Ключевым фактором экономического и политического развития Китая в период с конца 1950-х до 1978 гг. стал антисталинский поворот КПСС и международная изоляция Китая. Переоценить влияние XX–XXII съездов КПСС на Китай невозможно, потому что они надломили логику действий китайских коммунистов.
В первые годы после образования КНР компартия проводила политику переходного периода, основанную на особенностях Китая. Однако в дальнейшем, после восстановления страны из разрухи и ликвидации её хронической отсталости, планировалось строить социализм по сталинским рецептам и при поддержке СССР. Мао Цзэдун, как интернационалист, прямо говорил, что китайская революция — это часть мировой революции, во главе которой стоит СССР. То есть по логике Мао Цзэдуна Китай, достигнув социализма, должен был войти в состав Союза ССР, как и все другие социалистические страны.
Такова была и политика Сталина, который продвигал в ГДР, Польше, Болгарии, Румынии, Чехословакии, Болгарии, Венгрии, Албании режим «народной демократии», т. е. переходный период на основе национальной специфики, а в перспективе, когда страны дозреют до социализма, они должны были присоединиться к Союзу ССР.
Поэтому, когда американцы говорили об «экспансии коммунизма», их оценка ситуации была вполне верной. Правда, американские империалисты считали, что коммунизм был прикрытием для распространения «сталинского режима», значит, расширение его влияния навязано искусственно — военно-политическими средствами или «мягкой силой». Тогда как сами коммунисты считали, что это естественный процесс развития вообще всех стран, что рано или поздно и США вошли бы в состав СССР. Большевики в целом создавали СССР как единую мировую страну, Сталин так и писал: «Союзное государство послужит новым решительным шагом по пути к объединению трудящихся всего мира в Мировую Советскую Социалистическую Республику».
Стало быть, когда КПСС постановила, что сталинская политика по сути была кровавой и ошибочной, что нужно всё пересмотреть и следовать «ленинским курсом», то это вызвало оцепенение не только внутри СССР, но и за его пределами. Особенно было непонятно, что это за «ленинский курс», потому что 30 лет до этого все были уверены, что «сталинский курс» — это и есть «ленинский курс» сегодня, а «Сталин — это Ленин сегодня».
Стройность идеологии коммунизма после XX съезда рушилась буквально на глазах. Логика восприятия действительности коммунистами была опрокинута прежде всего потому, что Хрущёв и его команда не смогли представить весомых теоретических аргументов. Они просто заявили, что Сталин, грубо говоря, кровавый палач и наломавший дров немарксист. Однако в воздухе повисал вопрос, во-первых, о всех тех достижениях и победах страны, которая бурно развивалась в годы сталинизма; во-вторых, о путях дальнейшего строительства социализма и коммунизма. Если не по Сталину, то как?
Хрущёв теоретически пытался отделить партию от Сталина, дескать, достижения страны — это заслуга партии, а не Сталина. Но поскольку партией руководил именно Сталин, а его роль и авторитет были непререкаемы и несомненны, то хрущёвская аргументация выглядела крайне неубедительно. Вообще, своеобразный вождизм является спутником любой дееспособной коммунистической организации, хоть на словах сами коммунисты это и не всегда признают, но между собой-то понимают прекрасно. История не знает ни одной значительной компартии, которую бы не возглавлял вождь.
По второму вопросу дело обстояло ещё хуже: после отвержения сталинского плана, изложенного в работе «Экономические проблемы социализма в СССР» (изданной десятками миллионов экземпляров на всех основных языках мира), вместо более-менее вменяемой программы развития страны КПСС выдвинула популистскую концепцию — превысить американский уровень потребления продуктов питания на душу населения.
Внутри СССР и во многих социалистических странах Европы идеологический переворот руководства КПСС со скрипом прошёл, но коммунистические партии с наиболее сильными лидерами: Ким Ир Сеном, Мао Цзэдуном и Энвером Ходжи, считавшими себя верными учениками Сталина, — с ним не согласились. Причём первым и самым непримиримым антихрущёвцем стал албанский лидер, который задолго до китайцев объявил Хрущёва предателем и «патриархом ревизионизма».
Самым мягко настроенным и прагматичным оказался северокорейский вождь. А Мао Цзэдун несколько лет совещался с КПСС, пытался разобраться, воздействовать на Хрущёва, КПК определённое время испытывала сильные внутренние трения по поводу отношения к Москве. Однако в итоге разразилась самая яркая публичная дискуссия между двумя крупнейшими партиями XX в., приведшая в итоге к трагическому расколу СССР и КНР. На «вечной дружбе» был поставлен жирный крест, а интернационализм бывших товарищей быстро сменился националистической вознёй вокруг границы и ссорами по поводу территориальных претензий (несмотря на защиту Сталина, КПК считала, что он расчертил границы в Восточной Европе несправедливо).
Понять политику «Большого скачка» Мао Цзэдуна вне так называемой «Великой полемики» КПК и КПСС и последующего раскола не представляется возможным. Усердие и напористость, с которыми Мао Цзэдун переводил Китай на пусть социализма, во многом связаны с характером и результатами этой полемики.
В современном рыночном Китае, особенно на низовом уровне, преобладают негативные оценки «Большого скачка» и «Культурной революции». Официально же действует негласный запрет на публикации исследований этого периода вне сухой партийной трактовки, данной ещё Дэн Сяопином в 1981 г. Даже современный китайский кинематограф снимает исторические фильмы и сериалы по всем периодам истории, кроме «Большого скачка» и «Культурной революции».
По мнению большинства наблюдателей, теоретическую победу в «Великой полемике» одержала КПК, поставив себя в позицию продолжателя дела Ленина — Сталина, в отличие от КПСС. В этой связи китайцам остро потребовалась выработка «истинно верного» пути перехода к социализму и коммунизму, причём желательно куда более быстрыми темпами, чем это было при Сталине в СССР.
«История шла в направлении, указанном Сталиным, — писал Мао, — Октябрьская революция открыла широкие возможности и действительные пути для дела освобождения народов всего мира. Октябрьская революция построила новый фронт революций… фронт революции был создан и развивался под блестящим руководством Ленина и, после его смерти, Сталина».
Мао Цзэдун, опьянённый экономическими успехами первых лет, сам постепенно превратился из прилежного ученика Сталина, ведущего Китай по пути национальных особенностей, в «великого кормчего», прокладывающего путь к светлому будущему уже на глазах всего человечества. Китай впервые в новой истории почувствовал себя самой передовой державой мира, на которую неизбежно будут равняться все народы.
Сейчас как-то позабылось, с каким воодушевлением западная интеллигенция и молодёжь смотрела на Мао Цзэдуна и Китай, на политику «Большого скачка» и «Культурной революции». Это были те же влюблённые глаза, которые до этого завидовали сталинскому СССР, пятилетки которого высмеивали «респектабельные газеты», толстомордые политики и чванливые аристократы. И если уж и говорить про культ личности Мао, то этот культ был куда более развит на Западе, чем в самом Китае, где Мао Цзэдун воспринимался скорее как главный теоретик, мудрец, революционное знамя и символ новой китайской государственности. Его авторитет и популярность значительно отличались, например, от сталинского.
Мао Цзэдун был совсем не похож по стилю и политическому характеру на Сталина. Например, он в гораздо меньшей степени занимался непосредственным управлением партией и государством. За годы правления Мао Цзэдун изъездил на поезде весь Китай вдоль и поперёк. Суммарная протяжённость его маршрутов составила 3,4 млн км, а суммарное нахождение в маленьком вагоне по времени — почти семь лет. То есть около 40 процентов времени нахождения у власти Мао Цзэдун жил и работал в вагоне поезда, разъезжая по стране. Его лично видели миллионы китайцев, он сам чувствовал себя почти что китайским народом. Мао Цзэдун был неплохим поэтом, который писал стихи всю жизнь, придерживаясь канонов традиционной китайской поэтики.
Да и внутренняя партийная жизнь и организационный строй КПК были совсем не похожи на сталинскую ВКП(б) с её централизацией, иерархией и идейной строгостью. КПК была и остаётся очень демократической для компартии организацией, а в период Мао Цзэдуна ещё и открыто шла ожесточённая борьба различных группировок. Часть из них состояла из шкурников и карьеристов, часть — из центристских прагматиков, а часть — из идейных революционеров, к которым, по-видимому, принадлежал сам Мао. Теория, программа и политика Мао Цзэдуна всегда исходили из его понимания марксистских догматов о построении коммунизма. Очевидным недостатком «позднего Мао» стало то, что было преимуществом «раннего Мао». Он несколько утратил способность точного учёта обстоятельств и местной специфики.
Негативной стороной разрыва с СССР стало то, что Китай оказался в полной изоляции — и от западных стран, которые провозгласили политику «сдерживания и изоляции Китая», и от «социалистического лагеря».
К слову, США был создан специальный международный аппарат по экономической блокаде Китая («чинком» в КОКОМ), в состав которого вошли представители всех членов НАТО, Японии, Австралии, Новой Зеландии и стран Латинской Америки. Список товаров, запрещаемых к экспорту в КНР, превышал список товаров, запрещённых для вывоза в страны ОВД. Плюсом в США был принят «Закон Бэттла» о лишении экономической, финансовой и всякой другой помощи любой третьей страны, которая не применяет эмбарго против государств, угрожающих безопасности Соединенных Штатов.
Перед тем как перейти к содержанию политики «Большого скачка» и оценке её результатов, необходимо сделать два кратких замечания.
Во-первых, все сложности, перипетии и трагедии «Большого скачка», которые мы фиксируем сегодня, которые нас удивляют и волнуют, для китайцев 1950–1970-хх гг. выглядели на фоне прошлого лишь небольшими неурядицами. Как бы тяжело ни было китайцам при Мао, их жизнь была всё равно намного лучше и легче, чем в «старом Китае». Лишения, убогость и голод были вечными спутниками китайцев и в XIX в., и в первой половине XX в. Это ключевой момент, который не понимают иностранные исследователи Китая, поэтому и поражаются тому, что даже в современном Китае Мао Цзэдун — это историческая фигура № 1, а его посмертное почитание в народе носит почти фанатичный характер.
Во-вторых, в нашем обществе информация о «Большом скачке» и «Культурной революции» почерпнута если не из песен Высоцкого и оттепельных анекдотов, то из откровенно ангажированных советских книжек и фильмов. Мао якобы заставлял строить доменные печи в детских садах, воевать с воробьями, затравил интеллигенцию хунвейбинами, был готов уничтожить 2/3 населения планеты, призывал не читать книги и уморил голодом 10–20–30–40… 100 млн китайцев. Короче говоря, псих и клоун, который держал в заложниках миллиард идиотов. Всё это продукт хрущёвско-брежневского агитпропа, основанный частью, конечно, на реальных, но выдранных из контекста фактах, но, по сути, просто поливающий грязью КПК и историю Китая. Ведь в самом Китае далеко не такое однозначное отношение к этому периоду истории.
Проблема в том, что советская историография Китая после XX съезда была основана на политике КПСС по десталинизации, поэтому главным пороком Китая был объявлен «культ личности». Советские пропагандисты не брезговали даже фальсифицировать события и высказывания Мао. Их продукция мало чем отличалась от писаний перестроечного «Огонька» о сталинизме.
Широко применяемое в советской и постсоветской литературе выражение «культ личности» не имеет под собой научного понятия, используется просто как словосочетание с негативной окраской. Все факты получают отрицательную трактовку, потому что принадлежат «периоду культа личности». Это либерально-пропагандистский приём (такой же, как концепция «тоталитаризма/авторитаризма»), который только отдаляет от понимания сущности явлений и запутывает вопрос. Советская наука к концепции «культа личности» ещё добавляла «классовый анализ» состава КПК, доказывая, что это была крестьянская, а не пролетарская партия. Дескать, потому и победил «культ личности».
Ради объективности следует заметить, что и китайская пропаганда страдала надуманным антисоветизмом. Мнение Мао Цзэдуна о том, что в СССР сложился некий «социал-империализм», или отношение Китая к войне в Афганистане не красят КПК.
Итак, политика переходного периода в Китае позволила: поднять производство зерновых с 108 млн тонн в 1949 г. до 185 млн тонн в 1957 году, превысив максимальный дореволюционный показатель в 138,7 млн тонн (для сравнения, СССР в те же годы производил 125 млн тонн зерновых при в три раза меньшем населении); ликвидировать свойственный Китаю массовый голод; создать крупную индустрию при промышленном росте по 20 процентов в год; укрепить армию; наладить в основном образование и медицину (за 1953–1955 гг. китайские вузы выпустили уже 130 тыс. инженеров и техников ? на 10 тыс. больше, чем выпустил СССР в 1960 г., и в три раза больше, чем США). Первую пятилетку (1953–1957) Китай выполнил досрочно. Как говорилось ранее, не последнюю роль в успехах Поднебесной сыграла материальная, кадровая и идеологическая поддержка со стороны СССР.
На основе этих достижений и по итогам теоретических споров с Москвой КПК решилась перейти к строительству социализма на восемь лет раньше запланированного срока. Таково было в общем и целом субъективное основание «Большого скачка».
Объективным основанием «Большого скачка» стала международная изоляция Китая. Помощь СССР резко сокращалась, западные страны держали Китай в блокаде, поэтому единственным выходом виделась концепция «опоры на собственные силы». Тем более был положительный опыт сталинского СССР.
Да и пытаться наладить отношения с Западом в Китае 1950–1960-х гг. было нереально, потому что всю гражданскую войну и послевоенные годы КПК накачивала народ благородной яростью и классовой ненавистью к империалистам. Как в песне, «мы — за свет и мир, они — за царство тьмы». Сделку с дьяволом рядовые китайцы и «революционеры первого поколения» тогда бы не поняли.
Принятие курса на социализм вовсе не носило спонтанный характер, было достаточно долгим, поэтапным и наполненным идейной и организационной борьбой. В нём явно наблюдалось яростное противостояние группы Мао Цзэдуна с другими группировками в руководстве партии по типу того, что ВКП(б) переживала в конце 1920-х — 1930-х гг.
Практически сразу же после хрущёвского доклада о культе личности политбюро КПК по указанию Мао инициировало, как бы сейчас сказали, большой аудит экономики страны. Мао Цзэдун заявил:
«Если говорить о XX съезде КПСС, что полезное мы можем из него получить? Самое важное — это мыслить независимо, соединить основные принципы марксизма-ленинизма с практикой китайской революции и строительства».
Почти полтора месяца каждый день руководство партии заслушивало отчёты с мест. В результате Мао Цзэдун выступил с судьбоносным для Китая докладом о десяти важнейших взаимоотношениях, в котором подверг мягкой критике советскую экономическую и политическую модели и линию XX съезда.
В следующем году вышла другая ключевая работа Мао о противоречиях внутри народа, в которой он продолжил линию Сталина о том, что главным инструментом развития страны является классовая борьба. По мысли Мао, люди «старого склада» не привыкли к новому строю, поэтому их активность необходимо подавить, а закоренелых контрреволюционеров — уничтожить.
Выдвинутые Мао Цзэдуном идеи стали не только альтернативой хрущёвской «оттепели», но и теоретическим обоснованием дальнейшего поворота к политике «Большого скачка», а затем к раздуванию «Культурной революции».
В 1956 г. был созван первый после провозглашения КНР съезд КПК (VIII), однако его работа оказалась разбита на две сессии, вторая состоялась аж через два года. Первая сессия съезда, по сути, отвергла теоретические наработки Мао Цзэдуна, фактически осудила «культ личности Сталина» и достаточно неожиданно провозгласила, что «в Китае уничтожена эксплуатация и в основном создан социалистический общественный строй». То есть съезд КПК приравнял Китай 1956 г. к СССР образца 1936 г., что, с точки зрения Мао, не просто не соответствовало действительности, но и играло на руку «классовым врагам», которые боялись дальнейших социалистических преобразований. Например, китайские предприниматели всё ещё получали пять процентов от прибыли своих предприятий и не желали терять эти доходы ради какого-то там «правильного социализма». Вообще, класс предпринимателей в переходный период значительно окреп, ведь КПК расчистила внутренний рынок — устранила конкуренцию западных монополий и уничтожила всесильные корпорации кланов Чан Кайши. Только в 1954 г. государство ввело твёрдые цены на важнейшие товарные группы зерна и хлопка, а до этого и цены были свободными, то есть прибыли частников демонстрировали неуправляемый рост. К слову, в маоистском Китае работали даже некоторые лояльные новой власти западные корпорации, например крупнейший английский банк HSBC.
Два года руководство КПК во главе с Мао Цзэдуном вырабатывало пути дальнейшего развития страны. Группа Мао вела ожесточённую борьбу со своими оппонентами, в том числе напрямую обращаясь к массам и инициируя «кампании критики». Противники Мао, прежде всего Лю Шаоци, старались остановить рост его влияния в партии и массах. Смысл этой борьбы можно свести к тому, идти ли Китаю за хрущёвским СССР и продолжать «переходный период» (хотя и названный социалистическим строем) или вырабатывать самостоятельный путь перехода к социализму, но на основе опыта сталинского СССР. Все статьи и речи Мао Цзэдуна этого периода буквально кричали, что, несмотря на решение съезда о достижении социализма, тормозить революцию и консервировать положение нельзя. Причём съезд постановил, что в Китае уничтожена эксплуатация, а Мао Цзэдун в своих статьях писал обратное; съезд постановил, что классовая борьба завершена, а Мао Цзэдун писал, что она только разгорается; ну и т. д. В общем, можно сказать, он вёл активную антипартийную работу.
Брожение и борьба в руководстве КПК, вызванные XX съездом КПСС, быстро привели к дестабилизации в стране. По Китаю прокатилась волна выступлений противников КПК. Бывшие помещики, некоторые предприниматели и политические партии (были запрещены только организации, сотрудничавшие с японцами), а также студенты, большинство которых были выходцами из аристократических и состоятельных семей, организовали ряд крупных акций. Дело доходило до погромов парткомов и убийств членов КПК. Лозунги выступлений были в духе антикоммунизма, например, «Долой коммунистических бандитов!». Всё это в значительной степени сыграло на руку группе Мао Цзэдуна, доказывало их правоту в отношении классовой борьбы. Ещё больше на руку Мао сыграли венгерские события, сильно ослабившие поддержку его противников, которые были лояльно настроены к КПСС.
Разумеется, идейно-политическая борьба внутри КПК шла по историческим правилам жанра, с разоблачением заговорщических групп, чистками, обвинениями в уклонах и т. д., короче, всем тем, что в западной литературе назвали политическими репрессиями. Революционеры, тем более азиатские, тем более с обширным повстанческим прошлым, ? это не западные политики в костюмах от «Бриони», которые кротко спорят на публику в парламентах, а потом ужинают семьями фуагрой и шампанским. Руководители КПК бились насмерть.
В итоге этой борьбы Мао Цзэдун одержал верх, в Пекине был вывешен гигантский портрет Сталина, а на второй сессии VIII съезда КПК в 1958 г. его противники признавались в ошибках и горько каялись. Китай решился на «Большой скачок» в социализм. Главным фактором победы линии Мао Цзэдуна была поддержка масс, к которым он напрямую апеллировал.
В чём была суть «Большого скачка»?
Противники Мао Цзэдуна, грубо говоря, настаивали на том, что всё уже хорошо, необходимо просто дальше развивать индустрию, наращивать производство в рамках сложившейся рыночной системы: государственный сектор + государственно-частный сектор + кооперации ремесленников и крестьян + крестьяне-«единоличники». А когда уровень развития производства достигнет определённых высот, можно будет подумать над тем, чтобы переходить к преобразованию этих форм в единую государственную экономику с постепенным отказом от рыночных отношений.
Мао Цзэдун же утверждал, что сложившаяся система крайне неустойчива и должна двигаться вперёд за счёт внедрения новых форм экономических отношений взамен старых. Более того, он настаивал, что народные массы уже давно готовы к переходу в коммунизм, а партия всё боится и топчется на месте. Вопрос, по его мнению, стоял лишь в выработке приемлемых форм экономических отношений.
Мао Цзэдун, очевидно, перечитал всё, что писали о коммунизме Маркс, Энгельс («ассоциация свободных тружеников»), Ленин и Сталин («от госкапитализма к социалистическим предприятиям, от колхозов к совхозам»), изучил опыт СССР и синтезировал всё это на основе своего понимания запросов и потребностей рядовых китайцев.
В 1950–1960-х гг. китайский народ был буквально поголовно заражён революционным энтузиазмом, патриотизмом, кипел желанием «построить новый мир», не считаясь ни с чем. А фактор досрочного выполнения пятилетки только подстёгивал активность и задорность масс.
Сегодня эту атмосферу с учётом изменившегося образа жизни и образа мысли представить сложно, особенно молодым людям, воспитанным на принципах индивидуализма и бесконечного поиска мещанского комфорта и уюта. Европеизированный ожиревший обыватель с его депрессиями и «психологическими кризисами» в том Китае выглядел бы, как инопланетянин. Его бы быстро определили как сбрендившего барчука и подвергли крайнему остракизму.
Для примера поразительный факт той эпохи: обычные китайские крестьяне уезда Линьсян за пять лет вручную пробили в скалах горы Тайхань канал 4 х 5 м протяжённостью почти 1,5 тыс. км. Скорость работы примитивными молотами и зубилами на отдельных участках доходила до одного метра в три дня. Они это сделали не за прибыли, зарплаты и «бонусы», а просто чтобы была дорога к их горной деревушке, чтобы родина гордилась их подвигом. И это было в 1970-х годах, когда энтузиазм уже значительно выветрился.
Официальная версия появления новой экономической формы — народной коммуны — выглядит следующим образом. В августе 1958 г. председатель Мао посетил провинцию Хэнань, в которой 56 сельхозкооперативов из 38 деревень (53 тыс. человек, в дальнейшем в среднем китайская коммуна насчитывала около 20 тыс. человек) сами объединились в суперпредприятие и назвали его «Цилиинская народная коммуна». Слово «коммуна» было взято по примеру «Парижской коммуны», а слово «народная», потому что Китай объявил себя народной республикой.
Это была крупная корпорация, состоявшая из десятков предприятий. Собственность в ней находилась в руках 300–400 «производственных бригад», которые отличались по специализации. Коммуна занималась не только животноводством и сельхозпроизводством, владея соответствующим оборудованием и парком тракторов, но также имела мукомольню, кирпичный завод, ремонтные мастерские, машиностроительно-ремонтный завод, завод фосфорных удобрений, предприятия торговли, обслуживания и т. п. Коммуна сама строила жильё, садики, школы и даже вузы. И самое интересное, коммуна имела собственное вооружённое ополчение. Управление коммуной осуществлялось непосредственно местной властью, которая превратилась из волостного правительства в администрацию коммуны. То есть народная коммуна в Китае была не просто кооперацией, а принципиально новой административно-территориальной единицей, созданной на базе обособленного хозяйства. Своего рода государство в государстве.
Хозрасчётной единицей в коммуне была «производственная бригада» (по сути, это бывшие кооперативы, вошедшие в коммуну), которой и принадлежали земля и различные предприятия с орудиями производства. Доходы коммунаров распределялись в соответствии с индивидуальным трудовым вкладом внутри «производственной бригады», а также создавались фонды социальной поддержки и т. д. Часть доходов изымала администрация коммуны на ведение капитального строительства. «Производственные бригады» после поставки государству продукции по твёрдым ценам имели возможность свободно продавать излишки. Внутри коммуны между предприятиями действовали льготные цены.
Правда, в 1962 г. и до 1976 г., после сворачивания «Большого скачка», учётную единицу разукрупнили до «производственной команды», чтобы повысить материальную заинтересованность работников, так как крестьянские массы выражали недовольство уравнительным распределением.
Экономические показатели «Цилиинской народной коммуны» впечатляли: наблюдался постоянный рост производительности и рост уровня жизни коммунаров. Мао Цзэдун решил распространить опыт коммуны на весь Китай, посчитав, что была найдена новая экономическая форма, через которую будет построен социализм и затем коммунизм.
Действительно, на бумаге форма народной коммуны чем-то напоминала то, что прогнозировали Маркс и Энгельс, говоря о полном коммунизме. За исключением, конечно, наличия денег и достаточно низкого технико-технологического уровня производства в Китае. Однако народная коммуна Мао Цзэдуна резко контрастировала с экономическими формами, которые уже были апробированы в СССР, с плановой централизацией и мощным госсектором. Но Мао Цзэдун посчитал, что его народная коммуна, используя крестьянский состав страны, сможет как бы перепрыгнуть советский опыт и быстрее ликвидировать «противоположность города и деревни», приблизив тем самым коммунизм.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Чтобы писать комментарии Вам необходимо зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
» Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации. Зарегистрируйтесь на портале чтобы оставлять комментарии
Материалы предназначены только для ознакомления и обсуждения. Все права на публикации принадлежат их авторам и первоисточникам. Администрация сайта может не разделять мнения авторов и не несет ответственность за авторские материалы и перепечатку с других сайтов. Ресурс может содержать материалы 16+
