Европа, международная система и смена поколений
Джордж Фридман
Изменения в международной системе происходят в малых и больших дозах, но фундаментальные основы остаются неизменными. Например, с 1500 по 1991 европейская глобальная гегемония оставалась основным принципом функционирования миросистемы. В пределах этих общих рамок международная система регулярно перетасовывалась, поднимая и опуская силы, фрагментируя одних и усиливая других, и так далее. Иногда это происходит в результате войны, иногда по экономическим или политическим причинам. Хотя базовая структура мира остаётся неизменной, точный способ её функционирования меняется.
Фундаментальные основы европейского доминирования длились 500 лет. Эпоха истории кончилась в 1991, когда Советский Союз – последняя из великих европейских империй – пал с глобальными последствиями. В Китае площадь Тяньаньмень отбросила Китай на поколение назад. Китай продолжил процесс экономического развития, но КПК осталась правящей силой. Япония пережила экономический кризис, положивший конец периоду быстрого роста и сделавший вторую по величине экономику мира менее динамичной, чем ранее. И в 1993 вступило в силу Маастрихтское соглашение, создав современный Евросоюз и открыв возможность так называемых Соединённых Штатов Европы, которые могли бы уравновесить Соединённые Штаты Америки.
Постевропейская эра
Все эти события произошли в нестабильный период после Эры Европы и перед… чем-то ещё. Чего точно, мы ещё не уверены. За последние 20 лет мир изменился. С 1991 страны мира почувствовали края новой системы. Последние двадцать лет были периодом междуцарствия, периодом эволюции от власти старого к власти нового.
Четыре события должны произойти прежде, чем новая эра на самом деле наступит. Во-первых, американцы должны выучить разницу между «превосходящей силой» (которой они обладают) и «всемогуществом» (которого у них нет). Войны в исламском мире весьма убедительно это показывают. Во-вторых, российская власть должна перестроиться из своей постсоветской формы в нечто более представляющее силу России. Это показывает русско-грузинская война в августе 2008 года, которая восстановила Москву в качестве лидера более широкого региона. В-третьих, Китай, который соединяет своё экономическое, политическое и военное будущее с глобальной системой, неподконтрольной ему, нуждается в реорганизации. Этому ещё предстоит произойти, но скорее всего после четвёртого события: европейские институции, созданные функционировать по правилам предыдущей эпохи, должны быть рационализированы с миром, где американцы больше не подавляют европейский национализм.
С преимуществом послевидения, мы знаем, что финансовый кризис 2008 года инициировал последние два события. Первым результатом финансового кризиса стало более глубокое проникновение государства в финансовые рынки, которые не были ему подконтрольны. Операции по спасению банков, в частности в США, создали ситуацию, в которой решения политических лидеров и центробанков были более значимыми для финансового статуса страны, чем операции рынка. Это было не беспрецедентно для США: кризис муниципальных долговых бумаг 1970-х, кризис долгов Третьего мира и кризис сбережений и долгов имели похожие последствия. Финансовый кризис и результирующий экономический кризис ударили по США, но их режим остался на плаву, даже когда недовольство элитами выросло.
Но финансовый кризис имел наибольшие последствия в Европе, где он вызвал смену поколений. С 1991 года идея евроинтеграции была движущей силой глобальной экономики. Как уже упоминалось, она также была представлена, как неявная альтернатива США в качестве глобального центра притяжения.
Сообща европейская экономика немного больше, чем экономика США. Будучи мобилизированной, эта прирождённая сила делала Европу равной США. На арене внешней политики европейцы представляли себя с другим подходом к международным отношениям, чем американцы. Это базировалось на концепции «мягкой силы» (которая происходит из экономического и политического превосходства, в противоположность военному доминированию) – инструмента, с помощью которого предполагалось управлять Евросоюзом. И Европа была одним из крупнейших потребителей товаров, в частности китайских (она импортировала больше, чем это делали США в последние годы). Взятые вместе, европейская сила и успешность могли позволить изменение международной системы – и по предположению предыдущего поколения это изменение успешно осуществлялось.
В контексте наступающего европейского финансового кризиса, суть не в том, выживёт ли «евро» или смогут брюссельские регуляторы предвидеть аспекты итальянской экономики. Фундаментальный вопрос, останутся ли прежними основные концепции ЕС. Ведь очевидно, что Евросоюз 2007 не тот, который сегодня. Его формальные структуры прежние, но он уже не функционирует прежним образом. Обстоятельства, которым он противостоит, радикально другие. Более того, отношения между нациями в составе ЕС приняли совсем иную динамику. Вопрос развития Евросоюза сменился вопросом его выживания. Некоторые думают, что это временные трудности. Мы же видим это как перманентные изменения в Европе, с глобальными последствиями.
Европейский Союз возник с задачей создания системы взаимозависимостей, в которой война в Европе была бы невозможной. Учитывая европейскую историю, это был чрезвычайно амбициозный проект, поскольку война и Европа всегда шли рука об руку. Идея состояла в том, что с присоединением Германии к Франции возможность значительного европейского конфликта была бы управляемой. Поддерживала эту идею концепция, что проблема Европы является проблемой национализма. Если не усмирить национализм, то вспыхнет война. Война в Югославии после коллапса коммунизма увеличила сумму европейских страхов. Но не возник вопрос просто отменить национализм в Европе.
Национальная идентичность также глубоко была внедрена в Европе, как и в других местах, и исторические различия подкреплялись историческими обидами, в частности в отношении Германии. Реальным решением проблемы европейских войн было бы создание европейской нации, но это было попросту невозможно. ЕС попыталось решить эту проблему, сохраняя одновременно национальную идентичность и национальные режимы. Одновременно, была создана более широкая европейская идентичность, основанная на наборе принципов и, прежде всего, на идее единой европейской экономики, связывающей между собой разные народы.
Основанием, весьма убедительным, была мысль, что если ЕС обеспечит фундамент европейского процветания, то дальнейшее существование наций в Европе не будет угрожать Евросоюзу. Возможно, со временем, это приведёт к отказу от определённых национализмов в пользу европейской идентичности. Подразумевалось, что процветание заставит национальные идентичности и разногласия затихнуть. Если бы это было правдой, это могло бы сработать. Но в Европе намного больше политических разговоров, чем реального расширения торгового пространства, и экономики Европы явно не равнозначны.
Германия и периферия
Германская экономика задумана, как экспортоориентированная. Её индустриальная мощь превосходит внутреннее потребление, она должна экспортировать для процветания. Зона свободной торговли, построенная вокруг второй в мире по величине экспорта экономики, по определению будет невообразимо подавлять развивающиеся экономики, ищущие роста через собственный экспорт. Европейская зона свободной торговли систематически игнорировала способность европейской периферии развиваться из-за присутствия экспортозависимой экономики, которая одновременно проникала в связанные с ней экономики и мешала их развитию.
Между 1991 и 2008 всё это было скрыто под кажущимся процветанием. Первый же кризис, между тем, показал скрытый водораздел. Американский кризис спровоцировал его, но любой другой финансовый кризис проявил бы растущие противоречия точно также. Это не был кризис евро, это не был даже экономический кризис. Это был кризис национализма.
Европейские элиты создали и связали себя мс идеей Европейского Союза. Элита Европы глубоко привязана к европейской финансовой системе, как принципу, была европейской в своих душах. Когда наступил кризис, их основным убеждением было, что кризис – это техническая проблема, которую можно разрешить в рамках ЕС. Сделки были заключены, структуры созданы и транши проведены. Но кризис не ушёл.
Германо-греческие отношения были не сущностью проблемы, но её детищем. Для немцев греки были безответственными распутниками. Для греков Германия использовала зону свободной торговли ЕС и её монетарную систему для смещения европейской экономики в свою пользу, собирая огромные прибыли в предыдущие периоды и делая всё возможное, чтобы сохранить их во времена трудностей. Для немцев Греция создала кризис суверенного долга. Для греков кризис суверенного долга был результатом диктуемой Германией торговли и монетарных правил. Немцы обижались, что они должны спасать греков. Греки обижались, что они вынуждены терпеть аскетизм. С немецкой точки зрения греки врали, когда одалживали деньги. С греческой точки зрения, в их лжи было осознанное сотрудничество германских и прочих банкиров, которые зарабатывали на даче в долг, вне зависимости от возможности выплатить этот долг.
Бесконечная литания – это не суть. Суть в том, что это две суверенных нации с фундаментально разными интересами. Элиты обеих стран пытаются создать решение в рамках существующей системы. Общественность обеих стран сомневается в необходимости нести груз ответственности. Немцы не хотят выплачивать греческие долги. Грекам не интересно брать на себя аскетизм, чтобы удовлетворить немецких избирателей. На одном уровне происходит сотрудничество ради решения проблем. На другом – взаимное недоверие к элитам и их попыткам решить проблемы, вкупе с подозрением, что это проблемы элит, которые они хотят переложить на плечи граждан. Но проблема больше, чем просто германо-греческие дебаты. Система была создана в мире, в котором европейская политика была задекларирована в состоянии неопределённости. Германия была оккупирована. Американцы обеспечили безопасность и не позволяли внутри европейских конфликтов. Теперь американцы ушли, германцы вернулись, и европейская международная политика бьётся на поверхности.
Если коротко, европейский проект проваливается точно на проблеме, которую он был призван решить – на национализме. Возможности лидеров заключать соглашения зависят от ускользающей легитимности. Общественность пока не обозначила альтернатив, но процесс продолжается. Это похоже на то, что происходит в США, но с одной существенной разницей: в США напряжённость между массами и элитами не угрожает дезинтеграцией республики. В Европе угрожает.
Европа потратит следующее поколение пробираясь сквозь это. Сможет ли она справиться с этим, остаётся неизвестным (хотя я сомневаюсь). Мы знаем, что напряжённости между народами и между элитами и массами переопределят, как будет жить Европа. Даже если не будет становиться хуже, ситуация уже вышла за рамки того, что кто либо мог себе представить в 2007 году. Вдалеке от возникновения в качестве единой силы, вопрос будет в том, насколько разъединённой станет Европа.
Хвиля
Рейтинг публикации:
|
