«Можем повторить!» – это для старшего или среднего поколений. Нынешние молодые не хотят «повторять» – доходить до Берлина или Парижа. Они патриоты, но при этом не изоляционисты, не почвенники», – сказал газете ВЗГЛЯД глава ВЦИОМ Валерий Федоров. Такой вывод социолог делает на основе опросов, проведенных среди российской молодежи. Чем поколение 20-летних отличается от своих предшественников?
Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ) провел в августе опрос, целью которого было выяснить, какими видят сегодня молодых людей соотечественники более старших поколений. В итоге две трети опрошенных назвали молодых «общительными» и лишь половина «доброжелательными». Примерно пополам поделились респонденты по поводу меркантильности и культурности молодежи, их трудолюбия и патриотичности. То есть картина из опроса предстала неоднозначная.
Видимо, такие противоречивые общественные оценки вызывают и диаметрально противоположные призывы на политическом уровне. Так, скажем, во фракции ЛДПР в Госдуме еще в 2016 году подготовили законопроект о снижении избирательного возраста до 16 лет. А сейчас в блогосфере же активно обсуждается противоположная идея – повысить возрастной избирательный ценз до 25 лет. Пресс-секретарь «Роснефти» Михаил Леонтьев в эфире «Вести FM» и вовсе предложил лишить российскую молодежь избирательных прав: «иначе мы потеряем страну».
В июле стало известно, что в парламенте обсуждается идея поднять официальный предельный возраст молодежи до 35 лет. Как заявил первый зампред комитета Совета Федерации по социальной политике Александр Варфоломеев, такое увеличение предусматривает новая редакция законопроекта о молодежной политике. Согласно действующим Основам государственной молодежной политики РФ, молодежью считаются лишь те россияне, кому от 14 до 30 лет.
«Критериями отнесения к молодой семье является 35-летний возраст лиц, состоящих в зарегистрированном браке, или возраст одного родителя и наличие несовершеннолетнего ребенка», – цитировала Варфоломеева газета ВЗГЛЯД. Законопроект пока не внесен в Госдуму.
О том, как непросто складываются у государства отношения с новым поколением, в интервью газете ВЗГЛЯД рассуждает генеральный директор ВЦИОМ, кандидат политических наук Валерий Федоров.
ВЗГЛЯД: Валерий Валерьевич, сенаторы предлагают поднять официальный «потолок» молодежи до 35 лет. Как вы думаете, чем вызвана такая инициатива?
Валерий Федоров: Никто не хочет стареть! Последние как минимум полвека мир исповедует культ молодости, здоровья, спорта, силы. Всем нужно быть загорелыми, подтянутыми, активными, молодыми – или как минимум моложавыми. Если не быть – так выглядеть молодым! Это довольно смешно с учетом того, что реальная власть все это время от молодых уходила. Посмотрите на возраст лидеров Америки: 35-й президент Кеннеди занял этот пост в 43 года, 45-й президент Трамп – в 70. Геронтократия рулит под прикрытием культа молодости, ей так вполне комфортно. Молодость пытаются любыми способами продлить – учиться теперь можно хоть до пенсии, искать работу примерно столько же... Конечно, все это тренды глобальные, Россия по многим показателям отстает.
Еще одна важная вещь, связанная с молодежью: в развитых странах ее в принципе становится все меньше.
Молодые теряют шанс унаследовать наш мир просто потому, что их слишком мало.
Рождаемость падает, вырастить ребенка стало безумно дорого – а ребенком он может остаться надолго, ведь рынок труда не растет, а скорее сокращается. Когда первый канцлер Германской империи Отто фон Бисмарк вводил систему социального страхования по старости в конце 19-го века, до пенсионного возраста доживали единицы. А сегодня пенсионные системы развитых стран перенапряжены, потому что слишком много стало стариков, нуждающихся в деньгах, и слишком мало молодых, чтобы их обеспечивать.
В общем, поэтому и границы понятия «молодость» отодвигаются. Человек хочет быть молодым. Даже если ему 35, это дает ему ощущение если не избранности, то хотя бы небесперспективности: «Я еще молодой, у меня все впереди». Это, с одной стороны, а с другой – под рубеж «молодости» подводятся определенные госпрограммы, которые требуют денег и обещают молодым финансовую поддержку. Госденьги – всегда лакомый кусок, и чтобы откусить побольше используются всегда самые убедительные аргументы. А что может быть убедительнее помощи молодежи, нашим детям, нашему будущему? Даже если у них самих уже есть дети.
ВЗГЛЯД: Говорят, молодые – особенно молодые горожане – стали более инфантильными. Уровень жизни за последние 20 лет вырос, подросткам больше не нужно сразу после учебы идти на завод, чтобы заработать себе на хлеб. Этому надо радоваться? Или пытаться внушать молодежи чувство ответственности за свою жизнь?
В. Ф.: Да, современная молодежь в целом – более «домашняя», более «сытая», более «тепличная». Во дворах они не воспитывались, милостыню не просили (ну разве только на АУЕ (организация, запрещенная в России)). Они более инфантильные и некоммуникабельные, менее самостоятельные, взрослеют дольше. Обучение занимает сейчас до 17 лет, если с магистратурой. Более долгое обучение – мировой тренд. Соответственно, растягивается и социальное взросление. Когда-то он уже в 14 лет шел на шахту, а сегодня в 23 года еще учится и раздумывает о будущем.
С инфантилизмом, дефицитом социального опыта связан и повышенный идеализм этого поколения, их меньшая склонность к компромиссам, пониженная прагматичность, неприятие цинизма. Для них имеют большое значение слова «справедливость», «коррупция», «отношения», «любовь», в отличие от, например, поколения 90-х. Среди них чаще, чем прежде, встречаются юноши и девушки «со взором горящим».
ВЗГЛЯД: Мы говорим про всю молодежь от 14 до 35 лет?
В. Ф.: Предпочтительнее говорить о самом «ядерном слое» молодежи – группе от 18 до 24 лет. Более юных мы изучаем существенно реже – чтобы задать им вопросы, нужно брать разрешение родителей. После 24 лет, как правило, молодой человек вступает в другой этап жизни: образование получено, первое рабочее место найдено, первые шишки – набиты, появляется спутник жизни, начинается планирование семьи. Это уже не столько «человек играющий» или «человек обучающийся», сколько «человек работающий».
А вот 18–24 – самое золотое время, когда все пути человеку еще кажутся открытыми, и сам человек открыт всему. Он ищет себя, пробует новое, при этом социальных обязательств у него немного: родители еще сильны и опекают, финансируют. Подруги или друга еще нет, семейная жизнь не началась. Молодость, здоровье и свобода! Не у всех, конечно, в этом возрасте, но у очень многих.
ВЗГЛЯД: Насколько для них важны деньги? Какие еще у них приоритеты?
В. Ф.: Деньги имеют меньшую ценность, чем прежде. Для предыдущего поколения деньги – это было всё. Ведь царила тотальная бедность, незащищенность, дикий рынок, каждый выплывал как мог. Нынешние ребята росли в более защищенной системе, поэтому деньги для них важны, но это уже не сверхценность, как раньше.
Сверхценность – семья, отношения, причем разные, не только любовные, но дружеские и другие. Слово «отношения» вообще у них часто проскальзывает в ответах. Также для них ценность – дело, которым они будут заниматься. С одной стороны, оно должно быть интересное, с другой – дающее необходимый доход и определенную свободу. Они не хотят напрягаться, к примеру, на заводе лить сталь. Это не их выбор. Им нужно, чтобы оставалось время на себя, на музыку, на тусовки. Для них work/life balance более важен, чем для предыдущего поколения.
ВЗГЛЯД: Если они менее циничны и меркантильны, это значит, что растет поколение альтруистов?
В. Ф.: В целом карьеризм и меркантильность действительно мало свойственны современной молодежи. Но из этого вовсе не следует, что она поголовно альтруистична. Среди молодых в каждом поколении есть и карьеристы, и предприниматели, и бюджетники, и пролетарии. Соотношение этих ориентаций меняется, как меняется мода. Вчера, условно говоря, было модно заниматься бизнесом, а сегодня – волонтерством. Но и сегодня есть «молодые бизнесмены в душе», а вчера – были «волонтеры в душе». Просто сегодня первых стало меньше, а вторых – больше. На следующем витке спирали все еще раз поменяется.
Да, сейчас сильно выросла добровольческая, волонтерская ориентация: «я могу работать где угодно, но мне важно делать добро людям». Волонтерство началось снизу, а государство со временем, увидев в этом огромный потенциал, его поддержало. Безусловно, с сопутствующими издержками: заорганизованность, много бутафории, ставка на численность в ущерб качеству и тому подобное. Но все это – лишь издержки мощного тренда, который государство сумело увидеть.
Что касается молодых карьеристов, то они идут в молодежные организации, чтобы сесть в «социальный лифт». Особенно – в политические структуры вне зависимости от ориентации. Но сейчас карьеристов стало меньше, а альтруистов, добровольцев – больше. И бизнесом заниматься сегодня хотят гораздо меньше молодых людей, чем из прошлых поколений, бизнес потерял ореол «передового класса», «самого престижного дела», превратился в обычное занятие – не хуже, но и не особо лучше других.
ВЗГЛЯД: Постсоветскую молодежь зачастую упрекали в аполитичности. Следят ли нынешние молодые люди за новостями или им не очень интересно, что происходит в стране и мире?
В. Ф.: Они следят за новостями, но новости, как и интересы, у них немного другие. Напомню, это молодежь, выросшая в эпоху Web 2.0 – соцсетей, причем сетей много, они разные. Там много разнообразного контента, и каждый может найти себе там уютную «эхо-камеру». Тот контент, который они потребляют, почти не имеет отношения к политике, к тому, что старшее поколение привыкло считать серьезными темами.
Какие-то импульсы до них доносятся в момент больших федеральных политических кампаний, как, например, президентские выборы 2018 года. Тогда это поколение впервые массово проголосовало. Это произошло, потому что большие усилия были приложены, чтобы их мотивировать, объяснить им значимость этого события, увлечь их, в том числе в игровом формате. Они пришли, проголосовали, но после этого в политике не появлялись.
Аналогично, кстати, обстоят дела и у блогера Алексея Навального: два раза сумел вывести молодых на митинги в 2017-м, а потом – все, как отрубило. Именно поэтому на молодых политиков так остро реагирует общество: «Молодежь вышла на демонстрацию протеста!». А сколько на этой демонстрации молодых – 50, 100 человек? А какую долю они составляют в толпе демонстрантов – процента три, пять?
Дело в том, что пока молодежь не связывает с политикой свои жизненные траектории. Это старшие пытаются вовлечь их в политику – кто-то через молодежные организации, конкурсы, такие как, например, «Лидеры России». А кто-то – через фильмы типа «Колыма» и т. д. Что-то получается, но говорить о том, что у нас молодежь политизирована, не приходится. Конечно, все может в один день поменяться, и политика властно вторгнется в повседневную жизнь людей, в том числе и молодых, как это уже произошло в 2014 году в связи с Крымом.
ВЗГЛЯД: Насколько для них важно чувство принадлежности к сильному государству? Кем себя больше ощущают молодые люди – космополитами или патриотами?
В. Ф.: Они в большинстве своем патриоты, потому что росли в обстановке патриотического подъема и конфронтации Запада и России. Молодые люди участвуют в акциях «Бессмертного полка», ищут и находят то, чем могут гордиться.
Чувство принадлежности к великой стране у молодежи, безусловно, есть. Но с некоторыми особенностями. Это не агрессивный патриотизм. «Можем повторить!» – это для старшего или среднего поколений. Нынешние молодые не хотят «повторять» – доходить до Берлина или Парижа. Они патриоты, гордятся тем, что они русские, но при этом они не изоляционисты, не почвенники, они более свободны, открыты. Готовы и за образованием, и за работой ехать в другие страны, а потом возвращаться – или нет, как пойдет. Это новый интересный синтез космополитизма и патриотизма. Раньше был очевидный крен в сторону первого, затем – второго, сейчас выстраивается какой-то новый баланс.
ВЗГЛЯД: Когда ВЦИОМ провел опрос в разгар пандемии, обнаружилось, что молодежь – самая встревоженная, растерянная общественная группа. В чем причина?
В. Ф.: Это более уязвимое, «тепличное», несамостоятельное поколение, и это первый серьезный кризис в их жизни. Причем он создал угрозу жизни, то есть ударил по самой базовой потребности людей. Далее, откуда они черпают преимущественно информацию? Из соцсетей, где почти отсутствует официоз, а вместе с ним – и фактчекинг, и объективность, и журналистская этика. Поэтому море фейков, теорий заговоров, конспирологии, откровенного бреда, создающего чувство страха и незащищенности – и играющего на этом страхе. У молодежи нет большого иммунитета к фейкам и навыка их различения
В общем, если жертвами пандемии коронавируса в основном стали старые и больные, но жертвами «инфодемии страха» – молодые и здоровые.
ВЗГЛЯД: А каковы главные социальные страхи у молодежи?
В. Ф.: Они касаются здоровья и красоты, неслучайно, это и тема ЗОЖ – здорового образа жизни. Здоровье воспринимается широко, включая здоровье родителей, близких родственников. Пандемия показала, что они очень уязвимы. Поскольку они более тепличные, то и более ранимые. Не привыкли, что люди могут внезапно умирать, тем более близкие. Для многих этот опыт оказался травматичным.
Тревожным и проблемным для молодых стало построение отношений. Это касается не только любви, семьи, но и вообще личных социальных связей. Эти ребята не только боятся, у них с этим делом реальные проблемы. Отчасти, потому что они выросли в соцсетях. Можно, конечно, и там построить отношения, но потом все равно нужно выходить в офлайн. А это уже сложнее.
ВЗГЛЯД: А страх профессиональной невостребованности?
В. Ф.: Безусловно, есть. Наш рынок труда сегодня хаотичен и неустойчив. Молодые люди идут учиться – и рады, что они вроде бы при деле. Но когда они заканчивают обучение, оказывается, что устроиться на работу сложно. Свободных и хорошо оплачиваемых мест мало.
При этом качество высшего образования – низкое. Вузы сегодня по инерции готовят молодых людей к профессиям, которые уже сходят со сцены. Более того, сокращается востребованность серьезных профессий. Растет спрос на временные, нестабильные заработки.
Огромное количество выпускников мыкается после вуза, не знает, куда себя приткнуть. И в магистратуру-то многие идут, чтобы отсрочить этот мучительный поиск.
ВЗГЛЯД: И падает престиж образования?
В. Ф: Образование, к сожалению, постепенно становится дисфункциональным. Молодые люди понимают, что хорошую работу и достойный заработок можно получить и без него! Таков тренд, которому уже пара-тройка лет. Что-то подобное наблюдалось в 90-е, но потом связь «знания – деньги» восстановилась. А теперь все опять поменялось: можно гораздо быстрее и легче пройти столько практичных и разнообразных курсов, что работа найдет тебя сама! Наращивать ресницы и снимать смешное видео, «поднимая» на этом немалые деньги, можно путем самообразования. Не просиживать штаны в затхлых аудиториях и умирать там со скуки с 70-летними преподавателями.
ВЗГЛЯД: Есть мнение, что для молодежи важно так называемое социальное поглаживание – аналогичное потребности в похвалах в соцсетях? Должно ли государство больше «лайкать» молодежь?
В. Ф.: Да, это нужно – в силу психологического склада многих нынешних молодых людей. Они не очень самостоятельные, не слишком приспособленные, не очень уверенные в себе. Для них социальные поглаживания – это зачастую более важная ценность, чем сытость. Они боятся одиночества, боятся остаться никому не нужными.
В какой форме возможны эти «лайки» со стороны государства? Премии волонтерам, молодежные форумы, гранты, оплачиваемые стажировки в хороших госкомпаниях.
ВЗГЛЯД: Насколько сильно государство должно влиять на жизнь молодежи, корректировать ее ценности и настроения?
В. Ф: В последние лет восемь государство, вслед за обществом, начинает ставить вопрос о воспитании – моральном и патриотическом, о каких-то общих идеалах. Причем инициировало это движение именно общество, а государственная машина, не отрицая необходимости воспитательной работы, медленно раздумывает, можно ли эту тему «замотать» или все-таки что-то придется делать.
ВЗГЛЯД: Желает ли сама молодежь этого, тоскует ли по отеческой заботе государства?
В. Ф: «Отец» – это значит «семья», а молодежь всех возрастных категорий не воспринимает государство как семью. Вообще, такое ощущение, что на месте государства у них в голове дыра. Они не понимают, что это такое: сервис «Мои документы», армия, флаг и гимн, выступления президента по телевизору? Все это не складывается у них в какую-то цельную картину. Люди советской эпохи точно знали, что такое государство, а что – нет. А сегодняшние молодые люди видят каких-то чиновников, какие-то выборы, какие-то партии – но это не их жизнь. По крайней мере, пока.
ВЗГЛЯД: Опрос трехлетней давности выявил, что в самохарактеристике молодых респондентов наблюдался значительный рост таких качеств, как цинизм и агрессия. Продолжается ли этот тренд?
В. Ф: Это был не тренд, а всплеск, вызванный ощущением тупика 2016-2017 годов, в котором общество себя почувствовало. До этого было ощущение подъема – Олимпиада-2014, «крымский консенсус». А потом у многих возникло ощущение топтания на месте. Отсюда и был в молодежи замечен всплеск этих настроений.
Сейчас того всплеска нет, но, возможно, он придет после осознания нового тупика. Такая вероятность есть, ведь экономисты ничего хорошего миру в ближайшие годы не сулят. Отсутствие перспективы – это всегда сильнейший раздражитель, особенно для молодых. Таковы риски. Но пока, повторюсь, никакой агрессии не видно, а в отличие от США, где начались погромы, наше общество в целом прошло пандемию организованно, эмпатично, управляемо.
ВЗГЛЯД: На что властям нужно особенно обратить внимание, чтобы не «потерять молодежь»?
В. Ф: Государственная система работы с молодежью худо-бедно действует, приносит свои плоды. Но нужны ресурсы, чтобы выполнять обещания и воплощать красивые слова в действительность. Например, чтобы молодая семья имела реальный шанс купить жилье по ипотеке и выплатить ее раньше «серебряной свадьбы». Важно, чтобы молодежь не стала именно той строкой бюджета, на которой решили сэкономить.
Источник: vz.ru.
Рейтинг публикации:
|
