Мы часто говорим о «сервисном обществе», так что же в контексте постиндустриального общества, в контексте современного мира означает «сервис». По-хорошему именно с его развитием связанно будущее мира. Почему? Достаточно обратиться к известному докладу Института современного развития «Россия XXI века: образ желаемого завтра». В нем объявленная модернизация страны связывается напрямую с «универсальным» постиндустриальным обществом. Но так ли это на самом деле? Вопрос сервиса и его изучения до недавнего времени был связан с отраслевым разделением развития экономики, вернее идеей такого. Сообразно с этим подходом, он соотносился с третичным сектором экономики. Его рождение и развитие принадлежит, таким образом, к фазе перехода к постиндустриальной стадии развития человечества. В качестве эквивалента этой фазе было выдвинуто понятие «сервисное общество». Но, как выясняется, вполне обоснован критический взгляд на утвердившийся и активно внедряемый стереотип. Но есть и другой вариант рассмотрения данного вопроса.
Несомненно, сервис представляет собой один из символов постиндустриализма. Соответственно, как всякий символ, он продуцирует различного рода образы, которые в ряде случаев приобретают агрессивную форму манипуляции сознанием, в том числе политическим. Они входят составной частью в новую глобальную идеологию «свободного мира» и его проектную деятельность.
Современные аналитики пишут о создании «глобального сервисного пространства», о тенденциях «сервисизации мировой и национальных экономик». Широкое распространение получили слова «экономика услуг», «экономика сервисного типа». Более того, даже государство уже представляется как «сервисное» государство. Участвуя в процессах конструирования реальных и виртуальных доминирующих мировых тенденций, один из заметных теоретиков «проекта» глобального мира Ж. Аттали использовал при описании модели будущего термины «сервисная культура» и «сервисный человек». Однако если освободиться от психологически гипнотизирующей «авторитетности» и убедительности, если включить собственный аналитический потенциал, то картина может быть представлена как существенно иная. Проблема термина сервис — это классический пример постмодернистской мысли подобного рода. Сколько бы то ни было общепринятого определения сервиса до сих не выдвинуто.
Нет его не только в России, но и в западной науке. Сомнительно, что ученые не могут элементарно договориться. Скорее, это не нужно и даже опасно, если речь действительно идет о манипулятивной технологии и интересах, связанных с ее использованием. Итак, ориентир постиндустриального развития — сервис, но что это такое — никто «не знает». При статистических расчетах его удельного веса по умолчанию используется методика последовательного отрицания, согласно которой сервис — это не промышленность и не сельское хозяйство.
Уязвимость представлений о сервисе как третичном секторе в разделении труда
Каким образом исторически возник феномен сервиса? В распространенном объяснении его происхождения доминирует классический подход А. Смита. Его основу составляет концепция разделения труда. Сфера услуг, согласно этому концепту, исторически могла возникнуть при появлении соответствующих продовольственных излишков. В исторической схеме она, соответственно, помещалась после сельского хозяйства и промышленности. Сегодня смитовская версия преподносится в усовершенствуемом виде в рамках теории разделения на секторы. За сервисом в ней прочно закреплено определение в качестве «третичного сектора» общественного производства. Английский историк Р.М. Хартуэлл применил в свое время в научной литературе понятие «революция услуг». С ней, а не только с промышленной революцией, связывалось стремительное экономическое развитие Нового времени. Согласно построенной на материалах английского модернизационного процесса классической схеме К. Кларка, изменение профессиональной структуры общества шло по линии переориентации кадров от первичного к вторичному и от вторичного к третичному секторам. Однако, как отмечал Ф. Бродель, историки и экономисты, к сожалению, при конструировании моделей истории экономики в целом пренебрегали важностью третичного сектора. Все, казалось бы, логично. Действительно, кто будет спорить с фактом разделения труда в развитии новых профессиональных ниш деятельности? Однако более детальный исторический анализ позволяет увидеть значительную долю лиц, профессионально связанных с сервисной деятельностью уже в традиционных обществах.
Идея стадиальности в отношении сервисизации как элемент постиндустриализма убедительной истиной не выглядит.
Не обнаруживается ни одного древнего и средневекового государства, где сервисная занятость отсутствовала бы в качестве важнейшей социальной структуры. В глубокой древности возник обмен, потом он трансформируется в торговлю, банкинг, финансовую деятельность, все более разветвленную. Сервис исторически формируется параллельно с древнейшими формами производящего хозяйства, а не следуя за ними. Параллельность процессов формирования сервиса позволяет выйти на понимание функционального назначения сервисной деятельности в обществе. Как самодостаточная система он не функционален. Создаваемая сторонниками секторального разделения иллюзия о том, будто бы сервис приходит на смену промышленности и сельскому хозяйству, может иметь самые разрушительные последствия. Иногда эта идея представляется даже как некий инструментарий информационного манипулирования. В частности, в России эта идея ведет к деиндустриализации страны. Избыточная сервисизация делает национальную экономику несамодостаточной и в пределе ударяет по суверенитету страны. Без сервиса ни одна из сфер общественного бытия — как экономического, так и социального — очевидно не состоятельна. Поэтому задача заключается не в упразднении в пользу сервиса других отраслей, а в укреплении посредством расширения их сервисного сопровождения. Сервис как сфера услуг структурно неоднороден. В него как в третий сектор экономики включают такие различные компоненты, как торговля и наука.
Иллюзия «сервисного общества»
Одним из наиболее обсуждаемых в рамках проекта глобализации термином является - «сервисное общество». В настоящее время это словосочетание используется в одном ряду с понятиями «постиндустриальное общество», «информационное общество», «общество новых кочевников» и т. п. Государствам мировой периферии и полупериферии, к каковым сегодня относится и Россия, предлагается стратегический ориентир сервисизации. Посмотрите, говорят им консультанты с Запада, как живут высокоразвитые страны. Признаком их развитости является переориентация структуры производства от индустриального сектора к сервисному. Смотрите на государство — лидер современного мира — США: около 80% американского трудоспособного населения занято в сфере услуг.
Возникает иллюзия о целесообразности копирования этого опыта и возможности построения национальной экономики с опорой исключительно на сервисную модель развития. Индустрия и сельское хозяйство подаются в этой модели как структуры отжившие свое. Их предполагается заменить новыми сервисными отраслями. В принципе, все это не новая иллюстрация описанной еще в философии ХIХ столетия проблемы отчуждения сознания человека от непосредственных результатов труда. Эта отчужденность проявляется в забвении того очевидного факта, что без производства материальных благ — элементарно, без пищи — ни одно сверхсервисное общество не сможет существовать.
Структурная специфика занятости населения стран «золотого миллиарда» объясняется их геоэкономическим положением. Установившаяся в рамках капиталистической международной системы модель разделения труда по странам предполагала преимущественное размещение финансово-сервисного сектора в новых метрополиях, а производственно-промышленного и аграрного — в третьем мире. В этом смысле ориентир «сервисного общества» в случае его абсолютизации является для России одной из стратегических ловушек. Возросшее значение сервиса сопровождается структурным свертыванием сфер промышленности и строительства, сельского и лесного хозяйства, транспорта и связи. О том, что произошедшее изменение не имеет ничего общего с постиндустриальным переходом, свидетельствует о сокращение доли в народном хозяйстве непроизводственной сферы, включающей управленческие, социальные и социокультурные направления деятельности. Состояние компонентов третичного сектора экономики оказалось, таким образом, в противоположной динамике развития.
При кажущейся экономической мощи современный Запад, в случае оказания ему серьезного геополитического противодействия, будет крайне уязвим.
«Сервисная революция» явилась прямым следствием перемещения товарного производства в страны третьего мира. Интерес Запада сегодня — это сохранение неоколониализма, для чего ему и нужно воспроизведение мифа постиндустриализма. Сфера услуг играет существенную роль в доминировании показателей валового внутреннего продукта и других стран Запада (включая Японию), демонстрируя тем самым определенную цивилизационную «прописку». Именно в сервисе проявляется российское «отставание» от «постиндустриального мира». За счет сектора сервиса происходит также некоторое принижение экономического потенциала бурно развивающихся геоэкономических субъектов Азии и Латинской Америки. Феномен «сервисного общества» по своей природе не носит универсального характера. Он географически локализован в рамках стран, принадлежащих к мировой «золотомиллиардной» элите. Спецификой современного развития международной экономики является перенос инфраструктур производящего хозяйства в третий мир. Существующий уровень заработной платы азиатских и латиноамериканских рабочих делает более выгодным размещение индустриального производства в Азии или Латинской Америке, чем в Северной Америке или Европе. Издержки, с учетом сэкономленной части оплаты труда, оказываются при таком перемещении существенно ниже. По очевидным причинам программа географической реструктуризации промышленности не распространяется на уникальные и оборонные технологии — как, например, по-прежнему производимую в США американскую аэрокосмическую продукцию.
Не уникальные товары конвейерного производства более выгодно производить не в Нью-Йорке, а скажем, в Куала-Лумпуре, где в настоящее время и осуществляется выпуск едва ли не половины реализуемых на мировом рынке микросхем. Высвобождаемые из сферы товарного производства западные индустриальные рабочие переквалифицируются в работников непроизводственных отраслей. Таким образом, бурное развитие на Западе сервисной инфраструктуры есть прямое следствие его неоиндустриализации. Вместо американца, ставшего брокером, у конвейерного станка встал малаец. Поэтому простое обращение к западной системе сферы услуг применительно к обсуждению решений и стратегий России бесперспективно. Предложенный сторонниками теории сервисного общества путь противопоставления индустрии и сервиса контрпродуктивен. В целях устойчивого развития они должны не противопоставляться, а взаимодополнять друг друга. Но это совсем другая стратегия развития, отличная от рецептов постиндустриализма. Термин «сервис» нуждается в уточнении.
Для постиндустриальных сообществ Запада сервис выступает в настоящее время в качестве экономической установки. Для «новых индустриалов» третьего мира, для стран рывка, он по-прежнему сохраняет иное значение.
А именно — услуг как деятельности, связанной и направленной на поддержание индустриального производства. Применительно к «странам-сырьевикам» — как аграрным, так и ресурсным — сервис является не более чем роскошью, обслуживанием прихотей ограниченной группы лиц, получающих дивиденды от экспортной деятельности. Остальное же население вынуждено обеспечивать бытовые потребности, прибегая к архаическим формам натурального хозяйствования. Задача обеспечения национальной экономической безопасности России заставляет пересмотреть направленность происходящей сервисной реструктуризации, сделав ставку на производящие отрасли хозяйствования. Данный шаг позволил бы России уменьшить степень экономической зависимости от внешних факторов, а соответственно, создать суверенный фундамент устойчивого развития. Восприятие сервиса не может основываться только на западном теоретическом понятийном аппарате ввиду принципиального различия задач, стоящих перед сервисной сферой на Западе и в России. Развитие направлений нетоварного производства не должно приводить к деиндустриализации российской экономики. Сервисная составляющая должна быть включена в индустриальное производство, а вовсе не противопоставлена ему. Именно в привнесении сервисного сопровождения в индустриальный сектор видится стратегия российского инновационного прорыва. Постиндустриальное общество (или экономика), как и сервисное общество, — это общество с доминирующей в структуре занятости и выпуска непроизводственной деятельностью, а именно — производством услуг. И это можно считать отправной точкой.
Однако есть два существенно различных вида постиндустриального общества и экономики. Первый тип постиндустриального общества имеют страны, обладающие возможностью сохранять национально контролируемый индустриальный сектор в зарубежных странах. Они сохраняют и гарантируют себе экономическую самодостаточность, а значит и политический суверенитет и геополитическую субъектность. Второй тип постиндустриального общества имеют страны, не обладающие возможностью сохранять национально контролируемый индустриальный сектор в зарубежных странах. Они несамодостаточны, имеют ограниченный политический суверенитет и нуждаются в геополитических альянсах, ядерных зонтиках — иными словами, становятся государствами-сателлитами с соответствующей утратой собственных гарантий развития и благополучия. Именно в направлении такого типа государства преобразуется современная Россия. Россию на обоих путях подстерегает историческая и геополитическая смерть. Именно поэтому Россия может быть только самодостаточной в экономическом смысле. Постиндустриальный подход, под которым понимают опыт Запада, для России неприменим под угрозой геополитической смерти.
Миф о сервисном государстве
Сервисную идею «конструкторами» постиндустриального развития предлагается взять за основу программы государственного реформирования. Основная мысль заключается в утверждении принципа услуги как главного ориентира деятельности чиновника. Но применимо ли это к специфическим условиям России? В качестве вступления к рассмотрению проблем реформы государственного управления через призму сервиса логично привести иллюстрацию духовных различий двух моделей образования. Так, в рамках американской образовательной системы связка преподаватель–студент трактуется в качестве взаимоотношений агента и клиента. Идеология их коммуникационной зависимости по существу определяется условиями найма. На этой основе выстраивается концепция образовательного сервиса. Восточная (в том числе традиционно российская) модель образования предполагает принципиально иной характер взаимоотношений. Преподаватель и студент в ней представлены в качестве учителя и ученика. При такой модели на первый план выходят идейно-духовные основы обучения. Какая модель лучше? — Это успешности страны. Рецепты успешности для разных стран разные. В том числе и в отношении типа государственности, государственно-управленческих механизмов. Для современных западных сообществ характерна идеология сервисной модели государства. Институты государственной власти выступают в данном случае в качестве агентов, а граждане — клиентов. Однако такая модель противоречит традиции развития государственности в России. Неудача административной реформы государственного управления 2003–2004 гг. во многом объясняется переносом применительно к специфическим российским условиям элементов чужой управленческой системы.
Для России сервисная модель государственности функционально не подходит.
Государство в ней не может ограничиваться функцией обслуживания граждан. На государство исторически возлагается, в частности, задача безопасности, устойчивости развития, развития промышленного и аграрного производства, которое на Западе переложено на плечи третьего мира. Понимание государства в качестве агента соотносится с идеологией общественного договора. Однако она, как известно, не исчерпывает существующее многообразие версий генезиса и самого типа государственности. Теория общественного договора относится к вполне определенному социокультурному контексту развития западной цивилизации. Исторически она выстраивалась на основе протестантского и пантеистического мировоззренческих подходов. Православное понимание государственности с теорией общественного договора принципиально не сочетается. В соответствии с традициями православия праведное государство строится не снизу вверх, а сверху вниз. Оно есть земная проекция Царствия Небесного. Православный государь в принципе не может быть агентом. Модели сервисного государства противоречит и органическое российское понимание государства в качестве «большой семьи». Идеология сервисного государства находится в противоречии со всем историческими опытами развития государственности в нашей истории. Государство являлось главным источником происходящих в обществе перемен. Принципы построения государства сервисного типа противоречат также социальной структуре российского общества. Общест венная система в России сохраняет де-факто иерархическую природу, что не позволяет применить к ней идеологию построения сервисной государственности. Для иерархических сообществ модель государства-агента попросту лишена смысла.
Отношения начальник–подчиненный составляют базовый принцип российского управленческого устройства, имеющий под собой глубокие исторические основы. Для того чтобы хоть как-то рассчитывать на успех реализации реформ, направленных на формирование в России государства сервисного типа, надо первоначально произвести революцию на уровне массового сознания. Не отсюда ли установки, наблюдаемые у спичрайтеров самого высокого в России уровня: «Мы будем строить новую молодую нацию»? Но для этого нужен другой народ. А куда в таком случае денется русский народ, все исторически сложившееся российское сообщество? Очевидны масштабные риски, которые возникают при попытках «созидания» нового человека на примере хоть бухаринского, хоть гитлеровского проекта, а теперь и проекта потребительского общества. Моральная привлекательность сервисной государственности также весьма сомнительна.
Статус агента определяется вступлением его в отношения найма. Соответственно, и государство-агент также нанимаемо. Оно служит тому, кто платит.
Такой подход таит в себе потенциальную угрозу для национальной безопасности. Извне могут заплатить больше, причем вовсе не за служение собственному народу. Стоит задуматься относительно современного высказывания З. Бжезинского: «Россия может иметь сколько угодно ядерных чемоданчиков и ядерных кнопок, но поскольку 500 миллиардов долларов российской элиты лежат в наших банках, вы разберитесь: это ваша элита или уже наша». Сервисный подход неприменим в полной мере и к модели государственного управления, сложившейся в странах Запада. Функции государства далеко не ограничиваются задачами оказания услуг населению. Оно не только реализует интересы социума, но и само ставит перед ним стратегические ориентиры, мобилизует на свершения. Государство ведет народ, а не только обслуживает его потребности. При необходимости оно даже прибегает к насилию. Понятно, что государственное принуждение или мобилизация рывка под категорию государственных услуг никак не подпадают.
Роль государства в современной системе рыночной экономики не может быть ограничена только сервисом.
С позиции экономической теории традиционно функции современного государства определяются следующим образом:
1) правовое обеспечение;
2) организация денежного обращения;
3) производство общественных благ;
4) минимизация трансакционных издержек эксплуатации экономической системы в целом;
5) антимонопольное регулирование и содействие развитию добросовестной конкуренции;
6) оптимизация влияний внешних факторов — снижение негативного эффекта и усиление позтивного воздействия согласно национальным политико-экономическим интересам;
7) перераспределение доходов в обществе;
8) поддержание оптимального уровня занятости;
9) проведение региональной политики выравнивания уровней жизни территорий;
10) реализация национальных интересов на международной арене.
Наличие регулирующей управленческой миссии государственной власти по отношению к рыночной экономике признается ныне даже на уровне ведущих монетарных структур мира. Сегодня, с трудом преодолевая стереотипы неолиберализма, на уровне высшей государственной власти все чаще говорят о промышленной политике, молодежной политике и даже политике ценового регулирования. Еще совсем недавно сама постановка вопроса о такого рода функциях государства была невозможна. Но вот о сервисной государственной политике по-прежнему ни слова. Сервис де-факто выведен в сферу нерегулируемого государством частного предпринимательства. Через представление о нерегулируемости сервиса происходит идеологическое соединение постиндустриалов с неолибералами. Если услуги есть ориентир грядущей трансформации мира, а сфера лежит вне государственного регулирования, то образ «желаемого завтра» будет соотноситься с неолиберальной моделью устройства. Но верен ли на самом деле базовый тезис выдвинутого утверждения о невозможности государственной политики управления сервисом? Говорят, что сервисная деятельность находится преимущественно в поле интересов малого бизнеса. Однако, сегодня сервисная деятельность составляет сферу специализации многих крупных корпораций. Что касается транснациональных корпораций, то общей тенденцией для них является соединение сервиса и индустриального производства. Корпорации-гиганты, как правило, сами реализуют производимый ими товар, сами же обслуживают через создание соответствующих инфраструктур бытового профиля кадровый персонал, производят инженерно-технические услуги. Например, проводят НИР и НИОКР. Исторический опыт России демонстрирует принципиальную возможность государственного управления в сфере сервиса.
Сегодня идея об утверждении «общества потребления» преподносится в качестве главного направления новой сервисной реальности. В мировой философской мысли данная тема воспринимается как что-то вроде «нафталина». Еще в 1970 г. вышла книга Ж. Бодрийяра «Общество потребления. Его мифы и структуры». Речь уже тогда, почти полстолетия назад, велась не о дееспособности явления потребительства, а о мифологизации данного явления. Потребительская мораль рассматривается как главное условие процесса сервисизации. Выстраивается образ «сервисного человека». Это не разумный и одухотворенный человек, а потребитель услуг. Идея такова - если сервис направлен на удовлетворение потребностей человека, а акцент на потребностях есть потребительство, то именно сервисная деятельность и выступает основным инструментом реализации потребительской морали. Неверна в данном случае исходная посылка. Посредством сервиса не только удовлетворяются, но и формируются потребности человека. Традиционная формула «спрос определяет предложение» нуждается сегодня в корректировке. Эта корректировка состоит в решении проблемы определения источников формирования спроса. И здесь с неизбежностью возникает вопрос о ценностях, который не замечают неолибералы.
Потребности человека определяются на уровне системы принятых в обществе ценностей, а они могут быть как циничными и потребительскими, так и высокодуховными.
Важна иерархия ценностей. Об этом рассуждали еще неоплатоники. Правильная иерархия, согласно им, выстраивается от духовного уровня бытия к плотскому. При перевернутой пирамиде ценностей преобладает плотская природа. В результате человек уподобляется животному. Но ведь именно эту модель и навязывает в качестве универсалия современного потребительского мира учение о «сервисном человеке». Сервис может служить и инструментом развития духовных потенциалов, и средством морального разложения человека. Полученный вывод опять-таки поднимает вопрос о целенаправленном государственном управлении сервисом. «Сервисный человек» является современным воплощением неоднократно опровергнутой модели «экономического человека». Ее истоки следует искать в общественной доктрине Дж. Локка. Общество, согласно локковскому пониманию, представляет собой искусственное и механическое объединения самостоятельных индивидуумов. Их поведение сводится до трех основополагающих импульсов: «оставаться в живых» (импульс жизни), «стремиться к чувственному удовольствию» (импульс свободы), «удовлетворять жадность» (импульс собственности). Экономическая деятельность человека опускается, таким образом, до уровня животных инстинктов. Локковско-смитовской модели экономики противостоит традиция, идущая от Г. Лейбница.
Через труд, в понимании Лейбница, происходило уподобление человека Творцу.
В свою очередь, положенная в основу классической либеральной теории модель «экономического человека», трактуемого А. Смитом как лица, наделенного эгоизмом и стремящегося ко все большему накоплению богатств, давно служит мишенью всесторонней критики. Еще в 90-х гг. XIX в. основоположник институционализма в экономике Т. Веблен указывал, что смитовская экономическая антропология безнадежно устарела. Поведение человека в сфере экономики, пояснял он, не сводится к мотивам материальной выгоды. Его природа, конструируется еще и из таких компонентов, как традиции, поведенческие нормы, инстинкты самосохранения и сохранения рода, подсознательные склонности к соперничеству, подражанию, любопытство и т. п. В свою очередь С. Булгаков утверждал, что каждая культура создает свой доминирующий образ экономического человека. Такого рода духовный тип был сформулирован и в рамках христианской этической традиции. Смитовско-бентамовская модель «экономического человека» есть продукт исторически определенного мировоззренческого контекста. С.Н. Булгаков прочно связывал его возникновение с просветительской идеологией XVIII в., проявляющейся в классической политической экономии, с одной стороны — через веру в предустановленную естественную гармонию, а с другой — через взгляд на общество как совокупность разрозненных, взаимно отталкивающихся представителей различных интересов. Таким образом сложилось доминирующее в классической политической экономии представление о человеке, «который не ест, не спит, а все считает интересы, стремясь к наибольшей выгоде с наименьшими издержками». Любая хозяйственная система есть механизм.
Но, оговаривается С.Н. Булгаков, она «не есть и никогда не может быть только механизмом, как и личность не есть только счетная линейка интересов, а живое творческое начало. Хозяйство ведет хозяин». Булгаковская оговорка существенно опережала экономическую теорию своего времени. По существу она закладывала основания для формирования новой методологии, совмещающей феномены законов и ценностей в сфере экономики.
Сконструированный А. Смитом, и особенно И. Бентамом, образ «экономического человека» как «потребителя-гедониста» прямо противоречит логике развития экономики. Увеличение объемов потребления не обеспечивает развитости. Она достигается как раз прямо противоположным способом. Предприниматель ориентирован не на потребление, а на капиталовложения. Неслучайно возмущенный утилитаризмом И. Бентама К. Маркс охарактеризовал английского философа как «гения буржуазной глупости». В мировом экономическом развитии прослеживается зависимость темпов роста экономики от доли в ВВП личного потребления. Для иллюстрации этой связи целесообразно взять экономически и культурно сопоставимые страны. Так, наивысшие темпы роста среди государств Европейского союза с большим отрывом демонстрировали в 1990-е гг. Ирландия и Люксембург. Но именно эти две страны занимали последние места в ЕС по доле расходов в ВВП, идущих на цели личного потребления.Именно так, за счет приоритетности вложений в будущее, развивается Китай. Принцип «хочу потреблять» действительно может поначалу быть стимулом производственной активности. Однако уже в среднесрочной перспективе она обречена на провал. Потребление в настоящем крадет ресурсы у будущего. С позиций долгосрочности для обеспечения развития на первый план выходит иная максима — ограничения потребностей.
За последние 10 лет подавляющее большинство стран «Большой двадцатки» снизили показатели удельного веса личного потребления.
В прямо противоположном направлении к остальному миру развивается американское общество. Потребительский бум, приведший к экономическому обвалу — кризису, есть прежде всего характеристика США. Мир оказался заложником американского образа жизни. Сервисный человек есть, таким образом, антропологическая утопия. «Человек экономический», «человек социальный», «человек политический», «человек религиозный», наконец, «человек сервисный» — все эти искусственные конструкты не имеют достаточно адекватного отношения к действительности.
Феномен потребительства и основания кризиса
Каждая культура в своем происхождении начинается с манифестации — что есть человек. Отсюда исторически формировались различные культурно-антропологические типы. Одним из важнейших является вопрос о соотношении между полюсами материального потребительства и нестяжательства. Теория постиндустриализма как «сервисного общества» основывается на постулате о предопределенности роста материальных потребностей. Мотив потребительства действительно, казалось бы, охватил почти весь мир. Вопрос в другом — в степени универсальности доминанты потребительского роста. Нежелание ограничить потребительские запросы в чрезвычайной ситуации кризиса, войны не единожды приводило к государственной катастрофе — вплоть до утраты национального суверенитета. Напротив, при наличии механизмов сдерживания и ограничения индивидуальных потребностей народ находил в себе силы не только для преодоления кризисной ситуации, но и для организации исторического прорыва. Нестяжательский ориентир исторически выступал как важный цивилизационно образующий принцип. Без идеи христианской аскезы европейская цивилизация не могла бы состояться. Аскетизм для монашествующих и умеренность потребления для остального населения — на этой, освященной традиционными религиями, этической парадигме формировались исторически все цивилизационные модели. За единственным исключением. Это исключение представляет глобализируемая Западная цивилизация. Предложенная ею модель — путь устойчивого экономического роста.
Любой сбой повышательной динамики для нее есть кризис. Соответственно, для того чтобы рост экономики был непрерывным, должны опережающими темпами расти и потребности. Для этого они искусственно разогреваются посредством рекламы, СМИ, потребительского кредитования. Тип человека-потребителя является, таким образом, результатом целенаправленного пропагандистского манипулирования. Соответственно, при утверждении иной модели экономики этот антропологический образ может быть изменен. Современный экономический кризис есть в мировоззренческо-ценностном отношении провал доктрины неограниченного потребительства. Провалилась прежде всего модель «сервисного человека». Из оптимистической версии универсального прогресса она превратилась едва ли не в тупиковый путь.
Сервисизация связывается в теории постиндустриального общества с возрастанием роли человеческого фактора и информационных технологий, что в общем случае прогрессивно и стадиально.
В отношении же мировоззренческо-аксиологических оснований речь должна скорее идти не о возрастании роли человеческого фактора, а о падении роли традиционных ценностей и прежде всего ценности труда. В первую очередь эта падение ценности труда коснулось стран «золотого миллиарда». Протестантская трудовая этика почти исчезла из менталитета западного человека, ее место заняла мораль потребительства. Такого рода процессы изменения к трудовой этике выступали в мировой истории признаком заката цивилизаций. Цивилизационный надлом Запада пришелся на 1960-е гг. Если ранее динамика развития экономики Запада была значительно выше, чем в любых других (за исключением СССР) хозяйственно-культурных сообществах и этот разрыв устойчиво в течение длительного периода возрастал, то теперь дистанция стала стремительно сокращаться. Совпадение изменения мировоззрения со сменой мирового тренда геоэкономического распределения сил не могло быть случайным. Оно доказывает прямую зависимость между сохранением национальной ценностной традиции и экономическим динамизмом.
До тех пор, пока Запад существовал в соответствии с ценностями христианской цивилизации (в ее протестантской модификации), для него были характерны опережающие в мировом отношении темпы развития экономики.
Но как только произошел разрыв с базовыми цивилизационными ценностями, наметилась тенденция относительного упадка. Новая модель сервисного развития как формы неограниченного, несоизмеримого с трудовыми затратами потребления есть симптом надвигающейся глобальной катастрофы. Сегодняшняя западная потребительская модель исторически обречена. Цивилизационное осмысление феноменов глобального исторического развития позволяет выявить глубинные истоки современного кризиса, находящиеся за рамками абстрактной модели homo economicus. Жить в долг бесконечно продолжительное время невозможно. Рано или поздно по долгам приходится платить. Долговая экономика живет настоящим за счет будущего.
Итак: концепт постиндустриализма во вненаучном своем воплощении и есть скорее всего информационная операция прикрытия существующего паразитизма части мира на остальном мире. Это есть форма неоколониализма, если говорить о странах-субъектах. Спасение человечества как воспроизводящейся сущности заключается в смене цивилизационной модели, возвращении к определенным элементам традиции как выражению установки на самосохранение. И надежда — именно на это прозрение. По существу, человечество, войдя в фазу кризиса, оказалось на развилке. Один путь — неограниченного потребительского роста — ведет к обрыву, второй путь — ценностной регуляции — оставляет шанс на спасение.
Таким образом выясняется, что описываемая в рамках «теории» постиндустриального общества модель общества фантастична и целенаправленно управляема. Она в определенном смысле выступает как инструмент информационного воздействия. Используя ее, формулируются ложные этапы развития, оказывающиеся на деле «стратегическими ловушками» для стран незападного круга.
Рейтинг публикации:
|
