По мере приближения конца текущего года начинает набирать масштаб процесс оценки стратегических итогов развития государства. Потому что как раз на 2020 год был назначен финиш амбициозной программы, известной как «Стратегия Россия 2020», предполагавшей выход страны на постиндустриальную модель устойчивого развития, вхождение в пятерку крупнейших по размеру ВВП экономик планеты и множество разных прочих успешных показателей.
По мнению критиков, достичь обещанного правительству не удалось. В их представлении, поставив свою подпись под документом, Владимир Путин, тем самым как бы лично пообещал к 2020 году обеспечить устойчивый рост ВВП в 6,4−6,5% ежегодно. И не выполнил! С 2014 по 2018 среднегодовой рост составил всего 0,5%, и только на 2019−2020 годы Минэкономразвития прогнозирует 1,3−1,7%. В целом же вышло нарастить ВВП только на 5,8% за период 2013—2019 годов в сумме.
Ну, и далее в том же духе. Где обещанный рост реальных располагаемых доходов населения на 64−72%? Где полуторократное увеличение расходов на медицину и образование? Нету! Значит, план провалился.
Что любопытно, критики стремятся стратегию, как процесс, представить именно планом, выполнить который действительно не удалось. Но при этом из 41 контрольного показателя они озвучивают от силы пять, выбранных наиболее тенденциозно. И манипулируют еще тремя, раскрывая, так сказать, не всю правду.
Например, «Путин обещал» к 2020 году войти в пятерку крупнейших экономик мира по размеру ВВП. Россия сегодня в ТОП5 входит? Нет? Значит обманул! Но если смотреть на цифры, оказывается, что как бы да, РФ в мировом рейтинге занимает шестое место, имея ВВП в 3,1% от мирового, Впереди Китай (18,7%), США (15,2%), Индия (7,7%), Япония (4,1%) и Германия (3,2%). То есть формально мы в пятерку, конечно, не вошли, однако так ли сильно мы от достижения цели отстали? От Германии находимся всего в 0,1%…
И вообще, если показателей было 41, то почему обсуждается только менее десятка? Тем более о провале говорится вообще лишь в пяти. Возникает вопрос — а сама стратегия была о чем? Особенно учитывая тот факт, что планов с одинаковым названием на самом деле существовало два.
Первую программу с громким названием «Стратегия Россия 2020» правительство РФ приняло еще в 2008 году. Она основывалась на нескольких фундаментальных стремлениях. Кстати говоря, полностью совпадавших с требованиями оппозиции того времени. Это к тому, что критикуя результаты, следует признать и ошибочность позиции критиков.
Например, тогда страну ругали за критичность зависимости от нефтяной иглы. Вполне оправданно, так как в 2007 половина национального ВВП (47%) формировал сырьевой экспорт. Что являлось одним из самых высоких показателей среди развитых экономик того времени. Стратегия развития России (СРР-2020) предполагала существенно изменить баланс в пользу роста экономики в целом, а также опережающего развития несырьевых направлений. Тем самым доля внешней торговли должна была снизиться до примерно трети «как у других развитых стран».
Правительство не обошло стороной и желания оппозиции в области повышения уровня жизни граждан. Было заявлено стремление повысить душевой ВВП о ППС с 13,9 тыс. (2007 или 42% от среднего уровня государств-членов ОЭСР) до 30 тыс. долларов в 2020 году (70%). Также в полтора раза поднять уровень охвата населения средним профессиональным и высшим образованием (с 50 до 60−70%), а также довести средний уровень обеспеченности жильём к 2020 году до 30 квадратных метров на человека или 100 метров на среднестатистическую семью.
Но как бы странно такое ни звучало, главными являлись другие цели. В первую очередь, занятие значимого (в 5−10%) места на мировом рынке высокотехнологичных товаров и интеллектуальных услуг по меньшей мере в 5−7 секторах. Формирование условий для появления и ускоренного роста частных предприятий, в первую очередь в инновационных сферах. И вообще, термин инновации оказался предельно фетишизирован. Примерно, как и выражение — постиндустриальная экономика.
Именно это оказалось главной всеобщей стратегической ошибкой. Всеобщей потому, что суть постиндустриализма толком не понимали не только государственные чиновники, но и все те, кто их из народа ругал. И тем, и другим, в конечном счёте, захотелось ни много, ни мало как сталинскую Индустриализацию 2.0, только в новых исторических условиях.
Раз Советский Союз сумел за десяток лет перепрыгнуть от Разрухи по итогам Гражданской войны в мировые промышленные лидеры, то значит, нынешняя Россия повторить рекорд должна суметь тоже.
А что конкретный план действий непонятен, так не беда. В организационном смысле СРР-2020 образца 2008 года делилась на два больших этапа. С 2008 по 2011 страна дружно займется ревизией текущего положения, анализом узких мест, поиском внутренних и внешних направлений роста, а также их увязыванием в общий оперативный план, который дальше ляжет в основу конкретных тактических ежегодных действий на остальное время с 2012 по 2020. Именно отсюда изначальные примерно 2−2,2−2,4% годового роста ВВП за 12 лет превратились в 6,5% за 6−7 лет.
Впрочем, строго говоря, общих ошибок оказалось три. Во-первых, стратегия базировалась на убежденности в открытости внешних рынков и их готовности играть по общим правилам абстрактного теоретического капитализма. Когда без разницы, откуда взялся конкурент, главное, чтобы его условия для рынка оказались лучше прочих.
Во-вторых, она предполагала линейность всех экономических процессов и стабильность политических условий. Авторам и их критикам, в том числе нынешним, не приходило в голову, что свободное торговое пространство может внезапно полностью исчерпаться, а коллективный Запад способен начать против России политически мотивированную санкционную войну, в том числе, вести её прямо себе в убыток.
В-третьих, тогда считалось, что инновации это всегда хорошо. Экономика спит и видит технологическую революцию, чтобы её как можно быстрее у себя внедрить для ускорения темпов и расширения масштабов получаемой прибыли. И у России на сей счёт имеется важное преимущество в виде государственной централизации, способной быстрее найти и выделить перспективные открытия, обеспечить их ресурсами и внедрением в производство. В том числе через оптимизацию законодательной и налоговой базы.
Анализ итогов первого этапа показал кардинальное расхождение реальности с господствовавшими о ней представлениями в рамкам экспортируемой с Запада «правильной картины мира». Свободный рынок был свободен исключительно для западного капитала и сильно ограничен для всех прочих. А российская фактическая промышленная база зияла огромными брешами по большинству фундаментальных направлений.
От падения объёмов и технологического уровня выпускаемого отечественного станочного парка до почти полного провала в области элементной базы, программного обеспечения, а самое главное — востребованности всего этого российской экономикой в целом. В первую очередь, в малом и среднем бизнесе, ставка на опережающее развитие которого изначально считалась приоритетной.
Второй большой ржавой миной оказалось упомянутое выше отсутствие понимания смысла и сути инноваций как таковых. Красиво читать общую статистику о том, что только менее 8% инвестиций в инновации выстреливают положительным успехом, а 92% денег пропадают впустую, пока эти деньги не из твоего кармана. Тем более не из государственного.
В представлении «контролирующих и надзирающих» органов, а также абсолютного большинства критиков из народа любой политической ориентации те 92% однозначно трактуются как казнокрадство и свидетельство общей неэффективности государства, как системы. Что никакое исследование не может заранее твердо гарантировать результат, тем более не сиюминутно прикладной, а сразу фундаментальный, не интересовало никого. Раз деньги взял, изволь показать прибыль. Если её нет — изволь в тюрьму. И тех, кто деньги выделял, — туда же.
Так как отличить, где итога не дали сами исследования, а где действительно имело место мошенничество, в принципе невозможно, система, в конечном счете, стала одновременно повышать и входные требования для получения грантов и строгость наказания за не достижение положительного результата. Что на выходе вылилось в резкое сокращение желающих что-либо пробовать исследовать. За исключением фундаментальной науки, традиционно финансирующейся, прежде всего, из неэкономических мотивов.
Опять же исследовать зачем? Даже в случае успеха результат не мог быть внедрен в экономику немедленно. Требовался длительный этап организации производства, получения практических образцов и их внедрения в реальные техпроцессы. Ожидать тут мгновенной отдачи не приходилось.
Тогда как реальные заводы и фабрики за значительно меньшие деньги и в куда как более короткие сроки могли покупать необходимое на зарубежных рынках. Наглядный тому пример — история с попытками создать собственный отечественный пассажирский самолет для замены боингов и айрбасов.
В результате анализа фактического положения дел появился новый, скорректированный план, также названный «Стратегия инновационного развития России 2020», утвержденный в декабре 2011 года. В значительной степени по ключевым контрольным показателям он повторял его первую итерацию, но исходил уже из заметно иного подхода.
Малый и средний бизнес инновационным драйвером России пока стать не может. При относительно небольшой (37%) на 2012 год доле государства в экономике контролируемые государством крупные предприятия производят не менее 60% валового продукта в целом и более 80% всего, что относится к передовым технологиям. При этом во Франции доля государства в ВВП превышала 51%, в Австрии — 48,6%, а в среднем по Евросоюзу она составляла 45,8%.
Общество также сходилось во мнении, что развивать экономику может исключительно государство, способное как выделить необходимые деньги, так и обеспечить контроль за их целевым использованием. Тогда как частник, заинтересованный исключительно в сиюминутной прибыли, всё по-любому разворует.
Отсюда сформировалась ставка на укрепление мер в двух базовых направлениях. С одной стороны, на развитие и конкретизацию механизмов и органов контроля. С другой, на формирование специализированных госкорпораций, отвечающих за ускорение инновационного развития. Так появились Роснано, Ростех, Сколково, Российский фонд технологического развития, Агентство стратегических инициатив и ряд других.
Частично положение исправилось, но фактически успех оказался достигнут лишь там, где изначально имелось достаточно чёткое понимание смыслов предпринимаемых действий. Например, доля крупных компаний в национальной экономике поднялась до 79% против 42% в среднем по сопоставимым развитым странам. В настоящий момент государство контролирует 81% крупного бизнеса России.
Однако итоги анализа результатов, изложенные в «Национальном докладе об инновациях в России 2016» показали, что по всему кругу изначально постулированных целей удалось обеспечить лишь примерно тридцатипроцентное достижение результата. Причём в общей картине наблюдаются серьёзные перекосы.
Например, в области спроса на инновационную продукцию наблюдается резкий рост, расходы на НИОКР в бюджете увеличиваются, исследовательская кооперация между компаниями, секторами и отраслями расширяется. В то же самое время вложения в НИОКР со стороны частного бизнеса сокращаются, патентная активность серьёзно просела, а фактический спрос на отечественную инновационную продукцию вообще упал. В частности, доля самолётов российского производства в парке Аэрофлота снизилась с 75% в 2000 году до 11% в 2015.
История с Sukhoy Superjet 100 — вообще отдельная песня. Уже доведённую до серийного производства машину отечественные перевозчики брать отказываются. Спору нет, ряд их возражений достаточно обоснован. Однако наивно ожидать сходу получить идеал, по лётно-техническим характеристикам существенно превосходящий двух ведущих мировых конкурентов, при этом за сильно меньшую цену и при кардинально меньших эксплуатационных расходах. Реальная жизнь — это вам не теоретические книжки по абстрактному маркетингу.
Более того, пример с SSJ 100 показателен не только для авиационной отрасли, он рельефно визуализирует положение с инновациями в крупных корпорациях в целом. Абсолютному большинству там они не нужны. В том смысле, что идти на сложности по перестройке собственных производственных процессов и соглашаться на падение финансовых показателей в переходный период их руководство согласно лишь при условии, что инновации сходу окажутся очень сильно эффективнее существующих аналогов, одновременно значительно дешевле них по деньгам.
А так как половина российской экономики основана на процессах высокого уровня ответственности (например, в энергетике), даже чисто техническая процедура замены чего-то старого, но привычного, на новое, инновационное, сопряжена со сложным и длительным процессом сертификации, проверок, опытной эксплуатации на второстепенных участках.
Иными словами, быстрое внедрение чего бы то ни было в крупных масштабах здесь невозможно в принципе. К тому же внедрение требует существенных расходов и не обеспечивает быстрого и большого роста прибыли. А именно её хотят немедленно получить все, включая критиков.
Еще до 40% экономического объёма составляют предприятия, перспектив внедрения инноваций не имеющие в принципе. Как вы себе представляете инновации в кафе, пиццерии или суши-баре? А на автозаправке? А на шиномонтаже? Тут даже полностью роботизированный складской комплекс уже фантастика. Его организация по традиционным технологиям стоит сильно дешевле и куда проще технически.
Таким образом, эффекта от внедрения новинок можно ожидать не более чем в 10−11% экономики, что никоим образом не в состоянии вытащить её всю до уровня роста в 6,5% в год. Требовать этого по меньшей мере глупо, как малоадекватно обвинять в не достижении заведомо недостижимого. Хотя, согласен, в целом стремиться к этому, безусловно, необходимо. Однако, при этом не теряя понимания, что прибыль получится далеко не завтра.
Отсюда и получилось, что подавляющее большинство усилий государства по развитию инноваций, в конечном счёте, ушло в области, априори дающие ограниченный, а то и вообще сильно отложенный результат. В частности, в модернизацию образования, инновационной среды и общую науку. Но так как чёткости в понимании смыслов инноваций по-прежнему нет, и без того отложенный результат отодвигается ещё дальше.
Можно ли за это государство винить — вопрос риторический. Если кто-то в состоянии предложить какой-либо альтернативный, но в реальных условиях действительно реализуемый и практически достижимый план, то да, такая критика итогов уместна.
Вот только даже самые спокойные её источники, к сожалению, сосредотачиваются исключительно на несовпадении результата с обещаниями, а не на поиске предложений — как же задачу сформулировать так, чтобы она стала действительно решабельной.
Пока же приходится признать следующее. Как мечталось изначально в далеком 2008, со стратегией не получилось вовсе. Это медицинский факт. Однако негативный результат тем не менее принёс важную пользу в виде улучшения понимания сути происходящих процессов, без которого говорить о достижении любых результатов попросту глупо.
Доработанная стратегия в варианте представлений 2011 года также сбоит, но уже по несколько другим причинам и в существенно меньших масштабах. Часть из них — внутренние, в частности, указанные выше проблемы с НИОКР в крупных корпорациях. Часть — внешние. Откровенно наивно требовать исполнения планов десятилетней давности в полном отрыве от учёта негативных последствий политического характера событий 2014 года. Вообще-то планировалось развиваться в условиях мирного времени, тогда как страна вот уже пятый год находится в состоянии экономической войны с США и ЕС.
Однако нельзя сказать, что коль все показатели не обеспечены в точности до грамма, значит, всё провалилось, все не справились, всех ловить, увольнять и сажать. По факту, разница между пятым местом Германии и шестым у России составляет всего 0,1% мирового ВВП. То есть в целом по главному итогу — развитию экономики страны — мы сумели достичь стратегической цели даже вопреки войне.
Далее с ростом, как таковым. Выйти быстро на китайские темпы, действительно, не получилось. Тем не менее, удалось сформировать предпосылки постепенного выхода на 1,3 — 1,7% в 2019—2020 годах и до 3,1−3,3% с 2021 года. Это меньше чем 6,5? Да.
Однако не стоит забывать, что МВФ в своём докладе тоже понизил прогноз темпов роста мировой экономики в 2019 году до 3,5%. Причем речь идёт не о разовой просадке, а о нисходящем тренде, длящемся уже третий год подряд. То есть в 2020—2025 годах кривая опустится ещё ниже. Стало быть, в целом у нас таки получается сформировать тенденцию опережения.
Да и чисто по потребительским параметрам картина также далека от алармистской. В 1990 году на одного человека в стране приходилось 15,1 кв метра общей площади жилья. В 2008 его было уже 20,3 м2. В 2012-м — 22,1 м2, в 2014 — 23,5 м2, в 2017 — 25 м2, в 2018 — 25,3 м2. Это, безусловно, меньше, чем десятилетие назад обещанные 30, но говорить о полном провале по этому показателю по меньшей мере тенденциозно.
Так что вывод напрашивается неоднозначный, но тем не менее достаточно наглядный. Формально сиюминутный успех СРР-2020 незначителен. Выйти на контрольный показатель не получилось ни по одному параметру. Что даёт бездумным критикам богатую почву пинать государство и пенять за неэффективность капитализма в целом.
Но объективно почти все цифры с самого начала являлись довольно серьёзно оторванными от реальности, отражая не столько действительные возможности России, сколько пламенное желание чуда со стороны всего общества в целом. Оно не совпало с реальными возможностями? И что с того?
Если посмотреть на стратегические цели майских указов 2018 года, легко увидеть, что стремление государства к продолжению модернизации и развитию экономики сохраняется. Более того, уровень мечтаний в нём сократился, а степень адекватности, наоборот, возросла. Ключевые узкие места вскрыты, в частности, в повышении эффективности управления, и активно расшиваются.
А что не всё сразу и результат не буквально завтра к утру, так для процессов подобного масштаба это естественно. Тем более главное, что, да, рвануть сразу на 50% к уровню 2008 года не вышло, но тем не менее на 10−12% всё равно получилось. Тот же душевой ВВП по ППС получилось поднять с изначальных 13,9 тыс. долларов до 26,5 тыс. по итогам 2018 года. И поступательный тренд к росту сохраняется. Где тут «полный провал» — решительно непонятно.
Конечно, можно сослаться на то, что при Сталине задача всё равно была бы решена. Но разве сегодня хоть кто-то готов вставать по гудку в 6 утра и, ни разу не глянув в гаджет, пахать по 8 — 12 часов у станка или на стройке? Нет. Но тогда и аналогии к временам Сталина не имеют никакого смысла.
Специально для ИА REGNUM
Рейтинг публикации:
|
