В 1991 году мне, студенту Московского полиграфического института, было 18 лет. Я вырос в советской интернациональной интеллигентской семье в столице цветущей советской Молдавии. В нашей квартире на самом почётном месте висел портрет Эрнеста Хемингуэя. Мои родители почитали Булата Окуджаву и Андрея Вознесенского, выписывали «Огонёк», «Новый мир», «Смену» и «Юность». Я был любознательным ребёнком и с удовольствием читал все эти взрослые журналы от корки до корки.

Я прочитал «Архипелаг ГУЛАГ» и «В круге первом» Солженицына раньше, чем «Поднятую целину» Шолохова по школьной программе. К своему поступлению в институт я зачитывался Аксёновым и Войновичем. В те же годы я впервые прочитал Ивана Ильина (отрывок его известной работы «Что сулит миру расчленение России» был опубликован в газете «Молодёжь Молдавии») и открыл для себя творчество Ильи Глазунова.

Достаточно сильно на нас повлияло телевидение. Ни один пятничный вечер я не мог представить без программы «Взгляд» — территории неограниченной свободы, где крутили клипы Цоя, Гребенщикова, Шевчука, Сукачёва, куда приглашали новомодных депутатов, и где умные прогрессивные эксперты высказывали радикальные взгляды на историю, политику, экономику.

Однако непререкаемым кумиром для меня оставался Александр Солженицын, чьи книги «Архипелаг ГУЛАГ» и «В круге первом» я прочитал раньше, чем «Поднятую целину» Шолохова из школьной программы. Ещё в выпускном классе я вырезал из бумаги бело-сине-красный флаг дореволюционной России и пришёл с ним в школу, а затем долго объяснял учительнице истории, что это за флаг. Когда я в 1990 году в газете «Комсомольская правда» нашёл его программный очерк «Как нам обустроить Россию», я поверил, что именно описанное в этом очерке устройство идеально подходит России.

Особенно понравился программный пункт о создании Российского Союза в составе России, Украины, Белоруссии и северного Казахстана. Мы поверили в эту программу. Нам казалось: сбросим коммунизм, освободимся от среднеазиатских «тюбетеек», вот и заживём! Все будем работать в фирмах и ездить на лёгких иномарках, как европейский средний класс.

19 августа 1991 года я встретил в Кишинёве. Я рвался в Москву, хотел быть там, на баррикадах, отстаивать свободу и демократию. Позднее точно так же я буду сокрушаться, что не побывал на баррикадах в октябре 1993 года. Многие мои друзья дважды были на баррикадах у Дома Советов.

Я вернулся в Москву в конце августа и успел побывать на грандиозном концерте 1 сентября на Манежной площади. Настроения сразу после подавления «путча» были самые воодушевлённые: «Россия поднимется!». Мы все в это верили — после краха коммунизма, вселенского зла, источника всех наших бед и невзгод, иначе и быть не могло. Наверное, такие же настроения были везде, где побеждали «цветные революции» в 2000-х годах.

Разочарование наступило на удивление быстро. На провозглашения независимостей союзных республик мы отреагировали достаточно спокойно — они не входили в солженицынский проект «Российского союза» и считались даже ненужной помехой в деле «возрождения России». Но 1 декабря 1991 года, когда за независимость на референдуме проголосовала Украина, стало ясно, что программа Солженицына не сработает. Всех тех, кто робко протестовал, говорил о том, что Россия и Украина должны жить в одном государстве, презрительно именовали «державниками».

Многие из нас спокойно отреагировали даже на ликвидацию СССР в Беловежской пуще. Казалось, что всё это временно и несерьёзно, что скоро мы опять объединимся, только уже на новой, демократической основе. Но когда та же самая Украина устремилась прочь от России, мы внезапно отрезвели.

В стране началась настоящая травля патриотов, включая недавних защитников «Белого дома», в чём особо свирепствовали министр иностранных дел РФ Андрей Козырев и председатель телекомпании «Останкино» Егор Яковлев. Газеты «Известия», «Московские новости», «Московский комсомолец», журнал «Столица» превратились в настоящие антипатриотические рупоры.

«А как же Россия? — вопрошали мы. — Как же „великая Россия“, о которой говорил великий Столыпин? А как же „единая неделимая Россия“, за которую проливали кровь поручик Голицын и корнет Оболенский? А как же пророчества великого антикоммуниста Ивана Ильина?». Такие вопросы были объявлены «рецидивами имперского мышления».

Окончательно все наши сомнения развеяли гайдаровские реформы. Мы все, наблюдавшие в начале 90-х пустые полки магазинов, понимали необходимость либерализации экономики. Однако вместо демонополизации экономики правительство Гайдара начало реформы с либерализации цен, в результате чего у населения обесценились сбережения (фактически правительство осуществило конфискацию сбережений населения), а цены за считанные дни выросли в 20 раз.

Тех, кто был разочарован, оказалось не так мало. С резкой критикой действий президента и правительства выступил вице-президент Александр Руцкой. Бывшие члены «Демократической России» Виктор Аксючиц, Михаил Астафьев, Илья Константинов вместе с коммунистами вошли в руководство Фронта национального спасения. Столпы демократической интеллигенции Юрий Власов и Станислав Говорухин стали печататься в «красно-коричневой» газете «Завтра». Победители ГКЧП начали своё движение к октябрю 1993 года.

Мы ничего не получили в августе 1991 года — ни свободы, ни человеческого достоинства. Неограниченная политическая свобода осталась в горбачёвские времена, когда действительно можно было думать, говорить и писать всё, что хочешь. Ещё в 1992 году начались закрытия неугодных газет и телепрограмм. Причём первой была закрыта телепрограмма Никиты Михалкова «Перекрёсток», в которой он подверг критике популярную телеведущую Татьяну Миткову, в хамской форме обвинившую митрополита Питирима в сотрудничестве с КГБ.

Вместо человеческого достоинства мы получили толпы нищих людей и беженцев из «горячих точек» в переходах московского метро, крутые иномарки «братвы», массовую переквалификацию инженеров в «челноков», обнищавших учителей и врачей, пенсионеров, роющихся в мусорных баках в поисках пропитания.

Но самое главное — в этой схватке мы потеряли Родину. Ту самую единую и неделимую Россию, за которую сражались лучшие представители Белой Армии. Новые границы «свободной России» оказались соответствующими границам по условиям Брестского мира 1918 года, которые даже Ленин назвал «похабными».

И в первую очередь Родину потерял я. Сын советских интеллигентов — шестидесятников, антисталинистов, почитателей Окуджавы и Вознесенского, воспитанный на перестроечных журналах и книгах, не пропускавший в 1991 году ни одного демократического митинга и рвавшийся в августе в Москву на баррикады. Один из 30 тысяч русских (не по крови, а по языку, культуре, мировосприятию), от которых новая демократическая Россия цинично отвернулась.

Можно ли было изменить ход истории, спасти страну от ликвидации? Вряд ли. Консервативная часть руководства страны не смогла придумать яркой альтернативы взглядам и настроениям, господствующим с 60-х годов среди советской либеральной общественности. Они так и не смогли достучаться до сердец советской интеллигенции — «инженеров человеческих душ».

Такие понятия, как «Родина» и «патриотизм», перестали быть господствующими ценностями задолго до августа 1991 года. Гнусный анекдотец про двух червяков («это наша Родина, сынок») я услышал, кажется, ещё до «перестройки». Мы все вместе убили нашу Родину, разменяв её на иностранные тачки, видеомагнитофоны, шмотки, жвачки, закусочные «Макдональдс», шоколадки «Сникерс» и слезливые мексиканские телесериалы.

Мы, не ценившие всего то, что имели в СССР, сегодня кусаем локти. Возврата в ту потерянную страну нашего детства уже нет. Возможно, на евразийском пространстве возникнет новая единая и могущественная держава, но это будет уже другая страна. Единственное, что можно сделать российской власти и обществу — это извлечь уроки из развала СССР и не допустить повторения геополитической катастрофы на новом историческом витке.

Владимир Букарский (Приднестровье)