Группа экспертов и архив ЗАО «Намакон»
Москва, 08 ноября 2010 г.
НАМАКОН НАПОМИНАЕТ
В 1992 году Объединённое военное командование вооружённых сил (ОВК ВС) США представило Конгрессу Доклад, в котором на основании анализа внутри- и внешнеполитической обстановки была изложена концепция строительства национальных ВС.
Основанным событием международной жизни, определявшим на тот момент расстановку сил в мире, был распад, а точнее успешный развал СССР.
Ответом на это событие стал «Акт о свободе для России и возникающих евразийских демократий и поддержке открытых рынков» одобренный 102-м Конгрессом США 2 июля 1992 года (далее «Акт 102»), появившийся практически одновременно с Докладом ОВК (ДОВК).
Эти два документа стали руководством к действию для всего американского военно-промышленного, политического, финансового и научного истеблишмента на ближайшее десятилетие, в котором «ненавязчиво» излагались правила поведения и рекомендации о том, как обеспечивать и продвигать в мире интересы Соединённых Штатов.
Концепция, изложенная в ДОВК, основана на том, что после распада СССР в мире осталась одна сверхдержава – Соединённые Штаты Америки, которые отныне являются мировым лидером и глобальной стабилизирующей силой. Такой подход предполагает безусловное право вооружённого вмешательства в региональные кризисы, глобального контроля над ресурсами и технологиями, связанными с разработкой и производством современных видов вооружения.
В основе внешнеполитической стратегии Соединенных Штатов лежит понятие «политика национальной безопасности». После Второй мировой войны понятие «безопасность» (security) было отделено от понятия «оборона» (defense) как комплекс превентивных мер по предотвращению потенциальных угроз. Согласно «Закону о национальной безопасности США» (1947) вопросы обороны находятся в компетенции Министерства обороны, вопросами безопасности ведает Совет национальной безопасности (СНБ). В соответствии с «Законом Голдуотера-Николсона» (1986), он несет ответственность за разработку «Стратегии национальной безопасности США».
С этого времени в американской стратегической культуре произошло разделение категорий danger (потенциальная угроза) и threat (непосредственная угроза). Противодействие первой осуществляется в рамках политики национальной безопасности; второй – в рамках политики национальной обороны.
Первый «пул» американских стратегических идей сформировался на рубеже XVIII–XIX веков. Президент Джордж Вашингтон (1789–1797) выделил двух противников: (1) индейские племена, способные вести войну на американской территории, и (2) европейские державы, которые могли использовать колонии в Северной Америке как плацдармы для нападения на Соединенные Штаты. Лидер партии федералистов Александр Гамильтон настаивал на необходимости ликвидировать владения европейских стран в Северной Америке. Президент Томас Джефферсон (1801–1809) утверждал, что главную опасность для США могло бы представлять самое мощное государство Европы, способное предпринять в будущем трансатлантическую экспедицию.
Поэтому в рамках «доктрины Монро» (1823) стратегическими противниками Вашингтона объявлялись европейские державы, стремящиеся закрепиться в Новом Свете.
Второй «пул» стратегических идей сложился в 1865–1890 годах. После Гражданской войны (1861–1865) возобладала идея о том, что интересы Соединенных Штатов и европейских империй принципиально противоположны. В этом контексте – критика колониальной политики Британии; негативное отношение к Франции из-за ее попыток проникнуть в Мексику (1867) и Панаму (1889); неприятие милитаризма Германской империи; негативное отношение к российскому «панславизму» и политике Александра III. Для противодействия европейским империям встала задача проецировать мощь США за пределы Западного полушария.
Внешнеполитические стратегии республиканских администраций Уильяма Маккинли (1897–1901) и Теодора Рузвельта (1901–1909) впервые объявили о том, что интересам Соединенных Штатов соответствует сохранение статус-кво в отдельных регионах Евразии. Для достижения поставленной цели республиканцы обратились к концепции «морской силы» (sea power) адмирала Альфреда Мэхена. Основой успеха он считал достижение превосходства на море посредством реализации формулы «военный флот + торговый флот + военно-морские базы = морское могущество». В первой половине ХХ века американское стратегическое планирование прежде всего исходило из возможности конфликта с морскими державами (Британией, Германией, Японией, а до 1905 г. и с Россией).
Иной вариант борьбы с европейскими империями предлагали демократы. Еще в ходе Первой мировой войны администрация Вудро Вильсона (1917–1921) предложила отказаться от концепции «баланса сил» и признать в качестве критериев международного порядка принципы демократии, коллективной безопасности и самоопределения наций. В модернизированном варианте подобную идею предлагала в годы Второй мировой войны и администрация Франклина Рузвельта (1933–1945). За риторикой демократов скрывались две задачи: (1) подрыв военной мощи европейских империй; (2) принудительное разоружение «государств-агрессоров» с последующим переустройством их политической системы. Ликвидация военных потенциалов Германии и Японии и их принудительная демократизация рассматривались как позитивные прецеденты.
Третий «пул» стратегических идей сложился в середине 1940-х годов. С 1943 г. Госдепартамент и Объединенный комитет начальников штабов (ОКНШ) прогнозировали, что в послевоенном мире произойдет отрыв силовых потенциалов СССР и США от других держав. В 1948 г. СНБ сформулировал цели политики в отношении Советского Союза: сужение советской сферы влияния и ослабление (в идеале – демонтаж) советского военного потенциала.
Достичь этих целей за счет прямого столкновения с СССР американские аналитики не считали возможным.
Отсюда – принятая демократической администрацией Гарри Трумэна (1945–1953) концепция «сдерживания» (containment) распространения коммунизма, фактически – Советского Союза. Такая стратегия предусматривала (1) предоставление гарантий безопасности союзникам, (2) проведение силовых демонстраций и (3) выдвижение привлекательной идеологической альтернативы коммунизму.
В 1950-е гг. политика сдерживания трансформировалась в более жесткий вариант «сдерживания-устрашения» (deterrence). Ее суть виделась республиканской администрации Дуайта Эйзенхауэра (1953–1961) как необходимость взять в заложники советский стратегический потенциал для эффективного воздействия на руководство СССР. В дальнейшем речь шла о совершенствовании характера угрозы посредством:
перехода к угрозе нанесения контрсилового удара по пусковым установкам (1961 г.);
перехода к угрозе нанесения «обезглавливающего удара» по центрам военно-политического управления (1974 г.).
Представления о стратегических противниках оставались неизменными. Наиболее вероятным считался Советский Союз, способный нанести неприемлемый ущерб территории США. Далее шли военные союзники СССР – страны Организации Варшавского договора. Восприятие КНР менялось от наиболее вероятного противника в Азии (1950-е гг.) до «полусоюзника» в борьбе с Советским Союзом (1970–1980-е гг.). Со странами «третьего мира» Соединенные Штаты руководствовались «стратегией домино» (1954): поддержка антикоммунистических движений вплоть до прямого военного вмешательства.
Нарастание кризиса в СССР и рост антикоммунизма в Восточной Европе поставили перед лидерами США задачу переосмыслить внешнеполитическую стратегию. С 1987 г. в американской литературе обсуждался вопрос о «новом мировом порядке». Ведущая роль в нем должна была принадлежать «мировому обществу» (world society), осуществляющему власть на основе либерально-демократических ценностей. В экономике такими ценностями объявлялись свобода торговли, беспрепятственное движение капитала и минимальная роль государства в регулировании экономики («Вашингтонский консенсус» 1989 г.). В политике – возможность интеграции СССР в «новый мировой порядок» при условии продолжения руководством демократических реформ и политики разоружения.
На этой основе в 1989–1991 гг. сложился четвертый «пул» стратегических идей. Американские эксперты фиксировали снижение угрозы военного конфликта с Советским Союзом. Но одновременно перед США возникали новые проблемы.
Во-первых, советский военный потенциал не был демонтирован по образцу Германии и Японии после Второй мировой войны. Россия сохраняла способность уничтожить Соединенные Штаты и вести с ними войну на базе сопоставимых видов вооружений.
Во-вторых, американцы рассматривали сценарии возвышения других великих держав (прежде всего – Китая, Японии и, возможно, Германии). Наибольшую тревогу вызывал рост экономических ресурсов, но американские эксперты обсуждали и варианты их конвертации в военную мощь.
В-третьих, союзники США могли поставить вопрос о свертывании американского военного присутствия на своей территории. В Белом доме с тревогой следили за «Парижским процессом», инициированным Михаилом Горбачёвым (1990 г.): создание безблоковой Европы с ведущей ролью Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ). С настороженностью в Вашингтоне восприняли и Общую внешнюю политику и политику безопасности, предусмотренную Маастрихтским договором Европейского союза (1992). Высказывались опасения и относительно переподписания американо-японского Договора безопасности 1960 г. в сторону расширения военно-политической самостоятельности Токио.
В-четвертых, особое значение стала приобретать проблема «новых вызовов»: региональная нестабильность, спровоцированная агрессией против союзника Соединенных Штатов; нелегальная миграция и этнические волнения; активность террористических сетей; столкновения из-за природных ресурсов; деградация природной среды. Все эти «вызовы» рассматривались американскими аналитическими центрами как сценарии, которые могут повлечь за собой использование американских вооруженных сил.
На базе этих наработок Совет национальной безопасности представил в августе 1991 г. СНБ-91: первый документ, фиксирующий приоритеты США в новом мире. К ним относились:
необходимость сохранения американского присутствия в Европе, поскольку сохранилась советская военная мощь;
учет того факта, что Германия и Япония продолжают развиваться как крупные экономические и политические центры;
поддержание системы американских гарантий безопасности странам Европы и сохранение НАТО как ключевого механизма трансатлантических отношений;
налаживание взаимодействия с КНР при одновременном сохранении гарантий безопасности союзникам в Азиатско-Тихоокеанском регионе;
борьба с «новыми угрозами»: распространением ОМП и региональными конфликтами (прежде всего в Африке).
Дальнейшие дискуссии сводились к определению инструментов, которыми Вашингтон сможет воспользоваться. Республиканские и демократические администрации колебались между мягкой (лидерской) и жесткой (гегемонистской) стратегией. Но в любом случае стратегическими соперниками оставались (1) страны – оппоненты «нового мирового порядка»; (2) страны, сохранившие потенциал для противодействия Соединенным Штатам.
Россия: от «стратегического партнерства» к «минимальному сдерживанию»
Распад СССР поставил перед администрацией Джорджа Буша-старшего (1989–1993) вопрос о характере будущих отношений с Российской Федерацией. С середины 1990 г. Белый дом поддерживал руководство РСФСР и лично Бориса Ельцина. Центробежные тенденции в Советском Союзе могли ослабить советский военный потенциал. Призывы Ельцина к приватизации советской собственности были созвучны принципам «Вашингтонского консенсуса».
Поэтому после подписания Беловежских соглашений США признали Российскую Федерацию единственным правопреемником СССР.
В феврале 1992 г. президенты Ельцин и Буш заявили о переходе к «стратегическому партнерству», но не уточнили, на чем оно будет основано. 23 мая 1992 г. Соединенные Штаты помогли России подписать Лиссабонский договор к Договору СНВ-1, по условиям которого Белоруссия, Украина и Казахстан обязались вывезти советское ядерное оружие (ЯО) на территорию Российской Федерации. Джордж Буш-старший заявил в рамках «Вашингтонской хартии» (17 июня 1992 г.) о поддержке демократических реформ в России. На практике это означало поддержку Бориса Ельцина.
Предоставляя помощь, Вашингтон стремился заручиться уступками российского руководства по стратегическим проблемам. Договор СНВ-2 (1993) содержал диспропорции в пользу США: принцип «возвратного потенциала» и приоритет сокращения межконтинентальных баллистических ракет, оснащенных разделяющимися головными частями с боеголовками индивидуального наведения, которые составляют основу российских стратегических ядерных сил (СЯС). 18 января 1993 г. заключено соглашение по высокообогащенному – низкообогащенному урану (ВОУ-НОУ): Россия обязалась по коммерческим ценам поставлять американцам разобогащенный уран, изъятый в процессе реализации СНВ-1. 23 сентября 1997 г. последовало двустороннее соглашение о намерении остановить реакторы-наработчики оружейного плутония. В 1998 и 2000 гг. оно было дополнено соглашениями о партнерстве в сфере захоронения плутония. Еще больших уступок демократическая администрация Билла Клинтона (1993–2001) предполагала добиться в рамках обсуждавшегося с осени 1994 г. проекта Договора СНВ-3.
Россия, однако, не стремилась радикально и тем более в одностороннем порядке сокращать свой стратегический потенциал. Москва отказалась от первоначального варианта Договора СНВ-2 (1997) и американского проекта СНВ-3 (1999). С 1994 г. Кремль все более жестко возражал против американской политики на Балканах и возможного расширения НАТО на Восток.
С середины 1994 г. начался психологический кризис российско-американских отношений. На официальном уровне стороны отрицали его наличие.
Однако Москва и Вашингтон занимали противоположные позиции по большинству международных проблем. Американские СМИ все чаще писали о «провале демократического транзита в России» и возвращении ее к «имперским традициям»; российские – о «системной несовместимости российской и американской культур».
В таких условиях администрация Клинтона выработала в 1994–1995 гг. новую систему приоритетов в отношении России. 5 января 1995 г. министр обороны США Уильям Перри озвучил доктрину «взаимно-гарантированной безопасности» (mutually assured safety), которая увязывала американскую ядерную политику с продолжением в России демократических реформ. В случае их провала боезаряды, складированные по условиям СНВ-1 и СНВ-2, должны были быть возвращены на боевое дежурство. Это позволило бы быстро восстановить американские СЯС до более высоких количественных потолков, чем было предусмотрено Договором СНВ-1.
Параллельно администрация Билла Клинтона поставила вопрос о переходе к новой системе стратегических отношений с Россией. В ее основе должно было лежать превосходство Соединенных Штатов в стратегической сфере. Закон о противоракетной обороне США 1991 г. свертывал программу СОИ и провозглашал приоритетом создание ПРО театра военных действий (ТВД). Но с 1995 г. Пентагон приступил к реализации программы «3+3»: создание пограничных систем «заатмосферного перехвата» как компонентов стратегической ПРО. С начала 1999 г. Белый дом ставил перед Россией вопрос о трансформации Договора по ПРО (1972), угрожая в противном случае выйти из него.
Соединенные Штаты применяли и новые формы воздействия на Москву. Инициирование публичных коррупционных скандалов против российских бизнесменов и чиновников. Резкая критика военной операции в Чечне. Требование отказаться от поставок технологий «двойного назначения» в Иран и Индию. Периодическое появление информации об опасности утечки расщепляющихся материалов из российских научно-исследовательских центров. Эти шаги смягчались интеграцией России в «Группу семи», но доказывали, что в Вашингтоне не рассматривают Москву как стратегического партнера.
«Малая конфронтация» России и США конца 1990-х гг. стала закономерным результатом разочарования друг в друге. Соединенные Штаты поддержали Бориса Ельцина в его противостоянии с Верховным Советом (1993) и КПРФ (1996). Отказ Ельцина от дальнейших сокращений вооружений в Вашингтоне восприняли как нарушение условий «большой сделки» начала 1990-х годов. Россия же усматривала в действиях Вашингтона попытку произвести революцию в системе мирового управления: снизить роль ООН за счет возвышения НАТО. Под воздействием этих процессов в документах 1997–2000 гг. СЯС стали рассматриваться как гарантия безопасности России от потенциально враждебных действий со стороны Соединенных Штатов.
Поддержка Москвой антитеррористической операции США в Афганистане несколько смягчила позицию республиканской администрации Джорджа-Буша младшего (2001–2009) в отношении сохранения системы контроля над вооружениями. На встрече в Кроуфорде (12 ноября 2001 г.) президенты Владимир Путин и Джордж Буш договорились модернизировать систему стратегической стабильности. Москва согласилась с выходом Соединенных Штатов из Договора по ПРО (2002) и запустила совместные с НАТО программы по развитию систем ПВО и ПРО ТВД. Вашингтон подписал с Россией 24 мая 2002 г. Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов и Московскую декларацию о стратегическом партнерстве, в соответствии с которой США обязались консультироваться с российской стороной по вопросам развертывания ПРО.
Но технический механизм взаимного ядерного сдерживания изменен не был. Обзор ядерной политики США (2002) провозгласил возможность проведения объединенных операций с использованием ядерных и неядерных сил. В Доктрине совместных операций с применением ядерного оружия (2005) постулировалась допустимость превентивного применения тактического ядерного оружия (ТЯО) в региональных конфликтах. Это побудило Москву принять ответные меры. В июне 2005 г. в Военную доктрину РФ была внесена поправка о праве российской стороны на упреждающие ядерные удары по изготовившемуся к агрессии противнику.
В середине 2000-х гг. эти противоречия дополнились новыми тенденциями.
Во-первых, осенью 2004 г. Вашингтон осудил действия России после событий в Беслане, в частности отмену прямых выборов губернаторов. Конгресс США принял серию рекомендательных резолюций с призывом исключить Москву из «Группы восьми».
Во-вторых, на саммите в Братиславе (24 февраля 2005 г.) президент Буш предложил включить в стратегический диалог вопрос об оказании помощи России в процессе повышения надежности систем сохранности запасов расщепляющихся материалов. Российская сторона восприняла это как отказ Вашингтона видеть в лице Москвы равноправного стратегического партнера.
В-третьих, Соединенные Штаты осудили российскую концепцию «энергетической сверхдержавы». 4 мая 2006 г. вице-президент Ричард Чейни заявил в вильнюсской речи, что «энергетическое оружие» стало новым ресурсом России. Критика звучала накануне саммита «Большой восьмерки» в Санкт-Петербурге (июль 2006 г.), повесткой которого были проблемы мировой энергетики. Вашингтон возложил на российскую сторону ответственность за газовые кризисы с Украиной (2006; 2009) и Белоруссией (2007).
В-четвертых, США стали проводить активную политику на постсоветском пространстве. Концепция «расширения демократии» 1993 г. предусматривала возможность включения бывших советских республик (кроме России) в НАТО. В 1990-е гг. эти проблемы носили дискуссионный характер. Ситуация изменилась после поддержки администрацией Буша «цветных революций» в Грузии (2003) и на Украине (2004). В 2007 г. Конгресс принял Закон о поддержке стремления Грузии и Украины в НАТО. Как следствие, Москва стала опасаться, что Вашингтон намерен уменьшить российское влияние на территории бывшего СССР.
С начала 2007 г. в российско-американских отношениях нарастала военно-политическая эскалация. Москва пыталась удержать Соединенные Штаты в режиме стратегического диалога по ПРО/СНВ. Но в мюнхенской речи 10 февраля президент Владимир Путин впервые после 1985 г. заявил, что Россия может принять меры военного характера, если американские системы ПРО появятся в Восточной Европе.
13 июля Москва ввела мораторий на исполнение Договора об обычных вооруженных силах в Европе. 17 августа Россия возобновила полеты стратегической авиации. Весной 2008 г. Кремль выступил против предоставления Украине и Грузии индивидуальных Планов действий по членству в НАТО. Поэтому в Стратегии национальной обороны США 2008 г. Россия квалифицировалась как стратегический соперник Вашингтона.
«Пятидневная война» вокруг Южной Осетии (август 2008 г.) стала финалом второй «малой» конфронтации конца 2000-х годов. Фактическая вовлеченность в нее Соединенных Штатов была вызвана стремлением выяснить несколько моментов.
Во-первых, получить сведения о готовности России применить силу за пределами своих границ. Во-вторых, понять способность тандема «Путин–Медведев» действовать в условиях кризиса. В-третьих, выяснить степень прочности позиции России на Кавказе. В-четвертых, прозондировать уровень уязвимости российских ВВС для американских информационно-космических систем. В-пятых, создать прецедент для изменения правового режима черноморских проливов и обеспечения американского присутствия в Черном море. Возможность ограниченного военного столкновения между Россией и США перестала казаться «запредельным» сценарием.
Пришедшая к власти в январе 2009 г. демократическая администрация Барака Обамы попыталась скорректировать приоритеты в отношении России. В феврале 2009 г. вице-президент Джозеф Байден объявил о начале политики «перезагрузки».
25 марта стороны подписали соглашение о возможности транзита транспортных самолетов НАТО в Афганистан через воздушное пространство России. В сентябре администрация Обамы отказалась от развертывания «третьего позиционного района» ПРО на территории Польши и Чехии (хотя соответствующие соглашения США с этими странами денонсированы не были). 8 апреля 2010 г. президенты Дмитрий Медведев и Барак Обама подписали Пражский договор (СНВ-3), по условиям которого стороны договорились снизить к 2020 г. количество оперативно-развернутых СЯС до 1550 боезарядов у каждой из сторон.
Но официальные приоритеты Соединенных Штатов в отношении России почти не изменились. «СНБ-2010» объявила таковыми сокращение СЯС на 75% и снятие обеспокоенностей Москвы в сфере ПРО. При этом администрация Обамы разработала концепцию «минимального сдерживания» (minimal deterrence): сокращение СЯС и их перенацеливание на объекты экономической инфраструктуры. В условиях развития систем ПРО это может повысить соблазн у более сильной стороны пойти на силовое давление или даже развязывание ограниченного военного конфликта.
Страны НАТО только за последние годы успели развязать несколько настоящих войн на территориях, далеко отстоящих от естественных границ блока, но при этом близких к границам России. НАТО воевало и воюет в Ираке, в Афганистане, в Югославии; сейчас его самолеты бомбят Пакистан в ходе пока что неофициальной войны. В качестве следующего объекта натовской агрессии назван Иран, у западных границ России, в Польше, размещаются американские ракеты «Пэтриот»; кроме того, в Румынии и Болгарии тоже могут установить новые батареи «третьего позиционного района» американской ПРО. А если вспомнить агрессию Грузии в Южной Осетии в августе 2008 года, то и она стала возможной именно с согласия и при поддержке НАТО и ее главного члена – США, потому что без американской военной, политической и моральной помощи Саакашвили никогда бы не решился напасть на РЮО и российских миротворцев в ней столь нагло и решительно.
Конечно, президенты стран, как и обычные люди, могут считать, будто идея об агрессивности НАТО есть иллюзия и стереотип, игнорируя объективную реальность. На протяжении последних двух десятилетий лидеры России были склонны преуменьшать опасность, исходящую от Североатлантического альянса, взамен рассчитывая на теплые и дружеские личные отношения с главами Германии, Франции и Соединенных Штатов. Возможно, потому, что стремление сосуществовать с Западом по принципу «ребята, давайте жить дружно» не требует от руководителей дополнительных нервов, усилий и необходимости считать за себя и партнеров на несколько шагов вперед. Через это прошли Михаил Горбачев и Борис Ельцин, и их идеализм обернулся для СССР и России громадными внешнеполитическими потерями, разрывом единства страны, утратой ее территорий, авторитета и влияния в мире.
Владимир Путин в начале своей деятельности на президентском посту также сделал множество шагов навстречу Западу, игнорируя стереотип об его агрессивности. В 2001 году он под предлогом высокой стоимости содержания (а на деле – по «дружескому» совету США и бывшего начальника Генштаба генерала Анатолия Квашнина) объявил о закрытии наших военных баз на Кубе (Лурдес) и во Вьетнаме (Камрань). Тогда с базы Лурдес, обходившейся России менее чем в $200 млн в год, наша страна получала до 75% всей своей экономической и военной информации о США, просто считывая переговоры наземных центров с американскими спутниками-шпионами, а также собирая сигналы телекоммуникационных сетей США.
А за базу Камрань во Вьетнаме, где ремонтировались наши тихоокеанские суда и заправлялись стратегические подводные лодки, Россия по условиям договора, заключенного в советские времена, вообще ничего не платила Ханою. Причем из Камрани Россия ушла даже до истечения срока действия договора, который завершался лишь в 2004 году. В интервью американской газете Wall Street Journal в начале 2002 года Путин заявил, что отказ России от базы в Камрани является «абсолютно правильным и взвешенным военно-политическим решением».
В июне нынешнего года источники в Минобороны сообщили, что Москва вновь пытается открыть базу в Камрани и на Средиземном море. И якобы по Камрани уже готовы документы, в которых «обоснована и просчитана необходимость восстановления пункта базирования для обеспечения российских кораблей в Азиатско-Тихоокеанском регионе». При этом источники подчеркивали, что «если будет принято политическое решение, то ВМФ готов восстановить работу базы в течение трех лет». Однако за прошедшие годы Вьетнам уже успел заявить, что Камрань больше не будет ничьей иностранной базой, так что уйти России оказалось легче, чем вернуться.
Намереваясь дружить с Западом и НАТО, Россия почти полностью развалила Союзное государство с Беларусью. Москва даже и по сей день продолжает оскорблять руководство последнего из оставшихся у нее реальных союзников в Европе, через территорию которой получает большинство европейских товаров. И забывает о том, что в Белоруссии находятся наши стратегические объекты ПРО на западном направлении и огромная группировка войск, опирающаяся на инфраструктуру белорусской армии.
Но, как и ожидалось, в обмен на либеральную добрососедскую политику Россия получила вполне предсказуемый ответ. Решив, что миролюбие России есть признак ее слабости (а слабого партнера в международных отношениях принято давить беспощадно), США вышли из Договора по ПРО и начали размещать свои базы в Восточной Европе и на Аляске. Были организованы «цветные революции» вблизи наших границ – на Украине и в Грузии, там к власти пришли американские марионетки Ющенко и Саакашвили. Блок НАТО ускорил расширение на Восток к границам России и вышел за пределы Европы, где, по уставу НАТО, он должен располагаться, в Среднюю Азию и Афганистан. На свет появился т. н. проект ЭнергоНАТО – продукт совместной политики этого блока для контроля цен на российское углеводородное сырье на территории России.
И только этот отрезвляющий душ недружественных шагов НАТО в ответ на протянутую руку Москвы привел российское руководство к осознанию бессмысленности и опасности либеральной внешней политики и тех громадных угроз национальной безопасности, которые она несет. Поэтому именно на Мюнхенской встрече 2007 года Президент РФ В.В.Путин выступил против попыток западных стран строить однополярный мир в ущерб интересам других народов и призвал уважать роль ООН как единственного законного механизма принятия решений в мире об использовании военной силы.
Похоже, что Россия опять, в который раз, проходит период либерального внешнеполитического идеализма, надеясь на добрые личные отношения с западными руководителями. По крайней мере, из Кремля постоянно раздаются заявления о том, что добрые отношения и взаимное уважение лидеров разных стран ведут их к успеху. К сожалению, это заблуждение очень давнее и распространенное, потому что внешняя политика есть вещь крайне жесткая: в ней на кону стоят интересы и безопасность стран и народов, в них по определению нет места такой химере, как взаимная приязнь лидеров.
А есть лишь государственные и национальные интересы, которые должны всегда превалировать над личным уважением к кому угодно – к Меркель, Саркози или Обаме.
Западные лидеры давно заметили и широко используют склонность российских руководителей верить в дружбу народов. Сейчас они в полной мере применяют это оружие против президента Медведева.
Накануне встречи в Лиссабоне следовало бы еще раз оглянуться.
Источник: namakon.ru.
Рейтинг публикации:
|
