ИСТОКИ И СМЫСЛ ЕВРАЗИЙСТВА
Теория многополярности основывается на философии множественности, которая рассматривает мир как «плюриверсум», в отличие от «универсума». По латыни universum означает «сведение к единому». Неологизм pluriversum подчёркивает, что целью является не сведение к единому, не упрощение системы, но сохранение множественности и разнообразия.
Как писал Ален де Бенуа, «Различие заложено в самом движении жизни, которая бурно развёртывается через всё большее и большее усложнение. Множественность и различие народов, этносов, языков, нравов, религий характеризует развитие человечества начиная с его истоков. Есть два отношения к этому факту. Для одних это жизненно-культурное различие и разнообразие представляет собой бремя, из чего рождается стремление всегда и повсюду сводить людей к тому, что есть между ними общего, и это подчас приводит к самым извращённым последствиям. А для других, и это наш случай, различие — это богатство, которое необходимо сохранять и культивировать… Мы считаем, что хороша та система, которая способна передавать через себя как минимум столь же сложные ансамбли, как те, что она вбирает в себя. Подлинное богатство мира заключается в различии культур и народов». Этот принцип полностью созвучен неоевразийской философии.
Евразийская школа и её авторы предлагают строить общество на основах традиций, которые у каждого этноса и каждой культуры, у каждого места земли самобытны и различны. Таким образом, все они обосновывают «плюриверсум» как антитезу «единому миру», oneworld. Различие берётся в этих философиях как синоним жизни, богатства (К. Леонтьев называл этот принцип «цветущей сложностью»), свободы и жизненной силы. А не как угроза и «бремя», каким оно представляется «универсалистам».
Демократическая модель международных отношений, основанная на евразийских принципах, призывает к обоснованию различий между народами и культурами, между целыми цивилизациями, к их углублению, сохранению и новому утверждению. Разница между одной культурой и другой совершенно не обязательно должна автоматически вести к конфликту между ними. Конфликты периодически случаются, но точно так же случаются они и в универсальном мире. Надо стремиться к миру и гармонии, к диалогу и взаимопониманию между цивилизационными полюсами. Но ни в коем случае нельзя приносить в жертву динамические структуры идентичности, какие бы они ни были. Только такой евразийский подход, базирующийся на евразийских принципах плюральности и многообразия, может создать предпосылки для возникновения демократической модели международных отношений.
Большое внимание со стороны представителей либеральной парадигмы (особенно неолиберализма и транснационализма) уделяется процессам глобализации. На практике у глобализации есть несколько этапов. Вначале идёт региональная глобализация, а затем и универсальная, планетарная. Для либералов региональная глобализация есть лишь переходное состояние и предварительный этап общепланетарной глобализации, не имеющий в себе никакой особой ценности и лишь предуготовляющий искомый результат — наступление «глобального мира» и «конца истории».
Сторонники многополярности, со своей стороны, поддерживают региональную глобализацию и интеграцию по той причине, что эти процессы на практике всегда проходят в границах какой‑то одной конкретной цивилизации. Например, споры между странами Евросоюза о принятии Турции в эту наднациональную структуру ясно показывают, что даже у европейцев, игнорирующих какие бы то ни было религиозно-культурные стороны идентичности общества, ощущение цивилизационной чуждости турок вызывает серьёзные опасения. Но если для неолибералов и глобалистов это временные трудности, то сторонники многополярности, напротив, концептуализируют именно региональную интеграцию, которую рассматривают как самостоятельный и законченный процесс, ценный сам по себе, и более того, не предполагающий после своего завершения никаких иных интеграционных этапов. В соответствии с духом многополярности региональная интеграция мыслится не как ступень или фаза планетарной глобализации, но как автономный и самоценный историко-политический, стратегический и социальный процесс, имеющий цель в самом себе. Интеграция должна закончиться по достижении естественных границ цивилизации. После этого наступит фаза уточнения пропорций и системы влияния в сложившихся цивилизационных границах.
После распада СССР мир перестал быть двухполярным, но не стал ни глобальным, ни однополярным. В нём наметились совершенно новые конфигурации, новые коллизии, новые столкновения, напряжения и конфликты. В этих условиях совершенно фундаментальную и до сих пор по достоинству неоценённую гипотезу относительно того, кто будет актором, главным действующим лицом этого будущего мира, выдвигает Самуил Хантингтон. В качестве основных акторов глобальных процессов он называет цивилизации. Именно этот концептуальный шаг и следует считать началом возникновения совершенно новой теории — Теории Многополярного мира. Хантингтон совершает главное: он выделяет нового актора: цивилизацию, — и одновременно говорит о множественности этих акторов, употребляя в самом названии своей работы данное слово во множественном числе: «Столкновение цивилизаций».
Стоит только признать множественность цивилизаций и отождествить их с главными акторами (units) в новой системе международных отношений, как мы получаем в первом приближении готовую карту многополярного мира. Теперь у нас есть и идентификация того, что является полюсом такого многополярного устройства: этим полюсом является цивилизация. Следовательно, сразу же можно ответить на принципиальный вопрос о том, сколько полюсов должно иметь многополярное устройство. Столько же, сколько существует цивилизаций. Таким образом, постулируется модель, в которой существует несколько центров принятия глобальных решений в поле международных отношений, и этими центрами являются соответствующие цивилизации.
То, что цивилизации существуют как объединяющий широкие сегменты обществ культурный и ценностный (иногда религиозный) фон, является эмпирическим фактом социологии и истории. Однако необходимо, чтобы в нынешних условиях это единство было достаточно ясно осознано, мобилизовано и превратилось в сильную политическую идею, способную сделать цивилизации главными акторами в системе международных отношений по факту. В нынешних условиях именно цивилизационная идентичность призвана сыграть решающую роль в развёртывании основных процессов после конца двухполюсного мира и всё возрастающих трудностей у США с тем, чтобы справиться с перерастяжкой границ. Всё это происходит на фоне глобализации, которая, параллельно с универсализацией определённых кодов и процедур, способствует возрождению локальных и религиозных идентичностей.
Цивилизация как актор международных отношений — это совсем не возврат к системе традиционных государств и империй. Цивилизации как актор международных отношений — это нечто совершенно новое, никогда не бывшее, реальность, призванная заместить собой исчерпавший себя потенциал миропорядка, основанного на доминации Вестфальской системы. Многополярный мир цивилизаций альтернативен как однополярной американской империи, так и бесполярной глобализации. В каком‑то смысле цивилизацию следует рассматривать как конструкт, который имеет структуру, принципиально отличную от однородного и «монотонного» западоцентричного мира. Цивилизация — это привнесение в реальность международных отношений качественного различия (differаnce), когда человечество мыслится не как воспроизводство однотипной серии (презумпция гражданского общества или идеологии прав человека), но как набор плюральных систем, которые организуют несколько параллельных и взаимодействующих между собой семантических и культурных Вселенных. Эти Вселенные сходятся как в столкновении (как у Хантингтона), так и в диалоге цивилизаций, на чём настаивал бывший президент Ирана Мухаммад Хатами, — практически в той же самой пропорции, в которой строят отношения между собой национальные государства в Вестфальской системе. Но если национальное государство и национальный суверенитет являются отмирающими конструктами, то цивилизация становится конструктом, складывающимся на наших глазах, выражая, таким образом, радикальную плюральность взглядов на будущее мироустройство, не сводимых к общему знаменателю.
Цивилизации суть то, что требуется создать. Переход от цивилизации как культурной и социологической данности к цивилизации как актору многополярного мира требует некоторого усилия. Это задание, которое может и призвана осуществить особая историческая инстанция. Что это за инстанция? Можно условно определить её как политическую и интеллектуальную идеологическую элиту, как совокупность государственных деятелей, интеллектуалов, представителей крупных монополий и религиозных структур, а также ведущих политических сил тех стран, которые по тем или иным причинам не согласны с однополярностью или западоцентричной глобализацией, являются сторонниками «модернизации без вестернизации» и видят будущее своих обществ в рамках мироустройства, альтернативного ныне существующему. Одним из таких складывающихся цивилизационных полюсов, на мой взгляд, и является Евразийский союз.
Если бросить взгляд в историю, то в качестве прецедента «больших пространств» можно взять две формы социальной интеграции:
— культурную, выражением которой является цивилизация,
— и политическую, проявляющуюся в форме империи.
Цивилизация представляет собой «большое пространство», которое объединено философией, культурой, образом мыслей, терминологическим аппаратом, на основании одного или нескольких языков, в некоторых случаях — религией или культом, однако в ней отсутствует стратегическое единство и централизованное управление. Империя же — это именно единство и централизация с точки зрения политической власти, а культурная близость обществ, входящих в империю, вторична и производна.
Обе исторические формы «большого пространства» отличаются сочетанием (в принципиально разных пропорциях) локального разнообразия (форм управления, организации, этнической и религиозной идентичности и т. д.) и общего для всех единого начала. На основании цивилизации могли строиться империи (например, Александром Македонским), а исчезнувшие империи оставляли после себя общее цивилизационное поле (например, исламский мир после распада халифата). Это показывает, что «цивилизация» и «империя» являются исторически взаимообратимыми явлениями: одно может сосуществовать с другим или возникать на месте другого. Это чрезвычайно важное замечание показывает, что между цивилизацией (культурным единством) и империей (политическим единством) существует непрерывность. А воплощается эта непрерывность в пространственном выражении: и цивилизация, и империя представляют собой «большие пространства» в геополитическом и социологическом смысле; общества, располагающиеся в пределах этого пространства, имеют в своих структурах некоторые сходные парадигмальные элементы. Если учесть, что общество как раз и производит пространство, что его структуры отражают и одновременно конституируют пространство, — эта закономерность становится легко объяснимой. Все исторические «большие пространства» (как империи, так и цивилизации) располагались в конкретных географических зонах с плавающими границами, но с общим ядром и общей пространственной структурой. Поэтому можно утверждать, что некогда единые территории на новом историческом витке могут быть вновь, рано или поздно, интегрированы — по крайней мере, до тех пор, пока общая структура пространства остаётся неизменной и отражается в живущих на этом пространстве и организующих его обществах («вмещающий ландшафт»).
Примеров тому можно привести множество. Так, с ритмическим постоянством степные зоны Евразии объединялись тем или иным кочевым народом, становясь частью единой степной империи или нескольких империй. От скифов, сарматов, тюрок, хазар до монголов и русских эти территории периодически собирались в единое стратегическое пространство — с разными этническими ядрами, идеологиями и социальными системами. Эта зона представляет собой геополитический Туран, где можно до сих пор обнаружить следы общей евразийской культуры и цивилизации, объединявшей различные этносы, племена и религии. В монгольской, а затем в русской государственности (империя) это культурное единство получило своё наивысшее выражение, в дальнейшем обретя формы СССР.
Советский период есть не что иное, как экстремальная реставрация идеи Московского царства. Советский цикл воссоздаёт утраченную святость московского периода в новых социально-политических терминах, опираясь на уникальный советский эсхатологизм, прекрасно описанный у Платонова, который сочетает в себе и оптимизм и драму.
Преемственность советского периода Московскому царству мы видим в отвержении Запада, причём более отчётливого, нежели в романовской России, национальном мессианстве, описанном как построение социализма-коммунизма — в одной стране, сопряженном с коммунистической сотериологией, а также в централизме и административной бюрократии почти монгольского образца, особенно в сталинизме. Перенос столицы в Москву тоже не случаен. Образ будущего будет образом Евразийской Руси. Это включает преемственность Киевской Руси, Московской Руси и Советской Руси, определяемой как «Русь Советская», суть которой подробно разобрана у Михаила Агурского.
При этом механическое соединение «красного» и «белого» невозможно, и все попытки, которые были предприняты разными общественными силами на протяжении последних двадцати пяти лет, не увенчались успехом. Новая евразийская государственность должна синтезировать романовский и советский периоды как Проект Руси Евразийской, который предполагает несколько общих вещей. Во-первых — отстаивание идентичности перед лицом Запада. В меньшей степени — перед лицом Востока. Во-вторых, что было свойственно и Романовым, и Сталину, — продолжение пространственной экспансии, обоснованной новой версией национального мессианства. Но это должна быть экспансия не захвата, а освоения уже включённых в орбиту Евразийского союза и России пространств. Ещё одной важной составляющей «красно-белого» синтеза является возрождение ориентации на жёсткую централизованную форму управления в сочетании с этно-культурным плюрализмом.
Отсюда следует, что Евразийская федерация предполагает два уровня управления: стратегический (геополитический) и этно-федеративный. На стратегическом уровне должна быть установлена жёсткая надэтническая унифицированная централистская система управления, аналогичная модели управления силовыми министерствами и ведомствами. На уровне геополитического централизма, призванного скрепить евразийское пространство, «геополитической администрацией» и элитой должны быть преимущественно выходцы из военного сословия или люди с естественной склонностью к стратегическому мышлению и упорядоченной строгой психологией, способные к самопожертвованию, аскезе, самодисциплине, перенесению лишений. Евразийская кадровая политика набора в управляющие органы в первую очередь должна производиться из числа военнослужащих, прошедших военную подготовку. Этот уровень связан с управлением всем геополитическим механизмом, включающим как собственно РФ, так и стратегические пространства, входящие в евразийскую зону, и комплектуется из федеральной элиты, образующей «геополитическую администрацию». В ведении «геополитической администрации» находятся только те сферы жизни, которые напрямую затрагивают вопросы обороноспособности, безопасности, территориальной, экономической, транспортной, информационной интеграции, а также правовые вопросы, связанные с межэтническими отношениями. А значит, евразийству сегодня необходим и новый принцип формирования элит, основанный на принципе аристократии — личных достоинств и качеств (перед лицом засилья коррумпированной бюрократии, криминализации и приватизации властного ресурса).
Современная евразийская цивилизация, ядром которой является Россия, получившая начиная с XV века двойное историческое и геополитическое наследие: одновременно от покорённой османами Византии и от рухнувшей Золотой Орды, став синтезом православной и степной (туранской) культур, является одним из полюсов нового плюриверсума, противостоящего полюсу западного глобализма. Она актуализует фундаментальные расхождения между западным и восточным христианством, которые уже более тысячи лет назад приняли критические формы, и с тех пор эти две части христианской ойкумены следуют своими, отличными друг от друга и часто антагонистическими между собой историческими путями. При этом туранский компонент в евразийской цивилизации, как правило, сильно фальсифицируется — точно так же фальсифицируется и характер евразийского единства, и, как следствие, его православная составляющая.
Характер этой фальсификации хорошо передаётся высокомерием французской поговорки: «Grattezlerusse, trouvezletartare» («Поскребите русского — и вы найдёте татарина»). Для всего Запада (и всех «западников») русские — не более чем «христианизированные» азиаты или полуазиаты, которые, как всякие неофиты, «стремятся быть святее папы римского», исповедуя «дикую ортодоксию».
Здесь всё перевёрнуто с ног на голову. Именно с генетической точки зрения этнические русские, как выяснилось, имеют мало общего с народами Турана. Анализ Y-хромосомных гаплогрупп (передаваемых напрямую от отца к сыну) показывает, что самой распространённой среди русских является гаплогруппа R1a («славяно-арийская»), чья доля достигает 47–62 %; второй по частоте является «палеоевропейская», или «даргинская», гаплогруппа I (20–26 %), примерно 10–15 % приходится на долю носителей «балтийской» гаплогруппы N, и это распределение практически идентично с таковым не только у белорусов и украинцев, но также у поляков. Аналогичный результат дают исследования маркеров митохондриальных ДНК (передаваемых напрямую от матери к детям), а также аутосомных маркеров. То есть генетически русские сходны с другими популяциями Центральной и Восточной Европы, в то же время заметно отличаясь от соседних финно-угорских, тюркских и северокавказских народов. Кроме того, в русских популяциях отмечается крайне низкая частота генетических признаков, характерных для монголоидных популяций. Частоты восточноевразийских маркеров у русских соответствуют средним по Европе. Так что все разговоры о том, будто «монголо-татары всю Русь поимели», оказываются очередным псевдоисторическим антирусским мифом.
Иное дело — формы мировоззрения, бытующего на Руси и в некотором смысле весьма разнящегося с «греческим» или «константинопольским» халкидонским православием, что стало одной из причин раскола XVII века. На протяжении почти шести веков в степях Турана широко проповедовалась несторианская версия христианства, несторианами в VII–XIV веках были многие народы Великой Степи, создавшие свою самобытную культуру и письменность.
То есть русская цивилизация стала ядром евразийской цивилизации именно потому, что осуществила творческий синтез православной и туранской культур. Суть которой хорошо передана в перифразе французской поговорки, сделанной А. А. Прохановым: «Поскребите русского — и вы найдёте Гагарина». Именно из славяно-тюркского симбиоза, из симбиоза леса и степи, оседлых и кочевых народов возникла, согласно евразийству, великая Российская держава, великая Российская империя. И это не является нашим минусом, нашим бременем. Этим мы, русские люди, должны гордиться.
Тюркско-славянский элемент (шире, туранский, а значит — и угро-финский, и монгольский) составляет основу нашего государственного, евразийского пути сквозь историю. Запад (славянство) хранил Россию от растворения в Востоке. Чингисхан (Восток) уберёг Россию от растворения в Западе. Такая самобытность — это абсолютный плюс. Великороссы как этническое ядро новой Московской государственности сложились на основании глубинного славяно-тюркского симбиоза. Православный византизм плюс ордынский административный централизм породили особую, собственно евразийскую, не западную и не восточную, русскую государственность.
Евразийство — не просто мировоззрение, это целая философия, в основе которой лежит представление о России как о самобытной цивилизации, о том, что различные народы, культуры, государства, этносы и религии имеют равное право на существование. Существует не одна цивилизация, а много цивилизаций — и западных, и восточных, и азиатских. Смысл евразийства в том, чтобы это многообразие народов, политических и экономических укладов, социальных и общественных систем, ценностей и религий не разрушить, не подравнять под одну гребенку, а сохранить.
Суть евразийства — это самоидентификация России как самобытной цивилизации, уже не «отсталой» и не «западной», потому что общего мерила между Россией и Западом здесь нет. Те, кто придерживается евразийской идентификационной позиции (сознательно или бессознательно), убеждены, что существует особая, присущая лишь русской истории и русскому обществу система ценностей, возможно, не до конца выявленная, но интуитивно предчувствуемая славянофилами, Данилевским, Леонтьевым, которая позволяет измерять Россию по внутренней суверенной шкале.
Евразийство — политическое учение, утверждающее, что Россия представляет собой не просто одну из стран, но особую, не имеющую в мире аналогов цивилизацию, в которой нераздельно переплелись западные и восточные, европейские и азиатские черты. Евразийство подчёркивает, что к паре Запад–Восток должна быть добавлена третья сила — Россия–Евразия. Евразийство настаивает, что у России, её народов — особый исторический путь. Самобытность России — русской истории, государственности, культуры, духовности — расценивается евразийством как высшая ценность. Понятие «Евразия» не просто описывает географический факт, но указывает на особую уникальную разновидность цивилизации — подобно тому, как понятия «Европа», «Запад», «Азия», «Восток» означают не просто географические реалии, но особые исторические, духовные, социально-политические формации.
Под «Евразией» в зависимости от контекста можно понимать различные вещи. Термин «Россия–Евразия» или «Россия (Евразия)» означает Россию (сегодняшнюю РФ), но понятую не как законченное государство-нацию, а как ядро геополитической интеграции. Это геополитическое определение России, учитывающее её стратегический, цивилизационный и интеграционный потенциал.
Евразийский союз — будущее объединение стран СНГ в единую геополитическую, стратегическую, экономическую и политическую структуру. Евразийский союз интегрирует в себя такие объединения, как: ЕврАзЭС — страны СНГ, подписавшие (РФ, Казахстан, Беларусь, Таджикистан, Киргизия) или готовящиеся подписать (Украина, Молдова, Армения) договор об образовании Евроазиатского экономического содружества; страны СНГ, уже вставшие на путь более тесной евразийской интеграции.
Само евразийство есть «научный патриотизм», ставящий своей главной задачей укрепление, возрождение, процветание, величие и благополучие России. Евразийство — не только охранительное учение, призывающее укрепить и отстоять самобытность евразийской цивилизации перед лицом вызова глобализации, давления как с Запада, так и с Востока. Евразийство настаивает на том, что российская цивилизация обладает универсальной, вселенской миссией. Вся диалектическая и драматическая судьба Евразии состоит в выковывании этой универсальной вселенской формулы. Евразийство имеет почти вековую историю. Его основатели (Н. С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, Г. В. Вернадский, Н. Н. Алексеев, В. И. Ильин, Я. Бромберг, Э. Хара-Даван, П. Н. Сувчинский, Л. П. Карсавин и т. д.) первыми осознали и выразили в ясных терминах особость уникального пути России как отдельной цивилизации.
Россия–Евразия является самостоятельной и самобытной цивилизацией. Это не просто европейское или азиатское государство — периферия Запада или Востока, не «мировое захолустье», но самостоятельная уникальная цивилизация со всеми отличительными признаками, где западные мотивы тесно переплетены с восточными в неповторимом самобытном и оригинальном сочетании.
Евразийство является не только политическим мировоззрением, но и своеобразной философией культуры. Исходя из евразийского подхода можно сформулировать основные принципы культурного развития.
Необходимость провести тщательную ревизию культурного наследия с тем, чтобы выделить наиболее ценные направления и сместить на периферию внимания второстепенные (критерием должно выступать соответствие духу Традиции). В области культуры следует отдавать приоритет духовным, религиозным элементам, связанным с понятием «священного». Удельный вес конфессионального, религиозного начала в вопросах культуры должен быть существенно повышен.
Обращение к национальным этническим и религиозным корням культуры несёт в себе колоссальный импульс, способный существенно оздоровить социальный и культурный климат в обществе, дать новые силы и открыть новые направления в творчестве. В деле диалога культур приоритетом должны пользоваться культуры близких исторически евразийских этносов: этническое и духовное наследие славян и тюрок, финно-угров, монголов, других автохтонных народов Евразийского союза должно быть в центре внимания. Следует учитывать, что вершины западной культуры сплошь и рядом являются делом рук художников, мыслителей и интеллектуалов, настроенных довольно критически в отношении доминирующего пути развития буржуазной либеральной цивилизации; так, наилучшие образцы западноевропейской мысли XX столетия почти исключительно принадлежат жёстким критикам либерально-демократической системы ценностей (причём эта критика осуществлялась как с правых, традиционалистских, консервативных, так и с левых, социальных, позиций). Выделение и освоение этого «евразийского» начала западноевропейской (и даже американской) культуры является важнейшей задачей для обогащения евразийской мысли на новом этапе.
Знакомство с культурными ценностями Востока и Запада должно идти параллельно укреплению и возрождению собственной культурной идентичности, при этом явный перекос в сторону интереса к западной культуре и псевдокультуре следует компенсировать более внимательным и активным изучением культур народов Востока. Новаторский компонент, являющийся важной частью творчества, должен основываться на глубоком знании традиций, питаться живительными энергиями старины, воплощая вечные истины и древние мотивы человеческой души, взыскующей смысла, в неожиданные оригинальные стилевые решения, отражающие парадоксальный драматический дух нашей эпохи. Это и есть евразийский стиль — синтез древнего и авангардного, изначального и ультрасовременного.
Необходимо активно противодействовать любым формам «культурного расизма» и «культурной колонизации», откуда бы эти тенденции ни исходили, так как сохранение собственной культурной идентичности является необходимым условием национальной безопасности; особенно это касается агрессивного навязывания культурных стереотипов цивилизацией Запада, открыто претендующей на их глобализацию.
Евразийская философия утверждает, что развитие современных, в первую очередь электронных, СМИ — и особенно их глобализация — постепенно приобретает тревожный характер, так как в этом процессе всё ярче проявляется манипуляционное, отчуждающее начало. Воздействие СМИ подменяет людям свободное и углублённое размышление, навязчивые стереотипы вытесняют возможность критического отношения к важнейшим мировым событиям. Постепенно сама система СМИ превратилась в инструмент нелегитимной власти, пользующейся аморальными технологиями грубого (гипнотического) воздействия на сознание (и подсознание) читателей и зрителей. Если добавить к этому то обстоятельство, что содержательная сторона транслирующейся информации, как правило, очень далека от естественных культурных, духовных, нравственных норм, традиционно сложившихся в обществе, то картина получается и вовсе зловещей.
Евразийский подход настаивает на радикальном изменении всей структуры СМИ — и технологическом, и содержательном, и методическом. Технологически: следует развивать те формы СМИ, которые позволяют читателю и зрителю бо´льшую свободу выбора, а также возможность участвовать в обратной связи с источником информации. Наиболее адекватной системой для этого является сеть Интернет, тогда как телевидение, напротив, представляет собой образец однонаправленного, «тоталитарного» влияния на массы. Особенно важно развивать оригинальные сетевые протоколы, вырабатывать специальную систему евразийских кодировок. Технология евразийских СМИ должна отражать общую геополитическую ориентацию евразийства на «континентальную интеграцию», что означает не глобальную универсальность информационных технологий, способа отправки и получения информации, но относительную универсальность — ограниченную конкретными «большими пространствами».
Содержательно: следует в обязательном порядке соотносить контент информационных материалов с общесоциальными нормативами, согласуя его с традициями и принципами евразийских культур. Важно развивать целевые формы теле-, радиовещания, печатной прессы с ориентацией на конкретные этнические (языковые, конфессиональные и иные социальные) группы. Общим требованием к СМИ должно быть соблюдение образовательной, воспитательной направленности. Даже развлекательные программы должны нести в себе элементы, возвышающие и нравственно обогащающие зрителей. Особенно внимательно следует относиться к молодежной аудитории — СМИ должны способствовать воспитанию в них социальной ответственности, нравственных устоев, высокого культурного потенциала.
Методологически: следует отделить принцип свободы слова (высказывания) каждого человека от свободы миноритарных групп почти принудительно навязывать свои стереотипы массам. СМИ должны выполнять социальную функцию и контролироваться либо государством, либо специальными социальными институтами (комиссиями, комитетами), призванными следить за содержательной и технологической адекватностью информации и способами её распространения. Так как СМИ имеют по определению общественный характер, форма собственности, характер управления и организация их также должны быть общественными и ни в коем случае не частными.
Основными задачами евразийских СМИ являются: возвращение народам России (Евразии) их духовного и культурного наследия; укрепление патриотического и социального самосознания; информационное обеспечение интеграционных процессов в России, странах ЕврАзЭС и СНГ; развитие диалога культур; компетентное информирование об основных мировых тенденциях в политике, экономике, искусстве, религии; открытие возможностей сообщения между трансляторами информационных потоков и зрителями; воспитание и образование молодого поколения; прямое и косвенное внедрение традиционных евразийских ценностей.
ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ: ОСИ ПАРТНЁРСТВА
Большая игра мировой геополитики в западной части Евразии, т. е. в Европе, ведётся за влияние на расстановку сил. В Европе традиционно существуют три геополитических полюса: атлантистский — в лице Англии и Франции, евразийский — в лице России или СССР и центрально-европейский, евроконтинентальный — в лице Германии. Интересы атлантистов и евразийцев прямо противоположны, а Центральная Европа занимает промежуточное положение. В определённых ситуациях она может встать на сторону атлантистов и Запада, в других — сблизиться с Россией и Востоком. Это геополитическое уравнение решается снова и снова на всём протяжении последних веков. В том числе и с помощью войн. Если Евразия–Россия смыкается с Центральной Европой, то атлантисты неминуемо терпят поражение. Если атлантисты вступают в союз с Центральной Европой против России — Россия оказывается в безвыходном положении. Если Россия–Евразия объединяется с атлантистами — проигрывает в конечном счёте Германия.
Москва в своей европейской политике в новых условиях может ориентироваться либо на атлантизм, т. е. Англию под патронажем США, либо на континентальную Европу — Германию и всё чаще склоняющуюся к союзу с ней Францию. В данной связи стоит вспомнить демарш Германии Шрёдера и Франции Ширака против решения США вторгнуться в Ирак без всяких на то оснований, в результате чего наметились контуры «оси» Париж — Берлин — Москва. Путин явно симпатизирует этой «оси» как западному плечу старой схемы Хаусхофера Берлин — Москва — Токио. Давление на Путина со стороны США призвано пресечь даже слабые намёки на восстановление полноценной евразийской геополитики.
Для предотвращения крушения СССР после окончания Второй мировой войны в отношении Европы было два выхода: либо её завоевать вплоть до Атлантики, либо, наоборот, вернуться к границам Российской империи, но на условиях нейтрализации или, как тогда говорили, «финляндизации» всей Европы, т. е. с параллельным выходом западно-европейских стран из НАТО. Нынешняя ситуация практически ничем не отличается от описанной выше. Здесь очень важна сама постановка вопроса: либо экспансия, либо продолжение отступления, распада теперь уже и так значительно «усечённой» России.
Сближение с Европой возможно при различении подходов в отношениях между Западной Европой как Европой Атлантической, с центром в Лондоне, и Европой Континентальной, с центром в Германии. Главным вопросом для России, основным предметом политического торга в выстраивании отношений является вопрос безопасности. А главной угрозой безопасности России на европейском направлении является блок НАТО — инструмент американского контроля и подавления как самих европейских государств, в первую очередь Германии, так и России, своим продвижением на восток представляющий перманентную угрозу нашей безопасности. Таким образом, условием налаживания полноценных стратегических отношений с континентальной Европой должен стать выход государств Европы из НАТО, а в пределе — демонтаж самого блока НАТО, что является необходимым признаком «финляндизации» Европы и, как следствие, безопасности для России на западном направлении. Отсутствие американского контроля в лице НАТО является также условием для формирования европейского цивилизационного полюса складывающегося многополярного мира.
Главным интеграционным модулем построения многополярного альянса России с Китаем, который имеет признаки многополярного института, является Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Она задумана как форма постоянных консультаций ряда крупных держав евразийского континента по поводу региональных проблем и вызовов, касающихся каждой из них. Сама идея ШОС свидетельствует о многополярном подходе, так как основана на предпосылках того, что локальные проблемы должны решаться теми странами и теми обществами, которые имеют к ним прямое отношение. Глобальные инстанции при этом остаются в стороне.
Именно в ШОС, наряду с другими странами, на постоянной основе участвуют Россия и Китай. При формальном равноправии всех участников ШОС диспаритет потенциалов очевиден: в основании этой организации стоят Китай и Россия, а остальные страны, из числа бывших союзных республик Средней Азии, представляют «буферный регион», в котором традиционно сильно российское стратегическое присутствие и постепенно нарастает китайское. Россия и Китай недвусмысленно выражают свою ориентацию на многополярный мир, что полностью соответствует и позициям остальных участников ШОС, поэтому данная организация может рассматриваться как один из многополярных институтов.
Показательно, что в качестве стран-наблюдателей в ШОС принимают участие Индия, Иран, Пакистан и Монголия, то есть практически все крупные государства, имеющие непосредственное отношение к Центрально-Азиатскому региону. Если обратиться к стратегическим аспектам многополярной теории, то мы увидим в ШОС потенциал для формирования полноценной коалиции Heartlandʼа. То есть своего рода четвёртого полюса, который является ключевым для построения квадриполярной архитектуры, куда также входят Америка (Южная и Северная), Евро-Африка и Азиатско-Тихоокеанский регион.
Если отдельно остановиться на Индии, то следует признать, что, хотя она и проводит политику стратегического нейтралитета, индийское общество, культура, религия и ценностная система не имеют ничего общего с глобалистским проектом или с западноевропейским образом жизни. По своей структуре индусское общество — совершенно сухопутное, основанное на константах, довольно незначительно изменяющихся в течение тысячелетий. Индия по своим параметрам (демография, уровень современного экономического развития, интегрирующая культура) представляет законченное «большое пространство», которое органично включается в многополярную структуру. Российско-индийские отношения после освобождения Индии от англичан традиционно были очень тёплыми. Вместе с тем индийские правители постоянно подчёркивают приверженность многополярной модели мироустройства. При этом само индийское общество демонстрирует пример многополярности, при которой многообразие этносов, культов, локальных культур, религиозных и философских течений прекрасно уживаются друг с другом при всём их глубинном различии и даже противоречиях. Индия — это, безусловно, цивилизация, которая в ХХ веке после окончания этапа колонизации приобрела — по прагматическим соображениям — статус «национального государства»
Россия, Иран, Индия и Пакистан являются главными узлами в зоне евразийской пан-идеи. А Китай, со своей стороны, — опорой многополярности и соседней державой, от которой во многом зависит строительство многополярного мира. Даже предварительные консультации по частным вопросам с участием России и Китая уже превращают эту организацию в самостоятельную мировую силу. А проведение совместных военных учений в рамках ШОС (как это ежегодно имеет место начиная с 2007 года) при благоприятных обстоятельствах вполне может стать основой военно-стратегического партнёрства, а может быть, и «Евразийского альянса», симметричного альянсу Северо-Атлантическому (НАТО).
В любом случае сегодня Китай жёстко настаивает на многополярном миропорядке и в большинстве международных коллизий оппонирует однополярному подходу со стороны США и стран Запада. Только от США исходит единственная серьёзная угроза безопасности нынешнего Китая — американский военный флот в Тихом океане в любой момент может установить блокаду вдоль всего китайского побережья и тем самым мгновенно обрушить китайскую экономику, полностью зависящую от внешних рынков.
В модели многополярного мироустройства Китаю отводится роль полюса Тихоокеанского региона. Такая роль будет своего рода компромиссом между глобальным рынком, в условиях которого сегодня существует и развивается Китай, поставляющий на этот рынок огромную долю промышленных товаров, и полной закрытостью. Это в целом соответствует китайской стратегии, стремящейся максимально усилить экономический и технологический потенциал государства, прежде чем придёт момент неизбежного столкновения с США.
Асимметричной, но сопоставимой по экономическим показателям с Китаем региональной державой является Япония. Будучи сухопутным и традиционным обществом, Япония после 1945 года по итогам Второй мировой войны оказалась под американской оккупацией. Япония не самостоятельна в своей внешней политике, на её территории расположены американские военные базы, а её военно-политическое значение ничтожно по сравнению с экономическим потенциалом. Для Японии с теоретической точки зрения единственным органическим путём развития было бы включение в многополярный проект, что предполагает: установление партнёрских отношений с Россией (с которой до сих пор не заключён мирный договор — такую ситуацию искусственно поддерживают США, опасаясь сближения России и Японии); восстановление её военно-технической мощи как суверенной державы; активное участие в реорганизации стратегического пространства в Тихом океане; становление вторым, наряду с Китаем, полюсом всего тихоокеанского пространства.
Для России Япония была бы оптимальным партнёром на Дальнем Востоке, так как демографически, в отличие от Китая, она не представляет никакой проблемы; жизненно нуждается в природных ресурсах (что позволило бы России с опорой на Японию в ускоренном ритме технологически и социально оснастить Сибирь) и обладает большой экономической мощью, в том числе и в сфере высоких технологий, что стратегически важно для российской экономики. Но для того, чтобы такое партнёрство стало возможным, Японии необходимо сделать решительный шаг по освобождению от американского влияния.
Исламский мир, безусловно, объединённый религиозно с постоянно растущим осознанием своей идентичности, в свою очередь, делится на несколько «больших пространств»: «арабский мир», «зону континентального ислама» (Иран, Афганистан, Пакистан) и тихоокеанский регион распространения ислама. Особое место в этой картине занимают мусульмане Африки, а также постоянно растущие общины Европы и Америки. И тем не менее ислам — это именно цивилизация, всё более осознающая свои особенности и своё отличие от других цивилизаций — и в первую очередь от либерально-западной цивилизации, активно наступающей на исламский мир в ходе глобализации.
Для Ближнего Востока у США имеется свой Великий проект, GreaterMiddleEastProject. Он предусматривает «демократизацию» и «модернизацию» ближневосточных обществ и изменение структуры национальных государств в регионе (вероятный распад Ирака, появление нового государства Курдистан, возможное расчленение Турции и т. д.). В целом общий смысл проекта — усилить военное присутствие США и НАТО в регионе, ослабить позиции исламских режимов и стран с сильно развитым арабским национализмом (Сирия) и способствовать углублённому внедрению глобалистских паттернов в традиционную религиозную структуру обществ данного региона.
Евразийский союз заинтересован в прямо противоположном сценарии, а именно: в сохранении традиционных обществ и их естественном развитии; в поддержке арабских стран в их стремлении к построению общества на основании уникальной этнической и религиозной культуры; в сокращении количества или полном отсутствии американских военных баз на всём Ближнем Востоке; в развитии двухсторонних связей со всеми региональными державами этой зоны — в первую очередь с Турцией, Египтом, Саудовской Аравией, Израилем, Сирией и т. д.
Оптимальным для России был бы выход Турции из состава НАТО, что позволило бы резко интенсифицировать стратегическое партнёрство с этой евразийской по своей идентичности страной, пропорции между традиционным обществом и современностью в которой весьма напоминают российское общество. Турция за последнее десятилетие резко изменила манеру геополитического поведения, из надёжного оплота атлантизма превращаясь в самостоятельную региональную державу, способную проводить независимую политику даже тогда, когда она расходится с интересами США и НАТО и противоречит им. Поэтому сегодня вполне может идти речь о создании оси «Москва — Анкара», о которой пятнадцать–двадцать лет назад и речи быть не могло.
Далее к Востоку располагается самый главный элемент многополярной модели евразийского сектора — континентальный Иран. Ось «Москва — Тегеран» является главной линией в выстраивании того, что ещё Карл Хаусхофер называл евразийской «пан-идеей». Иран является тем стратегическим пространством, которое автоматически решает задачу превращения Евразийского союза в глобальную мировую силу. Если интеграция с Украиной является необходимым условием для этого, то стратегическое партнёрство с Ираном — достаточным.
Ось «Москва — Тегеран» должна представлять собой основанное на рациональном стратегическом расчёте и геополитическом прагматизме партнёрство во имя реализации многополярной модели мироустройства — единственной, которая устраивала бы и современный Иран, и современную Россию. Иран как любая «береговая зона» евразийского материка теоретически обладает двойной идентичностью: он может сделать выбор в пользу атлантизма, а может — в пользу евразийства. Уникальность нашей ситуации заключается в том, что в настоящее время политическое руководство Ирана, в первую очередь националистически и эсхатологически настроенное шиитское духовенство, стоит на крайних антиатлантистских позициях, категорически отрицает американскую гегемонию и жёстко выступает против глобализации. Действуя в этом ключе более радикально и последовательно, нежели Россия, Иран закономерно стал «врагом США номер 1». В этой ситуации у Ирана нет никакой возможности далее настаивать на такой позиции без опоры на солидную военно-техническую силу: своего потенциала Ирану в случае конфронтации с США явно не хватит. Поэтому Россию и Иран объединяет в общее стратегическое пространство сам исторический момент. Ось «Москва — Тегеран» решает для двух стран все принципиальные проблемы: даёт России выход к тёплым морям, а Ирану — гарантию ядерной безопасности.
Сухопутная сущность России и сухопутный (евразийский, коль скоро он антиатлантистский) выбор современного Ирана ставят обе державы в одно и то же положение по отношению к стратегии США во всём Центрально-Азиатском регионе. И Россия и Иран жизненно заинтересованы в отсутствии американцев поблизости от своих границ и в срыве перераспределения баланса сил в этой зоне в пользу американских интересов.
Потенциальный многополярный мир в своей четырёхполюсной версии (квадриполяризм) представляет собой четыре мировые зоны, которые делят земной шар по меридиану. В первой зоне располагаются два американских континента. Это первый полюс. Его центр находится в Северном полушарии и совпадает с США. Эта модель воспроизводит доктрину Монро или статус США как великой региональной державы, которого она достигла к концу XIX столетия, освободившись от европейского контроля и, напротив, установив свой контроль (экономический и политический) над большинством стран Латинской Америки.
В составе этой зоны, находящейся под стратегическим контролем полюса США, можно выделить два или три «больших пространства». Два — в том случае, если объединить близкие по социально-политическому и культурному укладу США и Канаду в одно «большое пространство», а всю Латинскую Америку по тому же признаку оформить в другое «большое пространство». Три «больших пространства» получаются в том случае, если мы разделим те латиноамериканские страны, которые достаточно глубоко интегрированы с США и находятся полностью под их контролем, и те, которые тяготеют к созданию собственной геополитической зоны, противостоящей США (к чему явно склоняются Куба, Венесуэла, Боливия и неявно Бразилия, Чили и т. д.).
В целом Латинская Америка всё громче заявляет о неприятии американского контроля. И кроме тех стран, которые находятся в авангарде этого процесса — Венесуэлы, Боливии и Кубы, чрезвычайно важны шаги таких стран, как Бразилия, недавно сорвавшая США проект экономической интеграции двух Америк под эгидой Вашингтона.
Африканская цивилизация является потенциальным полюсом многополярного мира. Однако на данный момент как пространство, подлежащее интеграции в самостоятельный полюс многополярного мира, африканская цивилизация существует в форме умозрительного проекта. Народы Транссахарской Африки чрезвычайно разрозненны и объединены в национальные государства по чисто колониальному признаку. У них нет никакой общей культурной идентичности или цивилизационной системы. Чисто теоретически на основании расовых, пространственных, геополитических, экономических и социологических особенностей в какой‑то момент народы Африки могли бы осознать, а точнее, сконструировать, своё единство. Такие проекты существуют — например, проект Соединенные Штаты Африки, Организация Африканского Единства, Панафриканское экономическое сообщество и т. д. Совокупность населения и территория делают эту теоретическую конструкцию весьма внушительной (третье место по демографии и первое по объёму занимаемого пространства в мире). Но для того, чтобы эта зона превратилась в самостоятельный полюс, должно пройти, видимо, довольно много времени.
ЕВРАЗИЙСКИЙ СОЮЗ: «ДОРОЖНАЯ КАРТА»
Принимая, что основным ориентиром евразийской интеграции на сегодня является Евразийский союз, следует определить этапами евразийской интеграции следующие шаги: интенсификация военно-стратегического сотрудничества в рамках ОДКБ; экономическое партнёрство в рамках ЕврАзЭС; союзное государство Россия–Белоруссия; проект Единого экономического пространства с учётом Украины, частично — структуры СНГ. В целом с точки зрения классификации интеграционных типов в теории международных отношений складывающийся Евразийский союз относится к цивилизационному типу интеграции, захватывающему только те страны и общества, которые имеют общую культурную составляющую и сходную социально-политическую систему, а также общие исторические и религиозные корни. Современное евразийство готово к интеграции и объединению близких культур и цивилизаций на базе «теории автаркии больших пространств» или «региональной глобализации».
Перечислим мировоззренческие принципы, на которых должна строиться идеология интеграционного проекта на евразийском пространстве:
— сочетание императива стремительной модернизации общества с сохранением исторических констант, модернизация и традиция, развитие и консерватизм;
— евразийская интеграция должна проходить на новых идейных основаниях — на принципах сохранения суверенитета, демократии, руководствуясь императивом экономического развития. Евразийская интеграция — это не возврат к «колониализму» или «советизму». Мировоззренческая, идейная основа интеграции в данном случае совершенно иная;
— утверждение дифференциализма, плюрализма ценностных систем против общеобязательной доминации какой‑то одной идеологии. В настоящее время такой идеологией-противником выступает американская либеральная демократия;
— традиционализм, опора на традиционные, консервативные ценности, бережное отношение к религиозным и культурным традициям всех этносов и народов Евразии. Их сохранение, борьба против уничижения культур, догматов и обрядов традиционных обществ. Императив межконфессионального диалога и активного взаимодействия традиционных религиозных организаций на пространстве Евразии;
— представление об интеграционном проекте как о «государстве-мире», «государстве-континенте», «государстве-материке», если использовать терминологию ранних евразийцев. Интеграция в рамках культурно и стратегически объединённых «больших пространств» как альтернатива стремительно теряющим суверенитет национальным государствам и глобалистским планам по созданию «мирового правительства»;
— развитие концепции «прав народов», начало разработке которой положил немецкий геополитик, политолог, политический философ, социолог, юрист Карл Шмитт. «Права народов» как органических социальных объединений должны стать концептуальной основой сопротивления всемогуществу «золотого миллиарда» и неоколониальной гегемонии «богатого Севера»;
— этнос как ценность и субъект истории против обезличивания народов и отчуждения в искусственных социально-политических конструкциях;
— ценности социальной справедливости и солидарности людей труда, традиционно поддерживаемые народами будущего Евразийского союза, против эксплуатации и культа грубой наживы.
Евразийский союз основывается на принципах межконфессионального диалога, в первую очередь христианско-исламского. Для решения межконфессиональных проблем он предлагает третий путь — диалог активных, глубоко, фундаментально верующих людей, стратегический союз созидательных фундаменталистов как в России, так и шире — в странах СНГ и в мире. Такой подход должен стать новой моделью межконфессионального диалога, основанного на понимании глубин собственной традиции и традиций другого народа. Евразийский союз должен объединить полюсы, призвать людей, глубоко и живо переживающих уникальность своей веры, не к слиянию, но к глубинному взаимопониманию и стратегическому альянсу традиций.
Следует признать, что догматические противоречия между православием, исламом, буддизмом и иудаизмом в равной степени неснимаемы. Попытка примирить их на этом уровне катастрофична для этих религий и невыполнима. Поэтому базой для межконфессионального диалога евразийство выбирает не догматику, которая и в случае православия, и в случае ислама и иудаизма, и в случае других конфессий несводима к универсальной форме, но общность интересов всех традиций перед угрозой глобальной секуляризации и отказа от религиозности вообще, её растворения.
У религий есть неснимаемые противоречия. Но есть и нечто общее — общий враг — секулярный глобализм западного, американоцентричного образца. Когда такого врага не было, межрелигиозные противоречия были в центре внимания (правда, не везде и не всегда). При наличии общего врага — отрицательного знаменателя — традиционные религии получают новую базу для сотрудничества и союзничества. В этом — смысл евразийства.
Каждая религия декларирует монополию на истину и не может от этого отказаться. Но секулярный глобализм агрессивно (или мягко) распыляет все эти претензии. Православие и ислам в их традиционалистской версии также являются жертвой этого процесса. Глобализация готова принять только «реформированные» версии религий, их эрзацы, искажённые в угоду нормам «прав человека», «толерантности», «политкорректности» и т. д. Открытое общество глобализма отрицает саму возможность «догматики», утверждая, что истина есть переменчивый и относительный продукт коллективного договора. Это означает, что традиционные религии в глобализме обречены. Наиболее ответственные и последовательные представители традиционных конфессий это прекрасно осознают и сознательно делают ставку на Евразийский союз (или взаимодействие с ним).
Говоря о роли ислама в процессе строительства Евразийского союза, мы можем зафиксировать существование двух различных типов ислама, которые можно условно назвать «евразийским» и «атлантистским». Именно евразийский, многополярный ислам — естественный союзник православной евразийской России. Концепция евразийского ислама весьма продуктивна, поскольку она не настаивает на тех или иных политических или догматических установках, она лишь обращает внимание на дух того исламского общества, с которым мы имеем дело в рамках большого пространства Евразийского союза. И если этот дух традиционный, следует относиться к такому исламу как к естественному союзнику. Россия в своём новом качестве должна искать стратегических партнёров среди народов исламской уммы евразийской ориентации. Именно из такого подхода мы можем сделать много важнейших выводов относительно того, какой должна быть российская внешняя политика по отношению к исламскому миру по мере укрепления и развития в ней евразийских тенденций. Речь здесь идёт не просто о христианско-исламском диалоге, а о стратегическом партнёрстве традиционных евразийских конфессий.
Понятие «модернизация» состоит из двух частей. С одной стороны, существует модернизация техническая. Этот аспект модернизации воплощён в новых технических достижениях, средствах связи, средствах получения денег, новых материалах, новых информационных технологиях и фундаментальных нанотехнологиях. Объектом этой модернизации являются инструменты, средства, которые облегчают человеку жизнь, делают мир комфортнее, удобнее, быстрее, эффективнее.
Но есть и другая сторона модернизации, это модернизация моральная, культурная и социальная. Если объектом первой модернизации являются инструменты, то во втором случае — народ, общество, государство, мораль, нравственность, устои, культура. В этом случае модернизация имеет совершенно иное значение. Например, модернизация нравов — это отказ от традиционных ценностей: сначала отказ от церковных браков, потом отказ от браков, которые оформляются какой‑то гражданской инстанцией, дальше следует разрешение однополых браков, ну а потом, совершенно логично, — полная отмена института брака и полигамия, становящаяся социальной нормой.
Точно по тому же пути происходит модернизация культурная. Традиционно основой культуры являлось религиозное искусство. Религиозная живопись, литература, религиозное пение — модернизируя это, мы прошли период светской культуры, потом авангардной, завершив всё постмодернистскими фрагментами мира, организованными случайным образом, которые тоже теперь являются элементами культуры. Моральная модернизация приводит к распаду традиционных отношений между людьми. Каждый человек становится сам за себя и не признаёт никаких общественных или социальных нормативов. Таким образом, модернизация в этих сферах означает отказ от консервативных устоев, от традиционных форм нравственности, от традиционного мировоззрения, религиозных норм, от ценностей семьи, коллектива, народа, этноса, общины, то есть всего того, что составляет коллективную идентичность людей.
Эта модернизация и сопровождает модернизацию техническую. Называется и то и другое одними и теми же определениями — «прогресс», «совершенствование», «развитие». Под этими привычными для нас словами содержатся два довольно различных значения.
За возможность своего материального и ничем не ограниченного в моральной и социальной сферах развития люди заплатили смертью Бога. Для того чтобы появился человек модернизированный, необходимо было сбросить Бога с его пьедестала. В этом — богоборческая сущность гуманизма, о котором говорили многие философы XIX и XX веков. В процессе модернизации появился автономный человек, который стал называть себя «свободным». Таким образом, элементом модернизации неизбежно является богоборчество. Когда появился этот свободный, автономный человек, который стал насаждать свою особую гуманистическую культуру с опорой на собственные силы и полностью развил свою техническую мощь, свои социальные институты, свою богопротивную либеральную демократию и другие находки социально-культурной модернизации, в этот самый момент философы-постмодернисты и разоблачили модерн, объявив, что теперь человек стал Богом. С точки зрения постмодерна обожествлённый человек также создает репрессивные иерархии.
И вот тогда возникла идея убить уже самого человека. Один известный французский философ — Бернар-Анри Леви — провозгласил смерть человека, другой философ — Ролан Барт — провозгласил смерть автора. Общество без людей и текст без автора стали нормой современной постмодернистской культуры. Человек сначала убил Бога, а потом, в поиске всё новой и новой модернизации, нового освобождения, дошёл до того, что стал в тягость самому себе. Возникла идея ризомы, неопределённого полуклубня, киборга, клона. Логичный конец модернизации.
Евразийство рассматривает существующую ситуацию в особой перспективе. Исходя из утверждения, что главный враг — западная цивилизация, оно обобщает все антизападные тезисы — геополитические, мировоззренческие, религиозные, исторические, культурные и социально-экономические, вычленяя их из проекта модернизации для спасения российской самобытности перед угрозой глобализации и атлантизма.
Евразийцы утверждают идентичность России в широком цивилизационном смысле, где общий знаменатель подводится под разные этические, расовые, культурные и конфессиональные секторы. Все вместе они составляют уникальную евразийскую цивилизацию — Россию–Евразию. Евразийство против растворения России в западной цивилизации, против пути на Запад, при этом отлично понимая, что одна Россия в условиях глобализации просто отсидеться не может. Она не может быть замкнута исключительно на себе. На новом этапе необходимо сформулировать и предложить остальным народам альтернативный идеал, иную, не западническую, не атлантистскую, не либерал-демократическую формулу мессианства. Российская самобытность и многоукладность существовали всегда. Россия никогда не была и не смогла бы стать полноценной западной гражданской страной. Цветущая сложность, свойственная традиционному обществу, обществу имперского типа, сохранялась у нас в самые тяжёлые периоды. В России никогда не существовало универсальной модели для всех входящих в нее этносов, даже при коммунистах. Всегда сохранялись архаические пласты, сохранялось многоцветье, на основании которых и нужно формировать евразийскую культурную идентичность, сочетающую в себе элементы традиционного общества (мораль, этика, культура) и модернизации (техника, наука).
Евразийский союз — это экономика третьего пути, модель, основанная на сочетании государственной, общественной и частной форм собственности, где все они ориентированы на общую цель — общенародное процветание (перед лицом безысходной полемики между разрушительным догматическим либерализмом и исторически проигравшим и столь же догматическим марксизмом). Евразийство предлагает собственное экономическое учение, отличное как от либерализма, так и от марксизма. Обычно в отношении подобной теории принято использовать определения «третий путь», «экономика третьего пути».
Евразийство и либерализм — это полярные мировоззрения. Из этого следует интересный вывод: диалог с либералами конструктивен, так как подтверждает основные установки евразийства. Либерализм сегодня доминирует, евразийство же есть фундаментальная революционная идеология, направленная на ниспровержение существующего доминантного глобального дискурса.
Евразийская экономическая модель основана на принципе, противоположном либеральному универсализму. Каждая историческая общность имеет собственную уникальную историю экономического развития, особую структуру хозяйственного организма. Система критериев, согласно которым оценивается эффективность экономики, параметры её достижений или недостатков не могут быть оторваны от исторического, социального и культурного контеста данного общества. Классическая школа западной экономической мысли исходит из ошибочной предпосылки относительно того, что экономическое развитие всех народов и государств движется в одном направлении и по одной и той же траектории, только с разными темпами. На этом убеждении основывается представление «о несомненных преимуществах западной экономической модели как наиболее продвинутом этапе в реализации общей для всех народов экономической модели». Отталкиваясь от этого убеждения, Запад считает себя вправе выступать экономическим арбитром в мировом масштабе, навязывая всем остальным ту систему экономических критериев, которые отражают логику развития экономических систем западных стран.
Евразийская экономическая модель исходит из противоположного принципа — из невозможности оценки хозяйственных систем различных народов, отправляясь от общего абстрактного критерия и в отрыве от исторической и культурной реальности. Против экономического монизма либеральной политэкономии евразийское мировоззрение выставляет концепцию экономического плюрализма. На практике это означает признание того, что мировая экономическая система состоит из отдельных суверенных хозяйственных единиц, развивающихся по своей внутренней логике и не могущих быть оцененными исходя из одной общей теории. Точно так же, как невозможно доказать на основании абстрактных критериев превосходство одной культуры над другой, истинность одной конфессии в сравнении с иной, преимущества одной расы над другой, невозможно утверждать преимущество одной системы хозяйства над другой, поскольку это означало бы перечёркивание самобытной экономической истории каждого конкретного народа и государства.
Задача евразийской экономики — гарантировать в рамках своей доминации суверенность, сохранение и органическое развитие всех существующих экономических систем, отражающих культурно-исторический путь конкретных народов. Экономический плюрализм евразийской модели на хозяйственном уровне отражает принцип многополярности, на которую ориентирована евразийская геополитика.
Императивом развития российской экономики является требование обязательной многоукладности, дифференцированного сочетания различных экономических систем — от государственного контроля (в стратегических областях) до свободного рынка (в мелком и среднем производстве, системе торговли, услуг) через разнообразные формы коллективного хозяйствования (кооперативы, акционерные предприятия и т. д.).
Обозначим контуры складывающего Евразийского союза с учётом изложенных выше тезисов. Развивая и суммируя их, мы можем сказать, что это, по сути дела, политическая философия, которая имеет три главных принципа, три главных ядра. Первое ядро — это строительство многополярного мира. Не однополярного мира, то есть не американской гегемонии, и не бесполярного мира, некоего глобального, с несуществующим центром, который на самом деле прикрывает доминацию транснациональных корпораций и власть мировых элит. Евразийцы говорят о многополярном мире, где существует несколько конкретных региональных полюсов влияния. Из их баланса складывается справедливая система распределения сил и зон влияния. Только многополярный мир, и одним из полюсов такого справедливого мира становится Евразийский союз.
Из концепции многополярного мира вытекает второе ядро евразийской политической философии — это интеграция постсоветского пространства. Россия одна не может быть полюсом многополярного мира, самостоятельным и законченным. Для того чтобы выстроить этот полюс, России нужны союзники, нужны интеграционные процессы на постсоветском пространстве: Казахстан, Беларусь, Украина, Молдова, Армения, желательно Азербайджан. Также для полноценного евразийского интеграционного объединения необходим выход в глубину Центральной Азии в лице Киргизии, Таджикистана. Объединив энергетические, экономические, военно-стратегические потенциалы бывших советских республик, пространственные зоны извлечения природных ископаемых, их маршрутов по доставке, блок этих государств превращается в мировую силу, в глобального игрока, посредством появления которого Евразийский союз возвращается на историческую арену. Это вытекает напрямую из идеи необходимости построения многополярного мира. Сегодня евразийство в институциональном отношении воплощено в трёх важнейших структурах, объединяющих постоветское пространство:
— ЕврАзЭС как модуль экономической интеграции и та структура, на основе которой вырастет будущий политический Евразийский союз;
— ОДКБ как военно-политический союз;
— Международное евразийское движение как структура, призванная способствовать интеграции гражданских обществ стран Евразии, как пространство активного диалога интеллигенции наших стран, экспертного сообщества, интеллектуальной, научной элиты, и шире — простых людей.
Третье ядро евразийской политической философии — это переход России от той либерально-демократической модели, которая в 1990‑е годы была скопирована с Запада, на совершенно особый русский путь развития. Специфика нашего общества состоит в том, что у нас не сложилось полноценной буржуазной нации, не оформилось единого гражданского общества, основанного на принципах индивидуализма, либерализма, как, например, общество американское или европейское. Система ценностей России радикально иная. И эта система имеет как одно стратегическое единство вокруг ядра русских, так и полифонию этносов (не наций, а именно этносов), которые живут на территории России, на территории постсоветского пространства, образуя цивилизационное единство. Это — евразийство во внутренней политике — единое стратегическое управление, единое государство и множество этнических групп, каждая из которых не представляет собой национального или какого‑то политического образования, но представляет собой части духовного сокровища нашего общего государства.
Владимир Путин уже высказывался о необходимости проведения различия между нацией и этносом. «Нация» в классическом понимании этого термина означает граждан, политически объединённых в единое государство. Во французском языке есть устойчивый политологический термин Etat-Nation, «государство-нация», показывающий, что нация неразрывно связана с политической системой государства, объединяет в особое образование граждан этого государства.
Не всякое государство есть «государство-нация». Государствами-нациями (или национальными государствами) являются современные государства европейского типа, чаще всего светские и основанные на политической доминации буржуазии. Только к гражданам такого современного светского (секулярного, не религиозного) буржуазного государства мы можем с полным основанием применить определение «нация». В других случаях это будет неправомочным перенесением одного смыслового комплекса на совершенно другой. Нация — одна, как единое государство, а этносы различны, и здесь очень важно не допускать ни возникновения малого сепаратистского национализма, ни национализма большого народа. Эти националистические модели не совместимы с евразийской природой нашего общества и вступают в противоречие с его многовековыми традициями. Если мы хотим сохранить, укрепить и расширить зону нашего влияния, мы должны быть евразийцами и основывать нашу политику на этой евразийской политической философии.
Евразийский проект начал получать воплощение и во внутренней политике России. Этот процесс займёт какое‑то время и потребует серьёзной переделки нашей политической системы, изменения определённого баланса сил между центром и регионами, причём в две стороны. С одной стороны, речь пойдёт о ликвидации такого понятия, как национальная республика внутри России. Но одновременно произойдёт расширение полномочий этносов, проведение сознательной политики на укрепление и культурное возрождение языковых, религиозных, культурных общностей на территории России. То есть двоякий баланс не только в одну сторону, в сторону централизации, но ещё и в сторону децентрализации, только по другому, евразийскому сценарию, противоположному идее создания единого гражданского общества, основанного на индивидуалистическом представлении о человеке. Мы входим в эпоху совершенно новой политической реальности, это не либеральная модернизация, это строительство евразийской державы — интегральной, мощной, мировой, с социальными особенностями, со специфическими принципами и ценностями, которые составляют уникальную особенность всей нашей евразийской общности.
Александр ДУГИН
Доклад "О геополитике евразийской интеграции", прочитан в рамках Изборского клуба.
Опубликован на сайте Института Динамического Консерватизма.
Источник: ruska-pravda.com.
Рейтинг публикации:
|
