Публике АШ должны нравится подобные материалы. Европы и "Запада" нет, а есть ли Россия? В чём геокультурная значимость России?
Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия «Философия. Филология. » – 2015. – № 1(17) стр.88 - 102
Данная статья предлагает относиться к понятиям «европейская культура» и «западная цивилизация» как к геополитическим выражениям, лишённым исторического и геокультурного наполнения.
Ключевые слова: запад, западный мир, западная культура, западная цивилизация, европейская цивилизация, европейская культура, Европейский союз, единая Европа, гегемония США, геополитика.
Несмотря на растущее понимание сути агрессивной неоколониальной политики США и Западной Европы, начавшее приходить в Россию в связи с трагическими событиями на Украине, концепты «Запад» и «Европа» продолжают оставаться притягательными цивилизационными ориентирами. В России представления о «Западе» появились даже раньше, чем когда сам «Запад» впервые осознал себя «Западом». Споры между западниками и славянофилами зафиксированы у нас по крайней мере с середины XIX в. На «Западе» понятие «Запад» ввели впервые лишь в 1947 г. Это было сделано не для того, чтобы противопоставить себя СССР и социалистическому лагерю на востоке. «Западная цивилизация» была придумана с одной-единственной целью: оправдать перед лицом американских налогоплательщиков сотрудничество США с послегитлеровской Германией и массивную экономическую помощь западным немцам.1 Вскоре начал формироваться Европейский союз, а с ним и новая дисциплина EU Studies, «изучение Евросоюза». Значительный псевдонаучный компонент этой дисциплины постулирует о том, что «уникальное» политическое образование Евросоюза воспроизводит некую «уникальную» культурно-историческую «европейскую» общность. Существуют ли на самом деле «Запад» и «Европа» как цивилизационные и геокультурные регионы? В этой статье предлагается рассматривать «единую Европу» и «Западный мир» как имперские политические проекты США, лишённые цивилизационного и геокультурного смыслов, которые им постоянно приписываются.
Краткая политическая история европейского географического пространства такова. Традиционно считается, что европейская история начинается на Крите в 900-е гг. до н. э. В 300-е гг. до н. э. Древний Рим забирает цивилизационное первенство у Древней Греции. В 300-е гг. н. э. самым развитым государством региона становится Византия. Другой центр высокой культуры в Средиземноморье — мусульманская Испания в 900-е гг. Три других политических центра – Империя Каролингов в 800-ые гг, Датская империя и Киев-ская Русь в 1000-ые – были аморфными государствами и не оставили следов высокой культуры. В Восточной Европе Золотая Орда процветала в 1200-е. В это же время Гранадский Эмират и Византия отдают своё политическое и культурное превосходство Италии (приблизительно 1300 г.). Италия возвращает первенство Пиренейскому полуострову и Босфору, когда Испанская, Португальская и Оттоманская империи выделяются как самые могущественные государственные образования к 1500 г. К 1700 г. динамичные центры Европы перемещаются в северо-западную часть региона, где самым влиятельным государством становятся Нидерланды. Нидерланды отдают пальму первенства Франции (~1800), та — Британии (~1850), Британия — Германии (~1900), Германия — Советскому Союзу (~1970), Советский Союз — Германии (~2000).2
Как отмечают учебники, изданные в Евросоюзе, «видения “единой Европы” имеют долгую историю и обладают значительной идеологической убедительностью. Со средних веков не было ни одного периода, когда бы государственные деятели или учёные мужи не указывали бы на общее европейское наследие и необходимость “политического” единства Европы».3 Существовали и реальные попытки добиться такого единства, например, Древний Рим, Империя Каролингов, Наполеон и, конечно же, Третий Рейх Гитлера. Однако, вместо объединения результатом было «не единство, а фрагментация на грани почти полного самоуничтожения».4 Европа породила такие влиятельные концепты, как «национальное государство», «национализм» и «суверенитет». Результатом двух противоположных идей европейского единства и национального государства стало «установление напряжённости, которую две “мировые” войны XX в разрядили лишь частично».5 Ни в коей мере европейская история не является историей единой цивилизации. Это история — череда соперничеств, конфликтов, завоеваний, расцветов и упадков территорий с автономным или полуавтономным развитием. Существует много проблем в представлениях о традиционной европейской истории и «единой» европейской цивилизации, которые используется для легитимизации Евросоюза. Некоторые из них приведены ниже.
1. Абсолютно произвольно то, что Греция и никакая иная предыдущая или последующая цивилизация была выбрана началом Европы. Греческие мореплаватели ввели в обиход слово «Европа», которым они обозначали территорию к западу от Эгейского моря, противопоставляя её «Азии» с востока и «Африке» с юга. Все три понятия остались потому, что Греция подвергалась атакам со всех трёх сторон. Помимо этого случайного факта нет никаких оснований считать Древнюю Грецию началом «европейской цивилизации», так как Греция имела такое же отношение к предыдущим средиземноморским и ближневосточным цивилизациям, как Древний Рим или Византия по отношению к Греции. Греция является родиной одного из самых важных «западных» идеалов — демократии. Правда, обычно не вспоминают о том, что из 35 тысяч населения древних Афин 30 тысяч составляли слуги и рабы, на которых эта демократия не распространялась.
2. Между 900 г. до н. э. и 1600 г. н. э. вся «европейская» история занята исключительно средиземноморским регионом, который сегодня является периферийным для «настоящей» Европы. Только после XVII в Европа стала системой, замыкающейся на северо-западе. Польша, Швеция и Оттоманская Турция искали господства лишь на периферии этой системы. Россия, такой же аутсайдер, как Турция, вытеснила Швецию и Польшу и даже перенесла свою столицу на западное побережье во время намеренной политики «вестернизации». Именно западное христианство стало главной идентификационной основой Европы и породило концепт «цивилизованного мира» на «Западе». Объединение Германии способствовало дальнейшей концентрации власти и ресурсов на западе Европы, и Германия стала главной экономикой, от которой зависели другие европейские страны на востоке, севере и западе этой части света.
3. Что касается средиземноморского региона Евросоюза (Испания, Португалия, Греция, южная Италия), то его «европейский» характер часто ставится под сомнение. Парадоксально, но для идеологов средиземноморского расширения Евросоюза было особенно трудно уговорить себя в «западном» характере Греции, «колыбели европейской цивилизации». У Греции было православие (как у русских), османская история, авторитарные замашки «чёрных полковников» и смуглое население. В обиходе для северо-западной Европы Испания и Италия — начало Африки. Испания и Португалия не считались частью западного мира, пока Испания не вступила в НАТО в 1982 г (см. карты 1, 2 и 3). Американцы классифицировали Испанию и Португалию вместе с Латинской Америкой как «отсталую иберийскую цивилизацию», отличную от «западной» цивилизации.6 Так, согласно влиятельному в американ-ских академических кругах бестселлеру Брюса Рассета из Йельского университета, Аргентина, Япония и Папуа-Новая Гвинея принадлежат к «западному сообществу», в то время как Испания и Португалия — нет. В этой системе «западное сообщество» противопоставляется таким захватывающим дыхание социокультурным группам, как «браззавильские африканцы», «консервативные арабы», «афро-азиаты», «полуразвитые латинисты» и «коммунисты».7
4. Концепция «европейства» включает в себя христианство, по крайней мере как историческое наследие. Если протестантство и католицизм как потомки латинского христианства ещё как-то уживаются под одной крышей, то православное христианство вряд ли. Византия, Россия, Греция и Балканы считаются периферийными для истории и настоящего Европы, хотя греческие, византийские и российские культурные центры в некоторые периоды истории превосходили всё, что существовало на западе Европы в то же самое время. На протяжении истории именно православные страны подвергались захвату латинистами, что вынуждало заключение союзов православных с мусульманскими соседями против агрессоров с запада. Так, российские и греческие элиты сознательно выбрали подчинение монголам и туркам вместо того, чтобы искать поддержку у латинистов. Мусульмане и православные являются носителями культуры, отличающейся от западного христианства. Они сформированы греко-римскими и древними ближневосточными элементами, и у них много общего, несмотря на существенные доктринальные различия.
5. Традиционный взгляд полностью исключает исламскую историю и цивилизацию как часть наследия Европы. Исламская Испания, исламские степные культуры древней Украины, Золотая Орда и Османская империя считаются неевропейскими, несмотря на неоспоримый факт, что они существовали много веков на земле, которая определяется как Европа. Такое отношение отражает глубокое религиозное предубеждение с давних времён о том, что всё хорошее отождествляется с западным христианством, ненавидящим ислам как ересь и постоянно принижающим его. Тем не менее вклад исламских цивилизаций в формирование последующих культур в Европе не мал. Ислам положил начало развитию наук. Исламская Испания достигла наиболее высокого уровня цивилизации, благосостояния и религиозной терпимости. Уровень развития Аль-Андалуса был равным или превосходил Византию, Каир, Багдад, Дамаск и всё, что существовало в те годы в Европе. Европейская историография обычно обозначает монголов как грубых варваров. Однако перед тем как появиться в Европе, они позаимствовали много из культуры китайцев и мусульман в управлении, налогообложении и военном деле. Это позволило им построить крупнейшее государство Евразии. Османская империя «принималась» в Европу только тогда, когда нужно было использовать её для конфронтации с Австрией или Россией. В наше время интересы Евросоюза в Персидском заливе и желание держать под контролем Ближний Восток спровоцировали дебаты о «качествах» Турции для членства в Евросоюзе.
6. Центральная Европа (Польша, Чехия, Словакия и Венгрия) — преимущественно католический, но не германский регион. У него ущербная история нахождения под пятой немцев, австрийцев и русских. Вместе с бывшей Югославией, Румынией и Болгарией эти страны не считаются «нормальной» Европой из-за наследия «холодной войны». Уважаемые культурологи на западе всерьёз обсуждают такие критерии «европейства» как количество лет, проведённых под «ленинистскими режимами»: чем больше лет, тем меньше «европейскости».8 Однако вхождение в Евросоюз позволило поднять статус стран бывшего советского блока с «Восточной Европы» до «Центральной Европы», оставляя термин «Восточная Европа» для Украины, Молдавии и Белоруссии. Нет сомнений, что скоро центральные европейцы станут именовать себя «западными», передав термин «Центральная Европа» Украине и Молдавии и оставив прилагательное «восточный» со всеми негативными коннотациями исключительно России. По мнению президента Украины Петра Порошенко, Украина является частью «западного мира»: «Украина сегодня встала не просто на защиту своей территории — на нашем Донбассе также пролегла восточная граница мира демократии и свободы. Наши ребята сегодня защищают не только свою землю, но и демократические права и свободу независимой Польши, стран Прибалтики, Румынии и Венгрии, а с ними и всего «западного мира»».9
Однако у самих западных наблюдателей имеются сомнения в истинности «европейского» характера молодых членов Евросоюза и стран-кандидатов. Они считают, что деление на «Запад» и «Восток» существовало задолго до коммунистического раздела: «Холодная война разделила Европу на две части, “нашу” и “их”, которые находились в напряжении как части двух альянсов. На самом деле, политический, экономический и демографический баланс Европы тяготел к западу на протяжении последних тысячи лет: от юго-восточной Англии, Нидерландов и долины Рейна до Бургундии, южной Германии и северной Италии. В XIX и XX вв восточная и юго-восточная Европа резко отличалась от индустриализирующихся стран на западе, которые с успехом внедряли общий язык и национальную идентичность. На востоке от Берлина и Вены были крестьянские сообщества, говорившие на разных языках и диалектах под имперским управлением. Немецкий язык превалировал в городах и в торговле. Оптимисты среди элит этих стран, отказавшихся от социализма в 1989-90 гг, говорили о “воссоединении с Западом”, подразумевая, что их страны были сопоставимы со странами Западной Европы в политическом и экономическом развитии до того, как попали в социалистический лагерь. Венгрия, Польша, Балтийские государства были частью западного христианского мира, но они оказались лишь на окраине “Великой Трансформации”, которая прошлась по их западным соседям до того, как случилась война, в результате которой они оказались под советским контролем».10
Вполне естественно, что исторические дискурсы о необходимости политического единства в Европе никогда не основывались на общем языке или культуре, которых нет и не было. Европейцы определяли себя не поиском общих черт, а противопоставлениями врагам. Исторически призывы к пан-европейству должны были решать одну из трёх задач: коллективная защита от внешних факторов, таких как Оттоманская империя, советский коммунизм или исламский терроризм (с момента Договора о вселенском мире 1518 г.), приостановление никогда не кончающихся внутренних раздоров («Эссе о настоящем и будущем мире в Европе» Вильяма Пенна, 1693 г.) и консолидация власти над колониальными империями (герцог Сюлли, «Великий Замысел», 1638 г.).11 Все эти проекты признавали некоторую общность, унаследованную от западного христианства, и, как правило, исключали вовлеченность турок и русских. Западное христианство было единственным фактором политической мобилизации, который утратил значение после периода Реформации и раздела между католичеством и протестантством, и особенно после дальнейшей секуляризации региона.
Одним из главных мифов о «единой» современной Европе считается мнение о том, что европейская интеграция движима исключительно целью улучшить экономическое положение стран-членов Евросоюза. На самом деле западноевропейская экономическая система была лишь частью более широкой системы безопасности атлантического региона. Рождение и развитие этой системы было полностью обусловлено интересами и идеологией США. Поэтому «представление о Западной Европе в 1960-е и 1970-е гг. как о самодостаточном “гражданском” сообществе, преследующем чисто экономические интересы, глубоко ошибочно».12 После окончания второй мировой войны правящие американские и европейские элиты были обеспокоены экономическим ростом СССР, идеологическим наступлением социализма, утвердившегося в Восточной Европе, Азии и на Кубе, и активизацей левых движений у себя дома. Основание НАТО и Совета экономической взаимопомощи в 1949 г., Организации Варшавского договора в 1955 г. и Европейского сообщества в 1957 г. отразило завершение формирования двух соперничавших блоков — «западного» и коммунистического. Европейская интеграция была задумана США как инструмент борьбы против СССР в «холодной войне» и профинансирована планом Маршалла. Если бы не «холодная война», западноевропейским странам было бы сложно найти общую почву для интеграции. Для Западной Германии вынужденное равнение на США означало необратимый разрыв с ГДР и другими территориями довоенного немецкого влияния в восточной части Европы. Французское общество было расколото выбором между партнёрством с Германией против консолидирующегося англо-американского лидерства и поиском союзников для противостояния Германии, вынудившей Францию участвовать в трёх разрушительных войнах с 1870 по 1945 гг. Что касается Британии, то её приоритетами были особые отношения с США и сохранение влияния над потерянными колониями. Соседи Британии видели в ней агента влияния США и поэтому не желали сближения с Лондоном.
Сегодня в Евросоюзе пытаются создать региональную идентичность из разных национальных, субнациональных, местных и иммигрантских культур. Успеха в этом деле нет, поскольку Европа — чрезвычайно разнородный регион в историческом, культурном и социальном планах. Определение Европы посредством культурологических категорий всегда будет уступать место институциональным определениям. Евросоюз легче идентифицируется с местами, где были подписаны основные договоры, или количеством государств перед каждым расширением: 6, 12, 15, 25, 27, 28. Моральные и поведенческие нормы современных европейцев отличаются друг от друга, поскольку они сформированы разнящимися католическими, протестантскими и православными традициями. В Европе нет языковой общности, так как европейцы говорят на германских, романских, славянских, финно-угорских, балтийских, кельтских и других языках. Языковое многообразие подвергает европейцев воздействию разных литературных, философских и медийных дискурсов. Языковые барьеры создают многочисленные проблемы с коммуникацией и ситуации с ошибочным толкованием и непониманием. Даже органы Евросоюза не способны делать адекватные переводы.13 В тех случаях, когда грамотные переводы всё же удаются, многие концепты понимаются по-разному.
Любой союз между странами может быть представлен вертикальными и горизонтальными отношениями. Вертикальные отношения — это отношения граждан с общественными институтами, а горизонтальные — отношения между самими гражданами.14 Возможность взаимодействия между гражданами предполагает наличие языковой общности. Языковая или некая этническая или культурная общность — единственная основа для сильного сообщества с горизонтальными отношениями.15 Такие горизонтальные отношения в Евросоюзе чрезвычайно затруднены.
Культурное и историческое многообразие Евросоюза вызывает множество проблем. Союз пытается гармонизировать несовместимые системы управления: королевства, великие княжества, президентские и парламентские республики. Он также разделён наследием двух социально-экономических систем — капитализма и социализма, которые произвели разные типы обществ и граждан. Разделение на «Запад» и «Восток» усугубляется противопоставлением Север/Юг, которое отделяет периферийный средиземноморский регион от более богатого центра и севера. Выделяется особый характер и у двух северных субрегионов — Британских островов и Скандинавских стран, по крайней мере в сфере внешней политики. Несовместимость 28 разных национальных культурных систем заметна в отношении ко времени и пространству, разным взглядам на надлежащий раздел между личными и общественными интересами, на роль денег и государственного регулирования. 28 стран-членов просто не в состоянии создать одну единую Европу.
Есть наблюдатели, которые отказывают Евросоюзу в какой бы то ни было культурной общности: «То, что страны Евросоюза имеют в общем, — это существование символов, ритуалов, представительств в региональных институтах и политические мифы».16 «Богатство, торговый потенциал и неутомимый энтузиазм Европейской комиссии заставляют эту систему работать. При всех своих различиях, страны Евросоюза объединены одной всепоглощающей амбицией: как бы богаты они ни были, есть всегда возможность стать богаче. Это и является европейским идеалом».17
У современного европейского проекта нет ни исторических предпосылок, ни культурных составляющих. Европу невозможно определить ни посредством религиозных понятий (христианство, иудаизм, ислам), ни лингвокультурных (романская, германская, славянская). В списке исторических определений, которые формируют «уникальную европейскую цивилизацию», можно найти греческую философию, римское право, христианство, Просвещение, научную революцию, победу разума, империализм, технологический прогресс, терпимость, лёгкую красивую жизнь со стилем и со вкусом, индивидуализм, либеральную экономику, парламентскую демократию и права человека.18 Это шовинистический и некритично избирательный список. Что делает перечисленные им качества исключительно европейскими или относящимися ко всей Европе, никогда не обсуждается. Он представляет собой историю Европы как «генеалогию прогресса»19 или исторический путь «от Платона к НАТО».20
Единственный неоспоримый критерий «европейства» — членство в НАТО и Евросоюзе. Нечлены этих организаций, такие как Беларусь, Сербия и Россия, не разделяют «европейский дух», непонятны или даже являют собою зло. Однако членство в НАТО и Евросоюзе — это политический критерий, который характеризует Европу как политический, а не цивилизационный проект. Другие определения Европы без НАТО и Евросоюза не в состоянии опираться на какие бы то ни было культурологические или исторические критерии, которые были бы в ладу с историческими фактами и здравым смыслом. Так, например, Лаитин предлагает определение Европы, основанное на том факте, что европейцы говорят на одном, двух или трёх языках, что он называет «2±1 языковая конфигурация».21 Непонятно, что делает такую конфигурацию европейской, поскольку она может подойти и любой другой части света, где население владеет местным языком, национальным и одним иностранным. Единственное определение Европы, которое не должно разочаровать никого, из области физической географии: западная часть Евразии, отделяемая от Азии Уральскими горами, рекой Урал, Каспийским морем, Кавказом, Чёрным, Мраморным и Эгейским морями. Однако даже и это определение условно. Оно может существовать безболезненно только тогда, когда ему не придают никакого политического или культурного смысла. Так, Грузия может обидеться, если отнести её туда, куда она принадлежит, — к Азии.
Тем не менее Евросоюз часто использует культуру как «риторическое покрывало, хранилище европейских различий и пестрот, цветное украшение, пряча при этом истинные представления о природе европейской культуры, заменяя их идеалистическими суждениями о культуре как о каком-то абсолютном благе. Тем не менее все международные неурядицы подтверждают, что культура является полем напряжения и конфликтов, соперничества, конкуренции, а не гармонии, гегемонии и монополистских прессингов, а не равенства».22 Преобладающие определения культурной Европы, спущенные сверху вниз бюрократами и нанятыми ими маркетологами из северо-западной Европы, противоречат опыту жизни простых европейских обывателей, особенно на периферии. Возникают конфликты между европейцами первого, второго, и третьего сортов и тех, чьи страны по-разному соответствуют пропагандист-ским критериям. Богатый центр полон предрассудков о населении с социалистическим прошлым, о людях из мусульманских или православных культур и о говорящих на славянских языках.
Многие наблюдатели считают, что культурное разнообразие Европы не только представляет собой большие трудности для интеграции, подрывая политический проект, но и делает весь Евросоюз бессмысленной затеей. У Евросоюза случайный исторический характер, он оперирует посредством частичных и бессистемных режимов. Союз проводит дурную политику, так как его интересуют только общие экономические результаты. Тем самым он разъединяет народы, а не объединяет их:
«Европейское сообщество было шагом к федерации, которая функционирует в фрагментированных сферах и в промежуточных стадиях. Такой федеративный минимализм ограничен некоторыми экономическими сферами. Создатели Сообщества были несведущи или безразличны к историчному опыту. Эта система не соответствует никакой конституционной форме прошлого».23
«История формирования “всё более и более тесного союза” следовала повторяющейся логике: сначала предлагаются домыслы о некоторой взаимной экономической выгоде, не учитывающие сложности и противоречивости формальных соглашений, затем появляется онтологическая этика некоего политического сообщества, это политическое сообщество представляется как достижение, оправдывающее последующие усилия по объединению. Сложно не вспомнить определение фанатизма Джорджа Сантаяны: “удвоение усилий, когда вы забыли о целях”».24
И в самом деле, если определение культуры не сводится к изящным искусствам, музыке и народным промыслам, а распространяется на аспекты бытовой, экономической и политической жизни, то несбалансированная стандартизация одних экономических аспектов жизни чревата конфликтами в отношениях между экономическими и неэкономическими сферами жизни.
Другая проблема любых интеграционных блоков — перераспределение доходов и ресурсов. Региональная интеграция порождает бенефициаров (большие страны, крупное производство и капитал) и проигравших (маленькие страны, мелкие производители и рабочая сила). Понятно, что культурная близость способствовала бы как народной поддержке интеграции, так и появлению эффективных компенсаторных механизмов проигравшим, так как «своим» не жалко. Сегодня средства, выделяемые на развитие отсталых территорий Евросоюза, чрезвычайно малы: ~0,02% от совокупного валового продукта Евросоюза. Это чисто символические суммы, которые используются прежде всего для пропагандистских целей. Очевидно, что отсутствие чувства приятельских отношений между народами Евросоюза подрывает и концепцию самого общего рынка установлением неблагоприятных условий для передвижения рабочей силы и формирования потребительского рынка в Восточной Европе. Риторика «единство в разнообразии» не решит никаких серьёзных проблем, а преследование «общих» интересов в ущерб интересам стран-членов может вызвать процессы, обратные интеграции.
Из-за отсутствия реальных критериев Евросоюз предлагает определение Европы, используя понятия совершенства, справедливости и добродетели. В результате европейская культура приравнивается к «западной» и противопоставляется африканскому варварству и восточному деспотизму. Такое определение культуры негативно, поскольку унижает неевропейцев и чужаков из третьих стран. Самовосхваление оказывает дурную услугу Евросоюзу. Подразумевающееся превосходство европейской культуры (христианская цивилизация или «белый континентализм»25) и «великое» наследие европейских идей усиливают напряжение между инсайдерами Евросоюза и аутсайдерами. Несмотря на сложности в трансатлантических отношениях между Евросоюзом и США, антизападная риторика мусульман и чернокожих с неприязнью и негодованием отвергает всю западную культуру как аморальную, не делая при этом различий между США и Европой.
Концепция «Запада» также была изобретена исключительно для политических целей и относительно недавно, после Второй мировой войны. Дискурс о «западной цивилизации» был рождён и запущен для того, чтобы улучшить восприятие послевоенной Германии и оправдать расходы Плана Маршалла на ФРГ и её включение в евроатлантический мейнстрим НАТО.26 И хотя «Запад» определить ещё сложнее, чем Европу, такие попытки постоянно происходят: «разные страны, объединённые под рубрикой “Запад”, обладают свойствами, которые отличают их от остального мира: демократия, рациональное правительство, научная и техническая изобретательность, индивидуализм и определённые этические и культурные нормы».27 Как и любое евроцентрист-ское понятие, использующее для своего обозначения название стороны света, понятие «Запад» неудачно. Так, для Индии и Китая западом оказывается Ближний Восток. В Латинской Америке вместо «Запада» используется термин «Север» с коннотациями, подразумевающими эксплуатацию бедных стран юга, а не борьбу с коммунистическими и социалистическими режимами. Несмотря на молодость и искусственность «Запад» глубоко засел в наших головах. В России либо мечтают о западных ценностях, либо борются с ними. Представления о западных ценностях остаются весьма смутными как у их сторонников, так и противников. Конкретика наблюдается только в одном случае: борьба с гей-парадами. В то же время деньги и хорошую жизнь, например, у нас любят не меньше, чем на «Западе».
Упомянутая выше концепция цивилизационных групп Рассета «эволюционировала» с меняющимися взглядами на «Западе». Вдохновлённый картами Рассета, многоизвестный Самуэль Хантингтон из Гарварда предлагает свою собственную карту цивилизаций с поправкой на время (см. карту 3). Так же, как и Рассет, он оставляет Папуа-Новую Гвинею в рамках «западной цивилизации» (на тот момент уже давно не являвшуюся австралийской колонией), но расширяет зону «Запада», включая в неё более поздних вхожденцев в НАТО: «полуразвитых латинистов» (Испанию и Португалию) и страны Восточной Европы. Повышенное внимание к Ближнему Востоку и углеводородам Персидского залива вызывает появление «исламской цивилизации» из более широкой категории «афро-азиатов» Рассета. Примечательно то, что повышается и статус Китая. Китай становится «синской цивилизацией», в то время как у Рассета он не был классифицирован никак. Всего Хантингтон делит мир на девять геокультурных зон. Профессор объясняет международные конфликты отсутствием взаимопонимания между народами, а не борьбой за доминирование и ресурсы.28 Очевидно, что внешняя политика США руководствуется не менее примитивными взглядами на мироустройство, чем взгляды Рассета и Хантингтона.
Идеи японского посла в Великобритании Йошийи Ногами лучше всего иллюстрируют непостоянный и фантасмагорный характер понятия «западная цивилизация». В одном из своих выступлений он охарактеризовал Японию как «истинно западное общество», разделяющее ценности и идеалы Евросоюза и являющееся его членом «эмоционально и духовно».29 На вопрос автора о том, почему Япония препятствовала участию России в азиатско-тихоокеан-ских форумах, Ногами ответил, что Россия представляет собой «западную» страну без «азиатского духа», территория которой растянулась в Азию по воле исторических случайностей. В отличие от японцев, сердца москвичей не в Азии, и значит, Азия не их дело.
Упражнения в определении элементов общей цивилизационной базы Евросоюза и стран «Запада» не выявляют ничего, кроме теряющего актуальность христианства и поддержки неоимпериалистической идеологии США и НАТО с сопутствующей риторикой о приверженности либеральной демократии, рыночной экономике и правам человека. Профиль Западной Европы как части Евросоюза вдобавок ассоциируется с историей колониализма и навязываемым представлением о регионе как о лидере мысли, искусства, культуры, науки, техники и моды. Чтобы легитимизировать свою власть, европейские институты манипулируют массовым сознанием при помощи дискурса о европейской идентичности и ценностях «западного мира». Европейская идентичность не существует в природе и никогда не существовала. Правильнее было бы вместо неё говорить о лояльности сотрудников европейских институтов или о чувстве солидарности среди некоторой части жителей Евросоюза. Европа и «западный мир» определяются политическими категориями, а не культурными. «Культура Евросоюза» на самом деле существует, но это чисто бюрократическая культура, далёкая и недоступная для граждан за пределами бюрократических кругов. Легитимность Евросоюза основана на способности генерировать благосостояние для своих стран-челнов и их граждан. Если это не будет получаться, перспективам Евросоюза не позавидуешь.
Как бы хорошо европейская интеграция ни развивалась, «Европу» и «Запад» следует воспринимать не как культурно-цивилизационные общности, а как культурно-цивилизационные пропагандистские штампы, служащие целям укрепить соответствующие политические проекты: Европейский союз и транс-атлантическое партнёрство под лидерством США. Разделения на «Запад» и «Восток» и «Европу» и «не Европу» во многом искусственны и контрпродуктивны для развития международного сотрудничества.
Карты 1 и 2. Представления о мире до вступления Ислании в НАТО
Карта 3. Мир после присоединения Испании и Восточной Европы к НАТО
1 Jackson, Patrick T. 2006. Civilizing the Enemy: German Reconstruction and the Invention of the West. University of Michigan Press, Ann Arbor.
2 Cм.: McNeill, William H. 1979. Patterns of European History. In Europe as a Cultural Area, edited by Jean Cuisenier, pp 7-94. Mouton, 's-Gravenhage.
3 Molle, Willem. 2001. The Economics of European Integration: Theory, Practice, Policy. Ashgate Publishing, Aldershot. C. 43.
4 Sampson, Anthony. 1968. The new Europeans: a guide to the workings, institutions and character of contemporary Western Europe. Hodder & Stoughton, London. C. 26.
5 Smith, Gordon. 1983. Politics in Western Europe: A Comparative Analysis. Heinemann Educational, London. с 244.
6 Russett, Bruce Martin. 1975. International Regions and the International System: A Study in Political Ecology. Greenwood Press, Westport. С. 26—27; 72—73.
7 Ibidem.
8 Fuchs, Dieter and Klingemann, Hans-Dieter. 2GG2. Eastward Enlargement of the European Union and the Identity of Europe. In The Enlarged European Union: Diversity and Adapation, edited by Peter Mair and Jan Zielonka, pp. 19—54. Frank Cass, London.
9 http://lenta.ru/news/2014/09/21/poroshenko: G7.11.2G14.
10 Wallace, William. 1995. Regionalism in Europe: Model or Exception? In Regionalism in World Politics, edited by Louise Fawcett and Andrew Hurrell, pp. 2G1-227. Oxford University Press, Oxford.
11 Yoder, John Howard. 1994. World Order Visions Since Early Modern Europe.
12 Wallace.
13 BBC, 8.4.2GG4, Translating is EU's new boom industry, http://news.bbc.co.uk/2/ hi/europe/36G4G69.stm, G1.1G.2G14.
14 Neveu, Catherine. 1997. Anthropologie de la citoyenneté. In Anthropologie du politique, edited by Marc Abélès and Henri Pierre Jeudy, pp. 85-88. Armand Colin, Paris.
15 Smith, Anthony D. 1992. National Identity and the Idea of European Unity. International Affairs, 68:1, pp. 55-76, Blackwell Publishing, Oxford.
16 Shore, Cris and Black, Annabel. 1994. Citizens' Europe and the Construction of European Identity. In The Anthropology of Europe: Identity and Boundaries in Conflict, edited by Victoria A. Goddard, Josep R. Llobera and Cris Shore, pp. 275-298. Berg, Oxford. C. 291.
17 Toner, Michael. 1988. Bluff Your Way in the EEC. Ravette Publishing, Horsham.
C. 10.
18 Schlesinger, Philip. 1994. Europeanness: A New Cultural Battlefield? In Nationalism, edited by John Hutchinson and Anthony D. Smith, pp. 316-325. Oxford University Press, Oxford. de Clercq, Willy. 1993. Reflection on Information and Communication Policy of the European Community. The European Comission, Brussels. Nederveen Pieterse, Jan P. 1994. Unpacking the West: How European is Europe? In Racism, Modernity and Identity: On the Western Front, edited by Ali Rattansi and Sallie Westwood, pp. 129-149. Politiy Press, Cambridge. Wistrich, Ernest. 1991. After 1992: The United States of Europe. Routledge, Oxford.
19 Eric Wolf как цитируется у Shore, Chris. European Union and the Politics of Culture. Paper 43, The Bruges Group, London.
20 Elie McBride как цитируется у Shore.
21 Laitin, David D. 2GG2. Culture and National Identity: 'The East' and European Integration. In The Enlarged European Union: Diversity and Adapation, edited by Peter Mair and Jan Zielonka, pp. 55-8G. Frank Cass, London.
22 Galtung, Johan. 2GG2. Rethinking Conflict: A Cultural Approach. Working paper, Council of Europe, Strasbourg.
23 Duchêne, François. 1994. Jean Monnet: The First Statesman of Interdependence. Norton, New York.
24 Judt, Tony. 1996. A Grand Illusion? An Essay of Europe. Hill and Wang, New York.
25 The Guardian, 23.1.1989, Community Whitewash, Alibhai, Yasmin.
26 Jackson.
27 Herzfeld, Michael. 1993. The Social Production of Indifference: Exploring the Symbolic Roots of Western Bureaucracy, The University of Chicago Press, Chicago. С. 2.
28 Huntington, Samuel P. 1997. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. Touchstone, New York. Приверженцы идеи «столкновения цивилизаций» рассуждают о различных ценностях мусульман и европейцев и не считают исламский терроризм ответной реакцией на войны, развязанные западной коалицией за беспрепятственный доступ американских и британских компаний к энергетическим ресурсам арабских стран.
29 Выступление в Университете Глазго, 9 ноября 2005
Источник: /aftershock.news/.
Рейтинг публикации:
|
