Контргегемония по горизонтали и по вертикали

Гегемония как консенсус

Согласно А. Грамши любая власть помимо экономики(базис) опирается на политику (надстройку,государство) и консенсус гражданского общества(тонкое тело гегемонии), «частные» структуры которого соглашаются разделять систему ценностей правящей элиты.

Гегемония – это моральное и интеллектуальное господство над гражданским обществом правящей элиты, состоящее в том, что ее мировоззрение, идеалы, ценности, образы мыслей воспринимаются этим обществом как справедливые, истинные, или, по крайней мере, как приемлемые, допустимые, привлекательные, консенсусные.

За консенсусом стоит идеологически-культурное господство политической элиты над массами. Оно достигается в результате прямого или косвенного, явного или неявного навязывания мировоззренческих, онтологических, гносеологических парадигм,  вырабатываемых группами интеллектуалов, обслуживающих правящий класс (таких интеллектуалов Грамши называл «традиционными»). Сфера гегемонии, согласно А. Грамши, – гражданское общество, cфера власти – государство. Быть на стороне гегемонии или против нее есть дело свободного выбора интеллектуала. Если интеллектуал сознательно осуществляет выбор «против гегемонии», он из «традиционного» интеллектуала становится «органическим» (в терминологии А. Грамши).

Планетарная гегемония и ее субъект

В современном мире две политических идеологии модерна – коммунизм  и фашизм –  исчезли, проиграв на исторической сцене. Выигравшая третья идеология модерна  – либерализм, претендуя на исчерпывающее выражение духа модерна, выступает сегодня, как отмечал Ален де Бенуа, уже не в форме идей, теорий, программ или деклараций (именно в качестве теории либерализм характеризуется исчерпанностью концептуальной, когнитивной и ценностной баз), а скорее в форме операционного модуля современности – в виде порядка вещей, впечатанных в матрицу повседневности. И хотя либерализм обнаруживает исчерпанность своих концептуальных стратегий и испытывают практические трудности, постепенно вырабатывая свой ресурс и подвергаясь постмодернистской деструкции, он пока еще имеет мощную организационную базу и активные интеллектуальные стратегии.

В наши дни можно говорить о планетарной либеральной культурной и идеологической гегемонии (в духе Грамши), использующейся правящим классом в отношении: 1) населения отдельных стран, 2) элит и правительств этих стран, 3) международных структур и организаций. Ее основной идейный посыл состоит в том, что прогрессивное развитие человечества продемонстрировало убедительную победу на мировой сцене таких основополагающих принципов современности, как капитализм, рынок, либеральная демократия, права человека, право как таковое и т.д. Эти принципы лежали в основании западноевропейской цивилизации, которая доказала свое безоговорочное превосходство над другими мировыми цивилизациями, что предполагает необходимость универсального распространения западных ценностей и модернизации и вестернизации остальных (the Rest) стран, находящихся в стадии недоразвития и отличающихся недостаточным уровнем воплощения западных стандартов цивилизованности.

Как показывает Стивен Гилл, грамшистские стратегии «культурной гегемонии», начиная с 1980-х гг. активно использовались в международных отношениях для организационного сплочения правящей капиталистической элиты на глобальном уровне с целью: 1) создания глобального консенсуса в правящем классе, 2) приведения крупного капитала к управлению миром, 3) победы над коммунизм и эффективного противостояния антирыночным структурам. С. Гилл опроверг распространенное в 1980-е годы мнение ( Пол Кеннеди «Взлет и падение великих Сил») об упадке американской гегемонии, предсказанном ей в1990-х гг. , и доказал, что в 1980-е гг. она была переструктурирована на принципах тотальной «рыночной цивилизации» и  «дисциплинарного неолиберализма», приведших к проникновению либерализма во все сферы социальной жизни, включая образование, медицину и микропрактику повседневности, притом, что либеральные стратегии принудительно насаждались государством[1].

Исследования С. Гилла показали, что в центре современного мира стоят организованные мировые элиты, жестко сражающиеся за доминирующий дискурс, превращающие властные стратегии в навязчивые теоретические модели и оперативную культурную практику на уровне гражданского общества.

Действительно, мировая элита сегодня выглядит консолидированно, обладает эффективным теоретическим дискурсом, рефлектирует рукотворный, конструируемый и при необходимости демонтируемый характер своих моделей (то есть владеет в лице обслуживающих их интеллектуалов методами деконструкции), понимает динамический и оперативный характер идеологической борьбы. Это означает, что либеральный полюс гегемонии консолидирован и обладает признаками концентрированной субъектности.

Контргегемонистский полюс: новое начало

Альтернативный контргегемонистский полюс – полюс евразийского сопротивления  сегодня находится  в асимметричной ситуации. Он слабо консолидирован, и хотя его концептуальное оснащение высоко теоретично и авангардно, оно требует фундаментализации и творческого развития. Но самое главное – необходимо объединение усилий групп контргегемонистских интеллектуалов разных стран, создание контргегемонистского блока или альянса.

Эта задача сегодня стоит, в частности, перед «Международным евразийским движением», способным стать творческим и организационным ядром контргегемонистского полюса.

В чем состоит асимметрия нашего контргегемонистского ответа?   Этот ответ дается в рамках Четвертой политической теории (4ПТ), новой теории, рождающейся из открытого творческого задания радикального преображения политической, исторической, экзистенциальной и онтологической ситуации современного человечества.

 Четвертая Политическая Теория, разрабатываемая в рамках русского евразийства, представляет собой творческое пространство контргегемонии. Это сфера Нового Начала (Nеuer Anfang), место призыва творческого воображения и радикальной концептуальной, экзистенциальной и онтологической открытости, взывающего к свободе интеллектуала проснуться и выбрать свою позицию, независимо от точки его нахождения в современном буржуазном мире.

Евроцентричный сублиминальный расизм

Евразийская контргегемония располагает серьезным арсеналом теоретических ресурсов. Важнейшим моментом здесь является глубокая критика модерна как духа современности, секулярности, профанизма, разрушивших сакральный порядок и редуцировавших человека к обломкам атомарной индивидуальности. В модерне для Четвертой Политической Теориинеприемлемы прежде всего идея однолинейного прогресса каккоммулятивного, стадиального процесса материально-технического совершенствования человечества и  идея автономного индивидуума.

Концепция линейного прогресса оформилась в середине XIX века в модели Л. Моргана и Э. Тейлора в виде идеи общественных стадий «дикости», «варварства» и «цивилизации». Гегемонические элиты  глобализирующегося человечества манипулирует этими старыми моделями в строительстве однополярного мира, в неоколониальной практике, в обосновании современных локальных войн, военных и гуманитарных интервенций в де-юре независимые страны.

Расистскую подкладку теории линейного прогресса безупречно вскрыл Джон Хобсон, англо-австралийский исследователь международных отношений. По Хобсону, западноевропейский дискурс насквозь заряжен имплицитным культурным расизмом. Мысль о том, что прогресс – однолинейное восходящее движение, где завтра всегда лучше, чем вчера, позволяет видеть во всяком обществе на стадии «дикости» или «варварства» потенциальный объект управления со стороны «цивилизации», по умолчанию западноевропейской.  Подразумевается, что «цивилизация» превосходит общества «дикости» и «варварства» по некоему «сублиминальному» критерию (обобщенно обозначаемому термином «agency»), который приблизительно соответствует тому, что называется «эффективностью», «действенностью», «рациональностью», «культурностью», «моральностью», «производительностью»  и т.п. Согласно Д. Хобсону, культурный расизм и евроцентризм настолько глубоко укоренены в ментальности Запада, что все попытки создания  альтернативных моделей мышления незаметно возвращаются к системе координат, сконфигурированной «сублиминальным расизмом» в гносеологической, ценностной, антропологической,  религиозной или психологической формах[2]. Всепроникающий евроцентричный расизм гегемонии требует от интеллектуалов контргегемонии тщательного отслеживания  траекторий проникновения расистского тезиса в концептуальный аппарат гуманитарного знания, рефлективной деконструкции и активной денонсации евроцентризма.

Автономный индивидуум как недоразумение

Вторым неприемлемым для 4ПТ тезисом модерна является концепция «автономного индивидуума» как субъекта с присущими ему идеями «свободы от» и частной собственности как полюса объектности, соответствующего полюсу индивидуальной субъектности.

Если постмодерн пытается размыть «индивидуума» как «слишком полноценный» «тоталитарный» объект, то 4ПТ, наоборот, атакует его с позиций его недостаточности, неполноты, частичности. Можно посмотреть на индивидуума с двух точек зрения: 1) «справа» и «сверху», со стороны теологии, вертикали, духа, и  2) «слева», со стороны горизонтального измерения, концепций коллективной, социальной природы человека. Контргегемония 4ПТ предлагает «открыть индивидуума», посмотрев на него «сверху», со стороны духовной вселенной,  с «платонических» позиций.

4ПТ ставит под сомнение почти все содержание модерна как антропологически, социально и политически неудовлетворительное, за исключением, может быть, некоторых остатков традиции, неперемолотых элементов премодерна, которые в свернутом и искореженном виде были отправлены модерном на периферию общества. Эти остатки, residue (в терминологии Р. Генона), и некоторые другие концептуальные элементы на границах модерна и маргинуме истории, могут представлять значительный интерес для 4ПТ. Так, громадной познавательной ценностью обладают исследования архаических обществ или обществ т.н. «примитивов», осуществляемых на протяжении последних ста лет «социальными и культурными антропологами». Обращение к непривычным для современного сознания измерениям человеческого и около-человеческого опыта открыло многообразие неожиданно свежих, динамичныхе, живых картин их жизненных пространств, пронизанных мифами, духовными практиками, магией и ритуалом. В них обнаружились новые зоны философствования, экзистирования,  действия, созерцания и слова.

Если 4ПТ и возвращается к наследию консерватизма, то в формате особого авангардного освоения и перекройки консервативных интуиций в духе консерватизма революционного, связанного  с живой, горячей духовной традицией, переосмысленной, если использовать терминологию Мартина Хайдеггера, в перспективах новой метафизики и онтологии,  соразмеренных с узловыми моментами истории бытия.

В этом контексте 4ПТ теоретически реинтегрирует гениальные концепции Карла Шмитта – «Политического», «друга – врага» , «решения» (Entscheidung), «чрезвычайной ситуации» и др. , например,

 в  теорию многополярного мира (ТММ), предполагающую  выяснение диалектики понятий  «свой» – «чужой», «иной – враждебный» , «дополнительный – альтернативный», «рядоположенный – оппозитный» при фиксации границ цивилизаций и определении сфер коммуникации, трансгрессии, идентичности, различия, противоположностей, противоречий и т.д.

Особым значением для контргегемонистского дискурса 4ПТ обладает шмиттовская теория «коллективного исторического идеализма», где «в качестве субъекта выступает не индивидуум,  а конкретный, исторически определяемый социально единый народ, сохраняющий сквозь разные формы и стадии существования качественное единство, духовную непрерывность традиции и органическую свободу воли, динамической и наделенной своим собственным законом^»[3]^.

4ПТ обращается к  необычным часто не попадающим в фокус культурного мейнстрима открытиям в философии, филологии, психологии глубин, которые позволяют выстраивать сложнейшие взаимоотношения между полюсами цивилизаций и культур, предполагающими тонкие пропорции в таких системах отношений,  как «дружба», соперничество, инаковость, диалог, признание отличности себя от «другого», конфликт, война и т.д.

В освещении тематики многополярного мира 4ПТ привлекает глубинные размышления Жильбера Дюрана о диурнических и ноктюрнических типах воображения, лежащих в основании разных культур, а также о различных типах противоположностей, – бинарных, эквиполентных и градуальных, – порождающих неодинаковые структуры и конфигурации Логоса[4].

«Грамшизм справа» Алена  де Бенуа

Евразийский контргегемонистский дискурс интегрировал в себя консервативно-революционную идеологию «новых правых» Алена де Бенуа (во Франции, так называемый «грамшизм справа», в котором последовательно критикуются принципы современного западного либерализма, а именно:

– рынок как антитрадиционный принцип чистого количества,  редуцирующего многообразие жизни к экономике, коммерции, материальному факту;

– отказ от Политического, переход от власти (политики) к «управленьицу», деполитизация и лишение человека права участвовать в сфере государственного строительства;

– коммерциализация культуры, приводящая к торжеству низменных и плоских ее образцов и утрате духовного наследия ;

– торжество атомарного индивидуума и индивидуализма как антропологических принципов,

– идеология прав человека, ставшая современной религией;

– потеря коллективной идентичности, в том числе этнической, народной,  национальной;

– идея гражданина мира и нового кочевничества, «номадизма» без корней, родины, отечества;

– единообразие глобалистского однополярного  либерального проекта;

– обеднение культур, утрата традиций, навязывание народам светского материалистического или позитивистского мировоззрения;

– культ вещизма, превращение всех форм жизни в товарные отношения,

– расслоения сообщества по экономическому признаку, отказ от идеи справедливости и социального государства и т.д.

     Хотелось бы отметить, что в недрах философии евразийства не только блестяще аккумулирована критика современного мира, капитализма и либерализма в их современном состоянии, но и разработана идея парадигмального характера модерна  и постмодерна, составляющих подоплеку  современного мира, их исторической, пространственной и временной детерминированности, рукотворности, релятивности, ограниченности и деконструируемости[5].

Метаполитика: фундаментализация политического дискурса

     Осмотр и актуализация ресурсов евразийского контргегемонического тезауруса  свидетельствует о том, что он выстроен полноценно, с множеством работающих схем, концептов и парадигм, разделяемых, признанных и принятых на вооружение мировой контргегемонистской  мыслью.

Но дело в том, что кризисность современного мира, его нарастающая эсхатологичность рождает новые требования к  контргегемонистскому дискурсу и его носителю.

Современные стратегии отказа от евроцентризма, создание теории многополярного мира, формирование коллективного контргегемонического полюса или альянса контргегемоний предполагают переход от политики к более высокому уровню теоретизирования и практики – к уровню метаполитики. Это предполагает новые интеллектуально-духовные измерения политического делания – например, реанимацию идеи политической теологии, поднимающей политологический дискурс на новый уровень осмысления, ставящей вопросы экзистенциального, онтологического и богословского порядка применительно к политике. И, во-вторых, речь может идти о привлечении в новый контргегемонический политологический дискурс результатов исследований огромного спектра гуманитарных дисциплин – философии, истории философии, искусства, филологии, теологии, социальной антропологии, этносоциологии, геополитики и других наук.

Фундаментализация интеллектуального дискурса контргегемонии, придание ему глубинного, философского и теологического характера,  предполагает поиск новых измерений субъекта, актора, резидента контргегемонического процесса,  и, во-первых, конституирование его как интеллектуальной силы, и во-вторых, постановка вопроса о новом  качестве его пребывания в мире, о способе его экзистирования и качестве его экзистенции.

Поэтому наряду с тематизацией перспектив субъекта контргегемонии в горизонтальном (условно) измерении, ставится вопрос о вертикальном, духовном, онтологическом его статусе.

Глобальный Революционный Альянс

В рамках горизонтальных стратегий Четвертой Политической Теорией рассматривается сценарий консолидации одиночных интеллектуалов, выбравших в свободном волеизъявлении путь контргегемонии, в глобальную мировую революционную элиту – Глобальный Революционный Альянс, имеющий транснациональный, экстерриториальный характер. Далее речь идет о вхождении контргегемонистского альянса в контакт с: 1)политическими элитами государств-«ревизионеров» (то есть государств, не вписавшихся в глобальную гегемонию, оппонирующих ей в режиме мягкого или жесткого сопротивления, как правило, в границах «цезаризма»[6] и «трансформизмо[7]) и 2)«государств, находящихся в прямой оппозиции гегемонии (Иран, Северная Корея, Сербия, Венесуэла, Боливия, Эквадор и т.д.), что может предоставить Глобальному Революционному Альянсу привилегированные стратегические площадки»; далее следует «под-государственный анализ политических партий и движений разных стран, отвергающих гегемонистский дискурс, а также носителей контрггемонии в академических средах, в сфере философии, искусства, культуры, и интеграция их в контргегемонистскую элиту». Далее ставится задача «разворачивания самых разнообразных интеллектуальных стратегий, бросающих вызов аксиоматике Модерна», и «трансформирования их в ресурс, когда глобальная революционная элита обращается  к Теории Многополярного Мира и к Четвертой Политической Теории как к своей теоретической базе». Приблизительно так описывается горизонтальный срез глобальной стратегии современной теории контргегемонии Международного евразийского движения[8].

«Кто?» политического процесса контргегемонии

Второй аспект, который мы обозначили как «вертикальный», озабочен качеством субъекта в современном мире, в том числе и качеством субъекта контргегемонии. От современного революционера-интеллектуала требуется не просто работа, дело, действие, а именно деяние (в смысле Ю. Эволы). В эсхатологической ситуации требуется Я героическое, на пределе возможностей,  Я инициированное, преображенное.

 В горизонте евразийской контргегемонии заявлена установка на предельно авангардные и инспиративные подходы к исследованию человека и человеческого как такового. 4ПТ заново ставит проблему гуманизма.

Если задаться вопросом о статусе, качестве человека в современном мире, как и вообще о том, кто является актором современного мирового политического и экономического процессов, «WER» мировой динамики, кто созерцает, теоретизирует, принимает решения, нечто перемещает и транслирует, трансформирует и революционизирует, изменяет, подвигает, уничтожает и планирует, завершает и формирует, мы окажемся в большом затруднении. Современный либерализм, заминированный модерном, указывает на индивидуума, якобы, свободного от ограничений, деятельного, просвещенного, либертарианского, решительного. Второй ответ на вопрос «что есть человек?» возникает из мутного потока «фазового перехода» общества от модерна к постмодерну. Оттуда всплывает образ разделенного, разломанного,  восставшего на историю и культуру, язык и науку «дивидуума», заведомо дезориентированного, удерживающегося на поверхности последними всполохами своих одиноких желаний. Но образы индивидуума, взятые из дискурсов либерализма и постмодерна, неудовлетворительны. В обоих случаях это либо распавшиеся на части, расклеенные, дезориентированные одиночки, либо дрессированные, иссушенные правилами, рассудочные и аморальные клерки корпораций и госучреждений. Индивидуума в «пристойном» виде ни в либерализме, ни в постмодерне нет. Современность поставила  под вопрос существование и индивидуума, и человека как такового, западная цивилизация де факто отказалась от гуманизма.

Контргегемония четвертой политической теории вопрос о «Wer» политики, экономики, знания, философии, аксиологии, экзистенции и онтологии предлагает поставить заново. Кто носитель, владетель, наследник, распорядитель того субтильного имущества, при котором во времена традиционного общества безоговорочно состоял человек?

Что есть человек сегодня? Каковы его границы и горизонты, вертикали и горизонтали? Каковы и есть ли у того, кто именуется сегодня «человеком», основания, смыслы, цели, скрепы? И, наконец, кто или что становится субъектом контргегемонистского полюса в национальном и наднациональном измерении?

Одним из концептуальных достижений 4ПТ является концепции «радикального субъекта». Радикальный субъект – это коренной субъект, который переживает себя как точку активного человеческого (или нечеловеческого?) присутствия в эсхатологических условиях т.н. «нисхождения», «Untergang-а» (М. Хайдеггер), в анормальном агонизирующем космосе. Одна из актуальных интерпретаций радикального субъекта, предлагаемая в 4ПТ – понимание его в духе хайдеггеровской концепции Dasein.

4ПТ предполагает не просто поставить вопрос о человеке заново,  трансформировать качество самой мысли о человеке, прервать траекторию остывания логоса, повернуть логос вспять,  помыслить саму мысль о человеке в огне.  Теория контргегемонии должна отвоевать в современном мире пространство для своего бытия, расчистив его от всего плоского и профанического в модерне, проблематизировав саму территорию мысли, и обратившись к тому, что отброшено или осталось по краям, и преобразив теорию в истинное созерцание, познавание в мудрость, теологию в теосис, тление чувств в великий пожар ума. Ядовитая дряблость современной культуры, тлен ее рецептов и все действия формата модерна должны быть трансформированы новым сакральном звучанием политики, философии, теологии, истории и онтологии.

Dasein как интрига

Именно в этой перспективе 4ПТ предлагает неожиданный подход к тому, что называется «Wer»( кем?) – «субъектом, агентом, актором, носителем» – (чего?) теории, практики, действия, принятия решения, праксиса, политики, революции, бытия» и т. д. Обращаясь к мысли главного философа XX века Мартина Хайдеггера, 4ПТ заимствует из его философии ту пронзительную, зыбкую и трепетную инстанцию, которая именуется «Da-sein» – «человеческое присутствие», «вот-бытие», «человеческая реальность», «realite humain»  (Анри Корбен).  4ПТ заинтригована хайдеггеровским словом «Dasein” и тем, что сквозь него удерживается, выстраивается и взращивается.

 Тема «Dasein» перекликается с концепцией «радикального субъекта», давно обсуждаемой в евразийском философском дискурсе. Радикальный субъект – это коренной субъект, который переживает себя как точку горячего человеческого (или нечеловеческого?) присутствия в анормальном агонизирующем космосе последних времен. Одной из актуальных интерпретаций радикального субъекта, предлагаемой в 4ПТ, является его понимание его в духе хайдеггеровской концепции Dasein.          

Мартин Хайдеггер в работах среднего периода , в частности, в «Beitrage zur Philosophie (Vom Ereignis)» в отличие от  раннего «Sein und Zeit», стал рассматривать человеческое присутствие, Dasein, не просто как реальность открытую, явленную, данную человеческому индивидууму, а как то «вот- бытие», которое необходимо основать, учредить, стяжать, которое не дано, но задано и связано не столько с индивидуальным экзистированием, сколько с Бытием как таковым, с Zeyn (через У), с его подлинным быванием в событии( Ereignungimerеignis).

Говоря о “Wer” Daseina”a, Хайдеггер утверждает, что Dasein может экзистировать аутентично, «собственно», или «несобственно» (в режимеDas Mann). В первом случае внутри Dasein-а вспыхивает Sein, божественное,  бытие.

Dasein, в котором вспыхивает и пылает Бытие, Хайдеггер называет «Последний богом», который приводит к «Эрайгнису», Событию.  Человек становится местом встречи того, что его учреждает, и своего собственного броска в сторону учреждающего Бытия. Dasein, по Хайдеггеру, связан с богами и божественным. Оно определяется точкой неразрывного соединения божественного и человеческого.

Nichts, гиперапофатикаи открытые топики Платона и Хайдеггера

Но Бытие (Seуn), которое нас учреждает как “человеческую реальность”, как Дазайн, свидетельствует, по Хайдеггеру, также и о Nichts, Ничто – “вопрос о Seуn приходит не от сущего, а от Nichts, равного ему почину”[9]. Тематика Ничто у Хайдеггера парадоксальным образом связывает его мысль с платоническим, наследием, с возрождением отношения к Бытию как к открытости, животворящей праоснове сущего. Бытие, которое граничит с Ничто, учреждает человеческое Dasein,  и призывает логос, также ориентированный на открытость, дерзость и свободу. Близость Хайдеггера к платонизму поразительная, хотя формально он полагал, что именно с Платона на место открытого Бытия вступает идея, превращая мир в закрытый топос. Апория. Но она разрешается именно введением неоплатонического дискурса в пространство мышления о Дазайн.

У неоплатоников есть одна важнейшая мысль о гиперапофатике  (сверхапофатизме) Единого, которая выражена у Григория Паламы в тезисе о том, что «Бог непознаваем, но и не непознаваем», поскольку даже идея «непознаваемости» к нему неприложима. Это означает, что Единое неоплатоников в своем божественном единстве все-таки открывается миру и человеку. Прокл говорит о генадичности Единого, об особом динамическом, мерцающем проявлении его в мире.  Таким же динамическим и мерцающим является процесс человеческого восхождения (эпистрофе) на небо в платонизме, имеющего характер обожения.

Именно платонически, динамическим образом, видит Хайдеггер Dasein, который он описывает не как основание (Grund), а как процесс обосновывания (Grundung), принадлежащий негарантированному будущему, как прыжок в бездну, как эсхатологическую стрелу, брошенную в Последнего Бога. Человеческое бытие канат, натянутый между безднами, как акт собственного конституирования, как задание, как возможность будущего. 

Рискованная экзистенция Ангела

4ПТ преодолевает индивидуализм и эссенциализм модерна, привлекая сложнейшие философские системы, грандиозные религиозные построения великих теологов и мистиков Востока, в частности, Сохраварди, интересное видение которого представлено в мысли и наследии французского ученика Хайдеггера философа Анри Корбена.

Dasein– это «вот-бытие». Оно между «здесь» (где локализовано индивидуальное) и  « там» ( где пребывает божественное)  «inzwischen», и здесь евразийское воображение обращается к тематике суфизма и философии Ишрака Сохраварди, Inzwicshen-dasein – это местоблюстительство посредника, Ангела. Ангела–хранителя, призывающего к ангеломорфозу.

Человеку недостаточно индивидуальности, ему необходимо в предельном напряжении стяжать свою видовую определенность. Хайдеггер говорит, что Dasein ist Menschsein, то есть вспышка в человеке Человеческого как такового.

Эта вспышка Человеческого в индивидууме описывается в иранском шиизме через особое измерение или «стоянку» на духовном пути, именуемую «световым человеком», «совершенной природой», «Горним свидетелем», «духовным вожатым», «инобытийным существом» и, наконец,  «Ангелом». В  перспективе обретения этих измерений человек соотносит себя не с мелкими горизонтальными сюжетами профанической земной истории, но с фундаментальной историей духовного человечества, с небесными событиями.  Человек на этом пути становится созерцателем и творцом теофании в форме, соответствующей его существу, как считает Сохраварди. Здесь уместен евразийский термин «максимальный гуманизм» как обозначение вскрытия в человеке светового измерения, его ангелической природы. В традиции значимым  всегда становилось только существо, реализовавшее в себе свое видовое достоинство, образец. Этим понятиям в монотеистических религиях соответствовало понятие «Ангел».

Ангеломорфоз связан не с сущностями и субстанциями, но с процессом, дюнамисом, энергией. Процесс должен быть открытым, не застывать. Человек как вид, как ангел, есть открытое движение в пространстве духовных энергий, открытое метаморфозам.

Устремляясь к Ангелу, человек рискованно расширяет свою видовую характеристику: Ангел имеет крылья, признаки животного, он – дух ,и в то же время человек по телесному оформлению. Ангел тройственен – в нем человеческое, животное и дух соседствуют. Между первыми двумя натянута нить, развернуто напряженное противоборство-единение. Это парадоксальное натяжение и есть человек.

Фундаменталь-контргегемония

Почему в рамках выстраивания контргегемонии 4ПТ предлагается говорить не об индивидуальности, а о Дазайне, не о политике и социальности, а о теополитике и сакральных измерениях социума, не просто о множественности цивилизаций и культур, но о «ноотическом» обосновании этой множественности? Почему нас интересует Хайдеггер, Сохраварди, Платон, Прокл и т.д.? Почему мы осуществляем историко-философские инвазии в дискурс евразийской контргегемонии?

Эсхатологический градус современной мировой ситуации таков, что наша победа в интеллектуальной битве с полюсом гегемонии возможна только в случае предельно глубокой ориентации на Дух. Только горизонтальных, социальных и политологических обоснований альтернативы единому мировому порядку заведомо недостаточно. Контргегемонии следует обращаться к сферам не просто культур, индивидуальностей, цивилизаций и их диалогов, но в глубину их оснований, бытийной оправданности и теологической обоснованности. Следует поставить вопрос о состоятельности, судьбах, онтологиях цивилизаций, об их связанности с духовными измерениями, со сферами бытийного и священного, о возможности выстраивания в рамках 4ПТ полноценных  онтологических, экзистенциальных, теологических, феноменологических проектов, пока игнорируемых современной политической теорией, но взывающих из своего небытия к судьбам человечества.

Евразийская контргегемония рассматривается как политическая теория, ставящая и решающая вопросы о бытии-Dasein, о Бытии-Sein,  о статусе субъекта или субъектов, о возможном, разнообразии Dasein-ов,  о том, кто носитель, благоприобретатель, охранитель этих Dasein-ов и т.д.

Фелькиш-дазайн и его изводы

У Хайдеггера есть несколько вариантов интригующих ответов на эти вопросы; один из них – «Daseinexistiertfolkisch» – «Дазайн существует народно», через народ, то есть в народном бытовании, быте, языке, особых смыслах, тропах и тропинках народной жизни. Но идет ли речь о коллективном субъекте, увенчивающем множественность народного собрания, коллектива, вече, тинга? И кто или что опекает и несет ответственность за Dasein народов?

Кажется, что здесь Хайдеггер указывает на множественностьDasein-ов. Но может быть, речь идет об описании Dasein в неподлинном, несобственном  модусе?

Если мы увидим, чтоDasein в собственном модусе множественен, то есть, что экзистенциалы Dasein-ов различны и что “Бытие к смерти” (как главный экзистенциал) по-разному организовано у различных народов и этносов, мы окажемся перед головокружительными горизонтами. У Хайдеггера Dasein в своем экзистенциэле, то есть в своем неподлинном, несобственном измерении, Dasein со своими окрестностями культурнообусловлен, то есть множественен. В своем же экзистенциале, то есть в подлинном модусе Selbst, он центрирован на Бытии к смерти, которая, с точки зрения Хайдеггера, едина для всех. Здесь Хайдеггер, казалось бы, однозначен.

Но евразийская мысль пытается идти дальше, и вслед за Жильбером Дюраном, французским социологом и теоретиком воображения, утверждает, что Смерть есть экзистенциал, осмысляемый по-разному в разных культурах: кто-то (европейцы) смотрит ей в лицо, сражаясь с ней в  диурническом противостоянии, кто-то из народов мистически впускает ее в себя, ставит ее за своей спиной( архаические народы). Если базовое переживание смерти в пространстве воображения (имажинэра) является подлинным экзистенциалом, но вновь брезжит возможность говорить о множестве Daseinов или способов человеческого присутствия в мире. И тогда возникают миры плюральной фундаменталь-антропологии, “человек плюральный”, и множественные культуры и цивилизации как глубочайшее основание контргегемонической теории многополярного мира.

Социальные антропологи зафиксировали, что в архаических обществах  индивида не существовало, член племени становился ценным, обретал значение, если приобщался к человеческому архетипу, к тотему.  В Традиции человеческая индивидуальность также была  ценностью сама по себе, значение имел всеобщий человек, всечеловек, человек как вид, как воплощение человеческого принципа, как такового, в его целостности,  эйдетическом, световом измерении, в изводе совершенного человека(в традиции шиитского ислама).

4ПТ атакует индивидуального субъекта модерна со стороны  Духа, традиции, инициатических доктрин. Если в модерне видовое отличие приписывается индивиду как его собственность,  как  его имя, то в  традиции и 4ПТ все наоборот. В ее рамках следует уничтожить индивидуума вместе с его ограниченной «свободой от» и частной собственностью, заставить его двигаться не по земным траекториям, но по линиям духовных восхождений, быть чем угодно, только не малым существом земного ландшафта.

Квадриполяризм и Ангелы больших пространств

Сегодня в евразийстве принято говорить о многополярности с числом полюсов не менее четырех, то есть о квадриполяризме . В действительности полюсов в многополярном мире должно быть столько же, сколько полноценных цивилизаций. Квадриполяризмом евразийство вынуждено ситуационно отвечать на вызов оппонентов-глобалистов, которые,  вынужденно отказываясь от однополярного мира, стараются проигнорировать, не заметить евразийский полюс в глобальной политике. 

4ПТ всегда интересовали силовые линии, образующие ткань различных цивилизаций и те духовные скрепы и нити, которыми сшиты большие пространства. Тема духовной природы или сакральности больших пространств интересна в связи с обоснованием ( в рамках 4ПТ) принципов выделения различных  цивилизационных полюсов и, в первую очередь, евразийского полюса многополярного мира.

Практика теологического подхода  к Политическому, экзальтация сакральных его измерений предполагает поиск духовного единства Евразийской цивилизации, ее светового измерения. Евразийская контргегемонияв этом случае апеллируем не к географии, и даже не к культуре или истории, а к геософии, к поиску Евразии во внутреннем измерении пространства души, точнее, к поиску внутреннего духовного континента Евразия, связанного с познанием Земли и ее площадок как Ангелов места.

В конституировании многополярного мира – нескольких полноценных духовных цивилизаций – евразийцы солидаризуются с учением Сохраварди об особом попечительстве над духовными территориями известных небесных сущностей – Ангелов сакральных полюсов Земли или Ангелов духовных ориентаций пространства. Известно, что на Руси Богородица издревле рассматривается как хранительница земли русской и попечительница ее державной власти. Сохраварди говорит об Ангеле Евразии: Земля освященная воспринимается через Ангела и его Лик.

Таким образом, контргегемонический дискурс 4ПТ  мыслится через ангелологию, геософию и сопровождается поиском духовных оснований евразийской ойкумены. Известно, что в маздеистской традиции Ангел Евразии – женского рода. Женский символизм характерен и для России-Евразии. Дева Мария, покровительница России, одновременно является предводительницей ангелов, принадлежащей к духовной промежуточной ангельской реальности.

Экзальтация сакральных измерений, а также теологических подходов  к политической теории  предполагает поиск духовного единства Евразийской цивилизации. Мы апеллируем не к географии и даже не к культуре или истории, а к геософии, к поиску Евразии во внутреннем измерении пространства души, к поиску внутреннего духовного континента Евразия, связанного с имажинальным познанием Земли как Ангела, а многих земель как собора Ангелов.

Под сенью Ангелов, возможно, быстрее явится вдохновение для евразийских конструкторов новых пространств, для выстраивания серии фундаментальных проектов контргегемонии: фундаменталь-онтологии, фундаменталь-антропологии, фундаменталь-культурологии и т.д.

Левый сектор контргегемонии и постмодерн

А. Грамши разделял нормальные и кризисные периоды в развитии общества и в стратегиях контргегемонии. В нормальные периоды предпочтительны мягкие стратегии молекулярных массированных воздействий: через конституирование медиа-среды, воздействие на обыденное сознание с помощью книг, брошюр, разговоров, передач, через повторение одного и того же, добиваясь восприятия всего на веру. В кризисные периоды общества предпочтительны  целенаправленные шоковые идеологические операции, наносящие удар по массовому  сознанию, заставляющие перейти   от пассивности в активности, через создание цепной реакции, «цепочки синтеза», ведущей  к катарсису общественного сознания.

Контргегемония 4ПТ рассматривает современный период как тотально кризисный. Это означает, что в ход должен быть пущен

весь арсенал интеллектуальных средств контргегемонии, включая и левый ее фланг. Во–вторых, это означает своевременность фундаментализациии радикализации всего контргегемонистского дискурса, и постановки вопроса о сакральных измерениях политики и философии.

Левые интеллектуалы грамшистской контргегемонии активно осваивают пространства постмодерна, предлагая переходить к динамическому конструктивизму, плюрализации идентичностей, к концепциям локального конституирования (ситуаций, текстов, интер- субъективности), динамического устроения, эвокативного порождения, артикуляционной практики. Так, в теории аргентинского философа Эрнесто Лаклау и бельгийского социолога Шанталь Муфф[10] вообще нет фиксированных субъектов, все идентичности ( включая классовые) являются гибридными, носят случайный, неустойчивый, отсроченный характер; нарратив выглядит как  мираж, который невозможно схватить, любые отношения никогда не тождественны самим себе. Общество не рассматривается как движущееся в одном направлении, конфликт интересов как антагонистических воль видится как опыт границы всякой объективности, как то, что противостоит сшиванию реальности. Гегемония – это процесс убеждения, который представляет собой диалог-потлач, где участники пытаются перещеголять друг друга, выдумывая все новые правила, придающие событиям видимую закономерность. С точки зрения Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф, любой консенсус – это гегемоническая артикуляция, поэтому демократия должна быть построена на принципах антагонизма, в котором гарантированы соперничающие дискурсы и особую роль играют страсти и аффекты. По сути дела, речь идет о концепции плюрализации способов ведения демократических игр, представляющих собой чистые артикуляционные практики.

Постмодерн и  евразийская контргегемония

Как евразийская контргегемония оценивает постмодернистские стратегии? Ей созвучен принцип антиэссенциализма, выражающийся в подчеркивании экзистенциального аспекта события,  рождения его из конструктивного, проектируемого, процессивного субъект-объектного процесса смыслопорождения. Это важнейший элемент нового концептуального пространства, с которым контргегемония 4ПТ может работать.

Но в отличие от горизонтальных левых стратегий, евразийская контргегемония, переходя от онтологии сущностей к онтологии процесса, экзистенции, дюнамиса, метаморфозы, открытой трансформации в духе платонической и хайдеггерианской топик, настаивает на доминировании вертикального измерения любого политического проекта, на непрестанном соотнесении феноменального с идеальным (софиократии), на священнодействии в политике, на слиянии человеческих и эйдетических, божественных, умных энергий в осуществлении исторического процесса. Речь идет о привнесении сакрального измерения и духовных пропорций открытости в политическое и историческое творчество – о строительстве больших пространств, новых полюсов многополярного мира,  прочерчивании силовых линий, образующих ткань духовных концептов этих пространств и, в первую очередь, пространства Евразии, как служении Небу и сверхнебесным богам. Евразийская контргегемония ставит вопрос о новом открытом духовном имперостроительстве, созвучном, как писал А. Корбен, алхимическому процессу, и о созидании интеллектуального, сакрального, одухотворенного, теоморфного политического и онтологического пространства нового номоса Земли.

Здесь возможны и экзальтация бытия, и теургия оживление мертвых земель и концептов – и все это в рамках заново осмысленной и реконструированной Традиции с проектами в стиле Платонополиса и Нового Средневековья.

«Нет картин мира и соответствующих им вещей в себе. Есть только творчество, свободное проектирование, совместное проживание события». Так говорит постмодерн, но это нам на руку – нам легче будет сдвинуть с пьедестала и свалить наземь идол либерализма.

Мы знаем, что постмодерн не случаен. Иначе зачем Господь ввергнул нас в эту мерзость запустения? Здесь есть тайная вещь. Это

точка экзальтации человеческой свободы и обнаружения последних богов, точнее, Последнего Бога, как предвидел Хайдеггер.

Инициатический опыт контргегемонии

В дискурсе евразийства  присутствует тема эсхатологического гнозиса, фиксирующего онтологическое оскудение современного мира и особую диспозицию радикального субъекта в последние времена, предполагающую оперативные стратегии в сфере пред- и сверх-онтологических реальностей, в сфере Ничто сверху и снизу. В манифесте евразийского традиционализма 1998 г. это называлось «битвой ангелов последнего эона».

Эта битва особая: в ней дело, слово, процесс и результат неразделимы и сливаются в единое теургическое действо. Помимо того, что в этом пространстве совершается финальный эсхатологический выбор, который делают ангелы,в нем созидается поток духовных смыслов, выстраиваются новые траектории и пути, созидаются новые имена и новые сакральные пропорции. Это время битвы Ангелов в пространстве Бытия и Небытия, Бытия и Ничто, Единого и многого, Единого и Сверхъединого – битва, в которой процесс  совпадает с результатом, в которой творение текста и экзистирование в потоке небесных энергий и смыслов и есть одновременно желаемое преобразование мирского в священное, а, точнее, творение священного как цель Четвертой Политической Теории.

Все эти эксклюзивные задачи предполагают пробуждение и инициацию, адепта 4ПТ. Творчество в сфере политического будущего человечества есть духовное делание посвященных.  Выбор остается за испытуемым: сможет ли он совершить прыжок вверх и в сторону (как говорил Хайдеггер, описывая инициатический прыжок) и в напряжении всех своих сил встать на путь аскезы, теосиса, обожения. Этот путь рискован.

Здесь речь идет о бремени онтологической проблематики последнего Эона и “о тайной лестнице в Эон в тайном алтаре души каждого человека, по которой можно подняться точно в назначенное место, а можно зайти не туда. Но если мы вообще не пойдем – погибнем под тяжестью падающих небес, как насекомые”[11].