Чем сильнее производство, тем больше рынок, пригодный для его деятельности. Понятно, развитая экономика остро нуждается в свободе торговли. Не зря Великобритания уже к началу XIX века пропагандировала эту свободу как идеал для всего человечества.
Но ещё парой веков ранее Оливёр Робёртович Кромвелл в бытность свою лордом-защитником Англии учредил навигационный акт, позволяющий ввозить товары в порты страны либо на судах производителя этих товаров, либо на английских. А ещё раньше английская прядильная и текстильная промышленность развивалась запретом вывоза необработанной шерсти: бесчисленные нидерландские мануфактуры, заточенные под английское сырьё, разорялись, зато Англия формировала у себя новые отрасли.
Да и французскую промышленность создавал Жан Батист Николаевич Кольбер — жесточайшими запретами на ввоз всего, что хотя бы теоретически можно было произвести на его родине. Только век спустя его преемник на посту министра финансов Анн Робер Жак Мишель-Этьенович Тюрго, спросив французских промышленников, в чём ещё они нуждаются для своего процветания, услыхал «laissez faire» — «позвольте делать», то есть снимите с нас все ограничения (эти слова впоследствии стали символом всей концепции свободного — без участия государства — развития экономики). Только к этому времени производство, созданное усилиями всей страны, стало конкурентоспособным.
Общую теорию протекционизма — создания новых отраслей под защитой государства — разработал Даниэль Фридрих Йоханнович Лист. В полном соответствии с этой теорией формировалась промышленность сперва Пруссии, а затем и всей (за вычетом Австрии) объединённой вокруг неё Германии. Первоначально эта промышленность была откровенно неспособна к открытой конкуренции: надпись Made in England придумана ради отличения добротной британской продукции от халтурных германских подражаний. Но уже на рубеже XIX–XX веков германская продукция стремительно теснила британскую на всех рынках мира (что и вынудило Британию стать активной участницей Первой Мировой войны, а не — согласно первоначальным планам — сторонней поставщицей вооружений всем заинтересованным сторонам; эту роль взяли на себя Соединённые Государства Америки, где протекционизм процветал с момента победы севера в гражданской войне 1861–5-го годов).
В нашем отечестве промышленность тоже формировалась под мощной защитой. Выдающиеся организаторы и систематизаторы Сергей Юльевич Витте (в бытность свою министром финансов) и Дмитрий Иванович Менделеев (как научный консультант министра) совместно разработали таможенный тариф, не одно десятилетие бывший общемировым образцом протекционизма.
К сожалению, финансовые трудности, порождённые неудачной для России войной с Японией, принудили принять условия французских кредиторов — раскрытие большей части отечественного рынка в обмен на займы. Это — далеко не единственная причина катастрофического отставания российской промышленности от европейских норм к началу Первой Мировой войны. Но причина очевидная, бесспорная и очень болезненная.
Преодолеть отставание удалось только в советское время. Инструментов для этого использовано множество. В том числе и монополия внешней торговли — крайнее выражение протекционизма.
Вероятно, если бы Всемирная Торговая Организация (ВТО) существовала в 1960-е годы, СССР вступил бы в неё практически безболезненно: тогда у нас технически сложные отрасли работали в основном не хуже (а на многих направлениях, вроде космоса и вычислительной техники, лучше) мирового уровня. К сожалению, с тех пор мы утратили слишком многое. Застой конца 1970-х, управленческая лихорадка первой половины 1980-х, продиктованные полнейшим непониманием простейших законов экономики реформы до конца 1990-х уничтожили едва ли не все отечественные высокие технологии, так что сейчас почти всё серьёзное производство вынуждено опираться на зарубежные идеи или — в лучшем случае — на зарубежное производство ключевых компонентов.
Воссоздать — а тем более создать заново — конкурентоспособные производства можно — в полном соответствии с теорией Листа — только под надёжной государственной защитой. Но правила ВТО практически открытым текстом запрещают защищать всё, чего не было в стране к моменту вхождения в организацию. Если нас вступят в ВТО сегодня, мы окажемся прикованы к экспорту сырья и отвёрточной сборке зарубежных разработок на веки веков.
Значительная часть отечественных экономических руководителей понимает эту опасность. До недавнего времени переговоры о вступлении России в ВТО шли в режиме взаимного блефа. Запад пугал, что не пустит нас туда, дабы выжать из нас разнообразные досрочные услуги (не зря ещё в апреле нынешнего года премьер РФ прямо запретил исполнять ограничения, налагаемые ВТО, до момента официального принятия страны туда). Мы же старательно изображали готовность влезть в ВТО, дабы наши стратегические конкуренты не искали иные способы давления на нас.
К сожалению, значительная часть высшего российского чиновничества рассматривает ВТО скорее как удобный канал регулярных зарубежных командировок, нежели как рыночный инструмент. А правоверные либертарианцы — вроде Дворковича с Юргенсом — и вовсе свято веруют: что хорошо для General Motors, хорошо не то что для Соединённых Государств Америки, но даже для России. Понятно, для них ВТО стала самоцелью, независимой от экономики.
До недавнего времени ещё можно было надеяться на внешние тормоза. Так, Грузия постоянно выдвигала заведомо неприемлемые для России требования — вроде наличия грузинских таможенников на границах России с Абхазией и Южной Осетией. Но в последние дни Грузии, похоже, выкрутили руки, так что она предлагает почти приемлемые условия — вроде предоставления ей учётных данных по движению товаров через границы республик, ещё недавно хотя бы номинально входивших в её состав.
К сожалению, не исключено, что ещё в нынешнем году все формальности, связанные со вступлением в ВТО, завершатся. И тогда следующему президенту придётся отменять не только формальные мелочи вроде постоянно летнего времени (как известно любому, хоть раз глядевшему на небо, отменять надо было именно летнее время, а не зимнее) и перекройки часовых поясов, но и серьёзные международные обязательства, ложащиеся мощной удавкой на горло всех отраслей, загубленных в прошлом тысячелетии, а сегодня с неимоверным трудом возрождаемых.
Вдобавок Запад вовсе не намерен открывать — по условиям ВТО — свои рынки даже для немногих уцелевших российских производств. Например, печально знаменитая поправка Джексона–Вэника, отказывающая нашей стране в наибольшем благоприятствовании (то есть в автоматическом распространении на нас льгот, предоставляемых другим странам), судя по позиции сената Соединённых Государств Америки, сохранится даже после полного обВТОшивания России. Понятно, столь откровенное желание использовать нашу страну только как рынок сбыта зарубежных товаров да источник дешёвого сырья — достаточно чёткое указание на неприемлемость ВТО для нас самих. Увы, далеко не все в нашем отечественном руководстве способны воспринять даже очевиднейшие факты, противоречащие их верованиям. Впрочем, расхождение с реальностью — неизбежная судьба любого верующего.
Увы, в ВТО, как в любом лохотроне, «вход — рубль, выход — два». Если — как нам нынче предрекают — формальности по ввязыванию России в ВТО завершатся ещё в нынешнем году, выкарабкаться будет очень сложно. И останется лишь дожидаться развала самой ВТО под ударами всё новых волн нынешней Второй Великой депрессии.
Но всё же у меня пока остаётся надежда на здравый смысл хотя бы той части руководства страны, чьё повышение статуса в обозримом будущем вынуждает думать и о долгосрочной перспективе, а не только о красивом предвыборном отчёте. Если, например, аппарату правительства удастся придумать ещё какие-то зацепки хотя бы месяца на 3–4 — мы можем успеть заменить ВТО действительно необходимыми нам структурами вроде Евразийского Союза. Источник: odnako.org.
Рейтинг публикации:
|