Мы не имеем своей культурной идентичности. Окей? Мы разделены. Кто такие бельгийцы? Мы не немцы, мы отличаемся от них. И не французы. Что такое — быть бельгийцем? Я не говорю, что я не патриот. Я люблю свою страну. Если на нее нападут, я буду ее защищать. Я патриот. Но даже патриотизм в Бельгии — локальный. Люди дальше своего региона ничего не видят.

— А если случится большая война, бельгийцы готовы будут умереть за страну? — спрашиваю его.

— Нет. Скорее всего, нет. Сегодня — нет. Может быть, шестьдесят лет назад это было еще возможно, но сегодня никто не будет сражаться. Потому что у нас нет истории, мы всегда принадлежали кому-то. И эти кто-то говорили на разных языках. Нами управляли испанцы, голландцы, австрийцы. Управляли извне. В знак протеста бельгийцы выработали в себе очень локальную ментальность. Им интересно то, что происходит в их деревне, в их городе, в их регионе, а что там дальше — неинтересно. К счастью, Бельгия, благодаря своему расположению, всегда была процветающей страной.

— И каково это — чувствовать, что ты всем обеспечен просто по праву рождения, и у тебя значительно больше возможностей, чем у остальных представителей человечества?

— Ха-ха, — рыком смеется он. — Это заставляет людей думать, что они заслужили все это, и что так будет всегда. Париж — всего в часе езды. Когда там произошли теракты, бельгийцы следили за происходящим по телевизору. Но они не осознали, что это вот-вот случится и здесь. Что они больше не защищены. Даже наши политики этого не осознали. Очень цинично политики думали, что мы — маленькая страна, и раз террористы живут у нас, то они не будут совершать свои атаки здесь. Потому что мы им нужны, мы обеспечиваем их комфортное проживание. Вы вообще знаете, что этот город поделен на девятнадцать округов? Девятнадцать! И у каждого — свой мэр. Можно было посмеяться, когда после терактов мэр Парижа пригласил мэра Брюсселя. И последнему пришлось сказать: «Понимаете… теракты произошли не в моем муниципалитете, а в другом». — «Но вы — мэр Брюсселя?!» — «Да. Но только центрального его района, который называется «Брюссель». Ха-ха-ха! Маленький город разделили на маленькие кусочки. Что это, если не сумасшествие?! Даже правила дорожного движения меняются от улицы к улице! Но, кажется, бельгийцам во всем этом жить комфортно. Правда, до тех только пор, пока у них есть работа и хороший доход. Им кажется, что они всегда будут счастливы, поэтому они не беспокоятся о том, что происходит вокруг. У нас европейские институты, значит, деньги все равно придут. Но цинично считать, что если мы маленькая страна и террористы живут у нас, то они будут думать о том, не как нас атаковать, а как атаковать Париж.

— А почему бельгийские политики так думают?

— А потому, что живут по принципу: если можно чего-то не делать, то не делай. Они просто ленивые. А причина лени — очень локальный менталитет. Основная масса бельгийцев спит. Им слишком комфортно в своих границах, которые могут быть еще уже, чем страна. Если вы живете в Брюгге, то происходящее в Намуре, который в ста пятидесяти километрах от вас, кажется вам очень далеким. Для фламандцев даже Брюссель — заграница. Таков бельгийский менталитет, все кажется тебе далеким — и места, и события.

— Даже террористические акты?

— Бельгийцы сильно расстроились, но они все еще не осознали, насколько это серьезная проблема. Они все еще не проснулись. Почему это у нас случилось? Недостаточно укомплектован штат полицейских. Наша служба безопасности не соответствует должному уровню. Почему теракты стали для Бельгии такой травмой, а для Франции случившиеся в Париже не стали? Франция к такому привыкла, она участвовала в войнах, у нее были баски. А в Бельгии такое в первый раз. Можно сказать, что Бельгия только что потеряла невинность. Бельгийцев вдруг встряхнули: «Просыпайтесь, с добрым утром!» А бельгийцы думают как? «Ой, мы никого не обижаем, никого не раздражаем, мы добрые мирные люди. С чего у нас будут проблемы?» А с того, что вы — в середине. С того, что у вас Европарламент, инвестиции. И вы наивно полагаете, что вам не придется за это заплатить? Проснитесь!

Уходя, Эрик предрекает, похлопывая себя по животу: «Хорошая жизнь закончилась. Брюхо уже не будет полным». Напоследок рассказывает историю о том, как сегодня к нему в офис пришел беженец. Посмотрел из окна и увидел с большой высоты церковь. «Что это? Мечеть?» — спросил он. «Нет, это церковь, — ответил Эрик. — Самая большая в Брюсселе. Называется Базиликой». «Но не вечно ей быть церковью», — отозвался беженец.

Канал, взятый в бетонные берега, отрезает Моленбек от остального Брюсселя, европейский дух которого, кажется, не решается пересечь воду. За ним начинаются коробчатые дома, привычные в кварталах арабских стран. Торговцы выставляют одежду на улице, возле своих магазинов, и она отличается от той, что мелькала в витринах за каналом не стилем, а качеством. Появляются вывески салонов красоты, украшенные лицами темнобровых девушек. Где-то пахнет курами гриль, а где-то распахнутые магазинчики предлагают все сорта красного, блестящего на прилавках мяса.

Возле многоэтажного дома, балконы которого оснащены антеннами-тарелками, стоит машина социальной службы. Дальше — спортзал. В витринах магазинов — манекены, наряженные в длинные блестящие платья. Слышна французская речь. Кое-где флаги Евросоюза робко жмутся к серым стенам.

Отсюда, из нижнего города, видна гостиница Hilton, соседствующая с резиденцией короля. С другой стороны — Дворец Правосудия. Двадцать минут ходьбы приведут прямиком в сердце Европы, где общественные институты огромны и, с умыслом быть прозрачными, построены из стекла. Видные отсюда в искаженной дымке, они и становятся тем стеклянным потолком, в который лбом упирается беженец даже второго или третьего поколения. Но тот, кто привык свободно входить в стеклянные двери, кто убежден в своей хорошести и привык видеть хорошесть в каждом другом, этого потолка не заметит.

В Моленбеке серо. Кажется, небо, надавив чуть-чуть еще, сломает стеклянный потолок, и здания европейских кварталов обретут реальность, станут доступными. Аркадий переходит канал. Сзади, на берегу, остаются гостиницы — бывшие пивоварни. Он говорит, что власть уже понимает проблему и пытается облагородить местность, впустить в нее туристов, сломать границу. В том же направлении — через канал — спешит мэр Моленбека Франсуаза Схепманс. Перейдя дорогу на светофоре, она скрывается в ближайшей кофейне. На секунды выглядывает солнце, и снова начинается дождь — общий для всего Брюсселя.

---

---