В течение последних 23 лет в отношении постсоветского пространства реализуются интеграционные проекты: США, России, ЕС, Турции, интеграционную активность проявили такие субъекты, как Китай и Иран.
Под интеграционным проектом понимается ограниченная четкими временными рамками концептуальная разработка, доктринальное оформление и реализация военно-политической, экономической, технологической и культурной программ интеграции государств в систему взаимодействия, включающую в себя эффективную структуру вертикального и горизонтального управления и координацию деятельности субъектов и объектов интеграции.
В независимости от того, какой из западных центров (Франция после Первой мировой войны, через польский проект «Прометеизм», США после окончания «холодной войны», через ОДЕР ГУАМ) реализует интеграционный проект, он направлен на создание «дуги от Прибалтики до Северного Кавказа».
Это направление дополняется борьбой на юге – сначала англо-российской конкуренцией, что связано с линией сдерживания России между 30 и 40 градусами северной широты в XIX-XX вв., и 40 – 50 градусами северной широты между США и Россией в начале XXI века — борьба за Центральную Азию. После дезинтеграции СССР на этом направлении прослеживалась внешнеполитическая активность Турции в рамках условно обозначаемого проекта «Великий Туран», который должен был обеспечить доминирование Турецкой Республики на геополитическом пространстве от Балкан до Великой Китайской стены. Сопоставление двух интеграционных векторов дает основание для выявления следующей модели – конструирование общей «американской дуги» от Прибалтики до Центральной Азии, которая была частью однополярной Евразии – от Восточной Европы, через «проамериканские режимы» постсоветского пространства к Афганистану и Пакистану, что позволяло Вашингтону одновременно контролировать, или, по крайней мере, воздействовать на Западную Европу, Россию, Иран, Китай и Индию – все основные силовые центры Евразии. Выдвигаемые западной цивилизацией интеграционные проекты, направлены на фрагментарное включение евразийского пространства в сферу влияния: Польши, Германии, Турции, США, Китая и Японии предполагают императив его дробления. За выдвигаемыми ранее моделями подобной дезинтеграции следовали последующие попытки интеграции данного пространства в неевразийские проекты. Наиболее четко данные критерии воспроизводятся на Западе евразийского пространства, характеризуя политику западной цивилизации в ХІХ, ХХ, ХХI вв., в стремлении построить пояс сдерживания России по кривой: Прибалтика – Украина — Южный Кавказ (Балто-Черноморская дуга).
Однако, этот же методологический подход опровергает на теоретическом, за исключением модели дробления России, предложенной З.Бжезинским, и практическом уровнях, модель фрагментации евразийского пространства на Востоке. Так, США в течение ХХ века, по крайней мере, три раза сдерживали попытки руководства Японии, в периоды слабости России, присоединить к себе её континентальные ресурсы (1904, 1918, 1941 годы).
Геополитический анализ данных интеграционных проектов позволяет выделить методологию их реализации и функциональные задачи. Они включают:
1) формирование связанного геополитического пространства от Прибалтики до Черного моря: 20-е гг. ХХ в. польский проект «Прометеизм», который осуществлялся при поддержке Франции, в 90-е гг. ХХ в. и до середины первого десятилетия ХХI века — американский проект ОДЕР – ГУАМ, который с энтузиазмом поддерживался Польшей. Данные интеграционные проекты повторяют исторические линии «сдерживания» России в моменты ее слабости;
2) далее следует ограниченное включение евразийского пространства в сферу влияния Запада, что на следующем этапе предполагает реализацию политики взаимного сдерживания группой независимых государств России и наоборот. Сущность данных внешнеполитических технологий очень близка британской политике «баланса сил» на континенте, когда континентальные державы заорганизовывают свою мощь в конкуренции между собой, разыгрываемой внешним субъектом. Современный украинский кризис является ярким примером таких технологий;
3) данные подходы подкрепляются имплементацией механизмов влияния на национальные элиты в государствах Балто-Черноморской дуги и Средней Азии с использованием методологии воздействия в области «мягкой силы», финансовых факторов долларово-центричной экономики и инкорпорации их в «золотой миллиард» с обесцениванием национальных государственных интересов;
4) в дальнейшем создается механизм воздействия через данный пояс государств непосредственно на российскую державу для размывания ее геополитического потенциала (информационное, культурно-гуманитарное воздействие, влияние на российскую элиту);
5) на следующем этапе реализуются геоэкономические механизмы размывания сырьевых потоков, которые, в условиях «догоняющей, консервативной модернизации» могли бы быть использованы для преодоления отсталости российского государства.
Таким образом, были созданы и поддерживаются условия экономической, культурной, технологической периферизации постсоветского пространства. Положение полупериферии и периферии не позволит осуществить реинтеграцию и реализовать альтернативный интеграционный проект вследствие чрезмерной зависимости и сырьевой специализации на западных рынках и с учетом финансовой зависимости. Российская экономика зажата в ножницах двойной зависимости – цены на сырье формируются в США и для США и их союзников, а основной валютой, за которую ведется внешняя торговля этими ресурсами все еще остается американский доллар.
Общие характеристики интеграционной политики Ирана можно свести к следующему.
Во-первых, постсоветское пространство не является сферой приоритетных интересов Тегерана в его активной региональной политике, которая подчинена задачам: обеспечения стабильного этнополитического развития и недопущения усиления на Кавказе нерегиональных держав, прежде всего, США и Израиля. Среднеазиатский регион рассматривается через призму выгодного решения вопросов вокруг раздела Каспия, возможностью влияния на ситуацию в Таджикистане и интеграции углеводородных потоков в выгодные для Ирана направления.
Во-вторых, для достижения вышеупомянутых целей используется, прежде всего, геополитическая логика, а фактор цивилизационной близости имеет подчиненный характер за исключением Таджикистана, где эти две составляющие внешнеполитической стратегии дополняют друг друга.
В-третьих, современная внешнеполитическая активность Тегерана направлена, прежде всего, в регион Ближнего и Среднего Востока, однако в случае изменения приоритетов и реализации интеграционного проекта, который бы включал часть постсоветского пространства, Иран объективно столкнется с ограниченностью ресурсов его идеологического обеспечения (шиизм) и геополитическими противоречиями – можно поддерживать, опираясь на конфессиональную близость наиболее сильное азербайджанское государство, однако это будет противоречить геополитическим интересам Ирана.
Для Китая, как и для Ирана, данное пространство не является приоритетным для реализации своих интеграционных моделей.
Современный Китай занят унификацией своего Большого пространства, которое представляет из себя – Монголию, Тайвань, Гонконг (с 1842 по 1997 гг. – Британская колония), Сингапур, Макао (бывшая португальская колония в период с 1557 года до 1999 года). С середины прошлого века Пекин пытается восстановить единство данного пространства, но, как и прежде сталкивается с внешними и внутренними трудностями.
Для китайской экспансии неприоритетность данного пространства показывает и демографическая карта. Ее данные свидетельствуют, что самой благоприятной территорией для проживания является Восток и Юг страны. Именно в этих провинциях плотность населения колеблется в коридоре 500-900 человек на один квадратный километр. Северо-запад Китая представляет собой горы и пустыню (Тянь-Шань, Гималаи, Памир и пустыня Гоби), Юго-западная часть – горы и джунгли. На территориях, которые примыкают к Центральной Азии плотность китайского населения на демографической карте, колеблется в диапазоне 0-50 человек (плотность населения сопоставима с сопредельными территориями). Примерно та же демографическая ситуация в Приморье и Приамурье за исключением китайской провинции Хейлудзян. То есть, не существует системного демографического давления со стороны Китая на российский Дальний Восток и Среднюю Азию. Северное и северо-западное направление интеграционной активности Пекина укладывается в логику экспансии без расширения (после улаживания пограничных вопросов в пользу Пекина), а также создание дополнительных транспортных возможностей за счет китайских инвестиций («Великий Шелковый путь»). Последнее может укладываться в геоэкономическую формулу – «коммуникации в обмен на ресурсы».
Следующим субъектом, реализующим свои интеграционные модели в отношении постсоветского пространства является Турецкая Республика, которая в конце первого десятилетия ХХI века пересматривает свой интеграционный проект в отношении евразийского пространства. В 2009 году уже четко проявляется новый подход к интеграционной политике в отношении государств Кавказа и Центральной Азии, который, в отличие от первой попытки («Великий Туран») имеет другую содержательную сторону. Он учитывал слабую ресурсную базу Турции, что наиболее четко проявилось при первой попытке реализации турецких планов, где Анкара создавала единый проект в границах проживания всех тюркских народов от Балкан до Великой китайской стены. В новом издании турецкого интеграционного проекта стержневой идеей является цивилизационный фактор, а сама интеграционная модель распространяется на существующие государства Центральной Азии и Кавказа, а не на все «тюркские территории». По инициативе Турецкой Республики был создан Совет сотрудничества тюркоязычных стран (ССТС), который со временем предполагается превратить в некий аналог ЕС для тюркских государств. В Совет вошли Турция, Азербайджан, Казахстан, Киргизия. Турция проводит активную деятельность по интеграции в Совет Туркменистана и Узбекистана. Все это противоречит национальным интересам России. Более внимательное исследование российско-турецких противоречий позволяет вывести более чем полтора десятка фундаментальных угроз российским национальным интересам на региональном уровне. К примеру, турецкая стратегия регионального лидерства включает три составляющие, каждая из которых противоречит интересам России: превращение Турции в транзитера южно-кавказских и центрально-азиатских углеводородов в Европу; укрепление позиций на территориях постсоветского пространства, заселенных тюркскими народами; усиление своей роли в суннитском мире, что, потенциально, повышает риски для российского Северного Кавказа. Однако, ограничивающими условиями турецкой экспансии в рамках интеграционного проекта будут как минимум два фактора. Первый, для реализации полноценного интеграционного проекта необходима связанность геополитического пространства. Турция и страны «тюркского мира» имеют узкую 10 километровую общую границу. Данная проблема разрешается Анкарой за счет пространства нетюркского государства – Грузии. Однако данный недостаток является системным и объективным. Второй — столкновение интеграционных интересов Турции на данном пространстве с Россией и Китаем (ШОС), геополитический потенциал которых в отдельности в разы превышает возможности Анкары. По основным показателям «жесткой силы» (армия, экономика, мобилизационные ресурсы), в данном регионе потенциал Турции примерно тождественен иранскому, однако значительно уступает возможностям Пекина или Москвы.
А что же Россия? Для успешной реализации интеграционного проекта необходимо всего две составляющие – субъект и реализуемая им самостоятельная интеграционная политика. В данном смысле необходимо определить степень самостоятельности России как субъекта. В условиях экономической, финансовой и даже идеологической зависимости от США и стран ЕС, Россия пока сохраняет положение своего ограниченного суверенитета, что является инерцией ее поражения в «холодной войне». Следовательно, интеграционная политика России на евразийском пространстве является вторичной в отношении более субъектного Запада и его политики, описанной в первой части публикации.
Обратная точка зрения состоит в том, что в период развития капитализма Российская империя в экономическом разделении труда была периферией Запада. Исключением является «сталинский рывок» и как следствие наивысший уровень могущества. Последствия положения экономической периферии сказываются сейчас на экономическом развитии, а продолжение западных санкций может обнулить внешнеполитические претензии Москвы. Выход в модернизации России, но она открывает целый комплекс новых проблем от селекции элиты, до необходимости завоза и внедрения новых технологий. Не думаю, что современная российская элита готова к модернизации, так как она об этом процессе рассуждает уже более десяти лет, но масштабных преобразований за этот период не произошло. Модернизация — это вопрос о формировании силы российского государства по четырем критериям: экономическому, военному, технологическому фактору и притягательности массовой культуры. Но любая модернизация это изменения, это социальные лифты, это необходимость мобилизации нового человеческого потенциала, внедрения новых технологий и методов социального управления – во всем этом не заинтересована правящая элита, так как все эти процессы объективно угрожают ее положению.
Однако существуют и другие исторические примеры, когда Россия расширялась и становилась полноправным участником концерта великих западных держав, находясь на периферии западной экономической системы, то есть, продавая сырье и закупая продукцию с высокой добавленной стоимостью. К примеру, Екатерина IIрешила три внешнеполитические задачи: возвращение украинских и белорусских земель, закрепление России на Черноморском побережье (Крым, Кубань) и на прибалтийских берегах (современные страны Балтии). Ее успех объясняется кроме прочего и тем, что в течение «долгого восемнадцатого столетия» с 1688 по 1815 годы Британия и Франция постоянно воевали между собой преимущественно за пределами Европы (разброс фронтов был от Западного полушария до Юго-восточной Азии). Они боролись за статус мировой державы номер один, который оставила за собой Британия. Континентальными же вопросами были заняты Пруссия, Австрия и Россия, именно они делили Польшу. Затем конкуренция переместилась в Европу, и Россия формировала Венскую систему международных отношений, которая просуществовала до Крымской войны.
Но в современных условиях Россия лишена возможности такой стратегии – Запад един, он по-прежнему концентрирует в своих руках самые совершенные военные, экономические и социальные (в сфере «мягкой силы») технологии. Москва пробовала играть на противоречиях Европы и США, однако это не принесло должных результатов, а в украинском кризисе США добились единой позиции с ЕС.
Исторический выход России в консервативной (мобилизационной) модернизации. Что мы знаем о последней успешной российской модернизации? Об её темпах, ресурсах, внешних и внутренних условиях, методах организации и ответственности?
Россия переживает в настоящее время очень схожий с 1920-ми годами исторический период – прежняя либеральная модель (НЭП) исчерпала свои возможности роста, необходим переход к новой экономической модели, которая подкрепит внешнеполитические претензии Кремля, в том числе, в условиях интеграционной конкуренции на Евразийском пространстве.
Источник: cont.ws.
Рейтинг публикации:
|
