С каждой новой войной человечество ожесточается все больше и больше. Все совершеннее орудия убийства. Все более изощрёнными становятся методы умерщвления друг друга. И свидетельства трагедии все страшнее. Ведь неимоверно страшна по своей сути картина художника Василия Верещагина "Апофеоз войны"? Но куда страшнее фото- и кино-свидетельства Великой Отечественной. Глядя на военные фотографии, даже не фотографии мест массовых убийств, а фотографии с мест боев, страшно представить что пережили люди перед смертью. Какими стали те, кто чудом выжил? Подолгу глядя на эти фотографии, начинаешь что-то понимать, что-то чувствовать. Иногда, побывав на тех местах, воочию увидев мирные болота и леса, заросшие мирным, тихим лесом поля, успокаиваешься в надежде что увиденное тобой на фото никогда не повторится.
Выплюнув из выхлопных патрубков облака сизого дыма, подсвеченного огнем недогоревшего топлива, харкнув на белый снег черным маслом, танки рванули вперед. Из-под траков в небо взлетела грязь вперемешку с талым снегом и прошлогодней травой.
Машины, разворачиваясь в боевое построение, охватывали подковой болотистые подступы к небольшой речушке. Вот звонко стукнул первый выстрел орудия. Танк стрелял с ходу, больше для куража или молодой командир не выдержал нервного напряжения потянул спуск. Машины не маневрировали. Любой маневр на влажном как губка торфянике мог оказать фатальным. Машины шли в бой на укрепленные позиции на том берегу. Механики щурили в подслеповатые триплексы глаза, видя впереди только еле заметную линию воды и берега. Скорость, нужна скорость, чтобы с лета проскочить вязкие, заболоченные берега и выскочить на сухое. Вражеский берег молчал, подозрительно молчал. Грохот машин не мог вырвать экипажи из тишины, они слушали тишину другого берега. Слушали до звона в ушах. Холодный пот струями стекал по напряженным лицам командиров,. механиков и наводчиков. Стальная подкова подползала к воде и только первая машина ударила бронированным лбом в черную воду, подняв тучу брызг, огнем ударил вражеский берег. Первый трассер, завыв, рикошетом, свечой ушел в низкое, серое небо. Второй с грохотом снес надгусеничную полку. Противоположный берег горел десятками вспышек и гудел залпами. Танки, подобно стальным доисторическим животным, возились в илистой грязи, пытаясь огрызаться из орудий и пулеметов. Шансов у них не было. Была цель - голодный умирающий город. Была решимость и отчаянная храбрость. Но шансов победить тогда не было. С воем рикошетов, грохотом прямых попаданий и вспышками детонаций боекомплектов танки умирали вместе с экипажами. Дьявольским грибом вспучилась над столбом пламени и взлетела в небо, вращаясь, башня, сорванная внутренним взрывом. Черными столбами коптили горящие танки, выло жаркое солярочное пламя в молекулы превращая живые и уже мертвые тела. Горела вода и грязь, горела кровь и человеческие внутренности, лопались, закипая в пламени, человеческие глаза, еще минуты назад смотревшие в триплексы и прицелы. Столбами грязи между обездвиженными машинами вставали разрывы.
Он чудом смог довернуть машину, нащупав гусеницами твердое дно под вязким торфом берега. Мотор выл на пределе, и танк по сантиметру начал выползать на вражеский берег.
- Выйти, только выйти на твердое.
- Только дорваться до их траншей, чтобы давить гусеницами, рвать траками их ненавистные тела, их плюющиеся смертью орудия.
- Пусть не победить, но отомстить. - заполошно бились в тесноте черепной коробки мысли.
Морда танка стала задираться вверх и он, вместо огненных вспышек в щели бронированных ресничек, увидел серое небо. Берег. Машина уверенно двинулась вперед, выползая из черной жижи.
Удар. За воем мотора слышным позвякиванием прозвенела сползающая с катков гусеница. Запел электропривод поворота башни. "Думкнул" выстрел орудия, звон выпавшей из казенника гильзы. Один, другой, третий. Он просто держал не нужные теперь экипажу рычаги и слушал. Следующий удар в борт оборвал на высшей ноте ревущий мотор. Следующий удар он не слышал, просто мир погрузился в черноту.
Сознание возвращалось медленно. Да и не понятно вернулось ли оно окончательно. И вернулось ли вообще. Кругом висела липкая тишина, только тонкий звон в ушах. Люк перед ним бы сорван или открыт, он не понимал. Просто в квадрате он видел небо и звезды. Сиреневое, подсвеченное вековыми светилами небо упиралось во взгорки чернеющих тенями крон сосен и елей. Воздух пропитан запахом горелой соляры, пороха и сгоревших человеческих тел. За спиной шелестела вода, звякая на полу пустыми гильзами. Тела он почти не чувствовал, обернуться даже не пытался. Снаряд дикой силой проломив лобовую броню, загнув рычаги, пришпилил его как бабочку к сидению. Рычаги, торчащие из тела, блестели кровью черной во тьме. Ноги остались внизу, где-то там, на педалях. Все, конец! Зачем ему дали эти минуты? Зачем он пришел в себя один в этой звенящей тишине? Зачем еще мучаться? Что-то важное, что-то необходимо нужное, что-то.... Рука поползла в нагрудный карман. Черные от масла и крови пальцы слабо рванули клапан нагрудного кармана, пуговица, тихо хлопнув оторванными нитками, тонко прозвенела, отлетев в темноту корпуса. Рука сжала и выгребла содержимое. Разжав ладонь, он опустил глаза и долго смотрел на блестящий в темноте ключ от своей городской квартиры и маленькую резиновую игрушку. Что подкинуло в умирающее сознание воображение? Что он видел? Как он стоит у родной двери, вдыхая теплый родной запах, слушая шум голосов за дверью, среди которых колокольчиком звенит детский голос? Как медленно, пытаясь не шуметь, вставляет в замочную скважину ключ и без щелчка аккуратно поворачивает его, открывая дверь? Из-за двери яркой вспышкой по невидящим уже глазам бьет яркий свет, и на фоне солнца к нему идет любимая жена и за руку ведет маленького, счастливо улыбающегося сына. Что, откуда? Он счастливо улыбался, окровавленными, сгоревшими губами, а в глазах блестели звезды на иссиня-черном небе. На месте дома в городе давно зияла огромная черная воронка. Громко звякнув в тишине, из руки выпал блестящий ключ, плюхнув в черную воду, упала резиновая игрушка.
Фантомами три тени немецких разведчиков, направив стволы в зияющий квадрат танкового люка, метнулись к машине. Медленно опустив стволы автоматов, они долго смотрели в стекленеющие глаза порванного почти пополам советского танкиста. А он улыбался сгоревшими в пузырях ожогов и крови губами, глядя на небо сквозь них. Не замечая их как досадное, но неважное препятствие на его пути в вечность.
Мы не раз были в этом месте. Несколько танков нашего музея в себе хранят части погибших здесь машин. Хранят они и память о своих экипажах. Ключ от квартиры и детская игрушка были найдены среди тонн искореженного огнем и взрывами ржавого железа. Принадлежали ли эти вещи погибшим танкистам? А может кому-то из оставшихся здесь на веки пехотинцев? Не суть, для нас важно, что это вещи русского солдата, погибшего здесь за Родину, защищая свой дом и нас от гибели и рабства!
С. Мачинский
Рейтинг публикации:
|
