Прошедшее десятилетие было хорошим и плодотворным для разных диктатур. Влияние самых могущественных авторитарных стран мира, Китая и России, быстро росло. Впервые с конца XIX века совокупный ВВП автократий сравнялся с совокупным ВВП западных либеральных демократий или даже превзошел его. И в идейном плане автократы, похоже, переходят в наступление: перед саммитом «Большой двадцатки» в июне, например, президент Владимир Путин отказался от претензий на то, что Россия живет по либеральным демократическим стандартам, заявив, что «современный либерализм устарел».
И, наоборот, для демократии это было ужасное десятилетие. Согласно Freedom House, тринадцатый год подряд мы являемся свидетелями демократической рецессии во всем мире. Демократии терпят крах или размываются во всех регионах мира, от Бурунди до Венгрии, от Таиланда до Венесуэлы. Больше всего беспокоит то, что демократические институты оказались на удивление хрупкими в странах, где они когда-то казались стабильными и безопасными.
В 2014 г. я высказал предположение, что растущий вал популистских партий и кандидатов может нанести серьезный урон демократическим институтам. В то время мой аргумент всеми оспаривался. Согласно консенсусу исследователей, демагоги никогда не смогут прийти к власти в давно устоявшихся демократиях Северной Америки и Западной Европы. Но даже если это случится, их будут ограничивать сильные институты этих стран, а также развитое гражданское общество. Сегодня прежний консенсус мертв. Приход к власти Дональда Трампа в США, Маттео Сальвини в Италии и Жаира Больсонаро в Бразилии продемонстрировал, что популисты на самом деле могут превратить свои страны в конкурентные авторитарные режимы или откровенные диктатуры. Мой аргумент, вызвавший пять лет тому назад жаркие дебаты, сегодня стал общим мнением.
Тем не менее, сегодня есть опасность, что этот новый консенсус может зацементироваться в не менее бестолковый и ничем не обоснованный идеологический догматизм. Если раньше исследователи надеялись, что вынужденная демократизация самых могущественных автократий мира – лишь вопрос времени, теперь они с легкостью отказались от такого мнения, полагая, что эти режимы сумели раз и навсегда ответить на вызов поддержания своей легитимности. Когда-то считалось, что либеральная демократия – очевидный конечный пункт политической эволюции человечества, сегодня многие эксперты полагают, что миллиарды людей во всем мире с радостью откажутся от личной свободы и коллективного самоопределения. Наивный оптимизм уступил место преждевременному пессимизму.
Новый идеологический догматизм особенно сбивает с толку, когда речь заходит о далеком будущем правительств, обещающих вернуть власть народу, но вместо этого размывающих демократические институты. Эти популистские диктатуры в таких странах как Венгрия, Турция и Венесуэла, имеют две важные особенности: во-первых, их правители пришли к власти, победив на свободных и честных выборах, выступив против либеральной элиты и плюрализма. Во-вторых, эти лидеры впоследствии использовали свои победы для концентрации власти за счет уменьшения независимости ключевых институтов, таких как судебная власть, а также снижения способности оппозиционных партий к организации или подрыва критически важных средств массовой информации. Под «популистскими диктатурами» я имею в виду как неприкрытые автократии, в которых у оппозиции нет реальных шансов сместить действующее правительство посредством выборов, так и конкурентные авторитарные режимы, в которых выборы сохраняют реальное значение, хотя оппозиция вынуждена не на равных сражаться с партией власти.
Согласно новым идеологическим штампам, популистская угроза либеральной демократии – улица с односторонним движением. Стоит только популистским узурпаторам сконцентрировать власть в своих руках, как игра для оппозиции заканчивается. Если в течение следующих нескольких лет значительное число стран изберут популистскую диктатуру, то долгосрочные перспективы либеральной демократии, с их точки зрения, будут неутешительными.
Однако сторонники такой точки зрения упускают из виду важный фактор: легитимность популистских диктаторов зависит от их способности поддерживать иллюзию, будто они говорят «от имени народа и защищают его интересы». Но чем больше власти эти лидеры концентрируют в своих руках, тем менее правдоподобным выглядит такое притворство. Это повышает вероятность формирования порочного круга популистской легитимности: когда внутренний кризис или внешний шок снижает популярность популистского режима, он вынужден прибегать к еще более явному угнетению для увековечивания своей власти. Но чем более явным становится гнет, тем очевиднее ложь режима, будто он управляет страной в интересах простых людей. По мере того, как все больше слоев и групп населения начинают понимать реальную опасность утраты своих свобод, противодействие усиливается.
Конечный итог борьбы ни в коем случае не предопределен. Если прошедшее десятилетие было удручающим для демократии, следующее вполне может оказаться на удивление сложным для автократов.
Дилемма Эрдогана
В Северной Америке и Западной Европе, популистские лидеры пробились в высшие эшелоны власти всего за несколько последних лет. Ситуация в них отличается от того, что происходит в Турции, где Реджеп Тайип Эрдоган находится у власти уже почти два десятилетия. Вот почему эта страна идеальна для исследования того, как популистские диктаторы приходят к власти, и с каким вызовом они сталкиваются, когда усиление гнета размывает основы их легитимности.
Эрдоган стал премьер-министром в 2003 г., опираясь на хрестоматийную популистскую платформу. Он заявил, что политический строй Турции не вполне демократической. Страна оказалась под контролем малочисленной элиты, не считающейся с мнением народа, когда люди осмеливались ей перечить. Только смелый лидер, подлинный представитель простых турок, сможет противостать элите и вернуть власть народу.
Во многом он был прав. Светские элиты Турции контролировали страну большую часть века, ограничивая демократию всякий раз, когда им не удавалось добиться своих целей: с 1960 по 1997 гг. страна пережила четыре государственных переворота. Но хотя Эрдоган в целом точно диагностировал проблему, прописанное им лекарство оказалось хуже самой болезни. Вместо передачи власти народу он перераспределил ее между представителями новой созданной им элиты. На протяжении 16 лет пребывания у власти – сначала в ранге премьер-министра, а затем, после 2014 г., в качестве президента – Эрдоган провел чистку армии, избавившись от оппонировавших ему генералов. Он также назначил карьеристов из своей партии в суды и избирательные комиссии, уволил десятки тысяч учителей, профессоров и чиновников, посадил в тюрьмы огромное количество писателей и журналистов. Укрепив свою власть, Эрдоган стал использовать свою способность побеждать на выборах, продолжая говорить избирателям то, что изначально помогло ему прийти к власти. Он стал лидером Турецкой республики вследствие свободных выборов: его критики постепенно «превратились» в предателей или террористов, не считающихся с волей народа. Хотя международные наблюдатели считали выборы в Турции глубоко ущербными, а политологи начали классифицировать страну как конкурентный авторитарный режим, они этим лишь помогли Эрдогану сплотить вокруг себя большую часть населения страны. До тех пор, пока Эрдоган побеждал на выборах, и волки могли быть сыты, и овцы целы: поскольку он все больше и больше подстраивал под себя политическую систему Турции, выборное игровое поле оказалось перекошенным и искаженным, что облегчало его задачу добиваться народного мандата. В свою очередь, это доверие населения позволяло ему легитимировать свое правление и еще крепче держаться за власть, подминая под себя политический строй Турции.
Однако в последние годы система легитимации Эрдогана – ряд его заявлений, посредством которых он оправдывает свое правление – начала разваливаться. В 2018 г. экономика Турции окончательно скатилась в рецессию по причине некачестенного управления Эрдогана и его министров. На муниципальных выборах в марте этого года Партия справедливости и развития Эрдогана (АКП) потерпела поражение в столице Анкаре и крупнейшем городе Турции Стамбуле. Впервые Эрдоган оказался перед трудным выбором: либо отдать часть власти, приняв поражение, либо подорвать собственную версию легитимности, отказавшись признавать результаты выборов.
Эрдоган выбрал второй вариант. Через несколько недель после выборов мэра Стамбула Турецкая избирательная комиссия аннулировала итоги и назначила новое голосование на середину июня. Это решение оказалось грубым просчетом. Большинство тех жителей Стамбула, которые раньше поддерживали Эрдогана и его партию, были до такой степени разгневаны столь явным пренебрежением волей народа, что примкнули к рядам его противников. На повторных выборах кандидат от партии АКП потерпел еще более очевидное поражение.
Попытавшись аннулировать волю народа и не сумев это сделать, Эрдоган теперь сталкивается с перспективой стремительной утраты поддержки со стороны турецкого населения. В значительной мере утратив легитимность, он теперь больше полагается на репрессии, чтобы удержаться у власти. Но чем явственнее он будет угнетать свой народ, тем больше пострадает его легитимность.
Значение подобной трансформации выходит далеко за пределы Турции. Авторитарные популисты доказали пугающую способность побеждать демократических оппонентов, но, как это видно на примере Эрдогана, в конце концов они неизбежно сталкиваются с серьезными вызовами.
Автократическое общество?
Есть такой соблазн делать ставки: кто победит в борьбе между авторитарными популистами и демократическими институтами с экзистенциальной точки зрения. Если популистам удается взять под контроль главные институты, такие как судебную власть и избирательную комиссию, то демократия вроде бы обречена на неминуемую гибель. Однако это преждевременный вывод. В конце концов, как учит история, все разновидности диктатур на удивление уязвимы для демократического вызова.
Например, в период между окончанием Второй мировой войны и распадом СССР существовала двухпроцентная вероятность того, что какая-либо диктатура рухнет в любой год на этом историческом отрезке. В 1990-е гг. такая вероятность возросла до 5%, согласно исследованию политологов Адама Пжеворского и Фернандо Лимонджи. Понятно, что концентрация власти, характерная для всех диктатур, вовсе необязательно приводит к их долговечности.
Вместо скоропалительного вывода о том, что возникновение популистских диктатур в таких странах как Венгрия, Турция и Венесуэла ставит крест на демократических устремлениях местного населения, необходимо понять обстоятельства, при которых режимы могут преуспевать или потерпеть крах. Согласно недавнему исследованию автократических режимов, есть веские основания полагать, что популистские диктатуры окажутся сравнительно стабильными. Поскольку большинство их возникает в богатых странах, они могут позволить себе щедро вознаграждать своих сторонников. Когда диктаторы приходят к власти в странах с развитой государственностью и дееспособным чиновничеством, их лидеры могут быть уверены в том, что их приказы будут исполняться своевременно и добросовестно. Поскольку они контролируют развитые службы безопасности, то могут отслеживать и сдерживать активность оппозиционных сил. Будучи встроены в действенные механизмы правящих партий, они легко подбирают надежные кадры и справляются с кризисами преемственности.
С другой стороны, во многих странах, оказавшихся под контролем этих режимов, есть особенности, в прошлом благоприятствовавшие демократизации. Обычно они отличаются высоким уровнем образования и экономического развития. Они сдерживают оппозиционные движения сильными традициями и сравнительно устоявшимися собственными институтами. Они нередко граничат с демократическими странами и опираются на демократии, чтобы добиться экономического благоденствия и безопасности в части обороны. Наверно, самое важное в том, что многие из этих стран недавно были демократическими, а это может усиливать требования в сфере обеспечения личных свобод. Кроме того, когда автократический режим, в конце концов, рухнет, местное население хорошо знает и понимает, как вернуться к демократии.
В общем и целом, структурные особенности, на которые обычно обращают внимание политологи для предсказания вероятной участи авторитарных режимов, оказываются идеально сбалансированными в случае популистских диктатур. Тем более важно обратить внимание на тот фактор, который зачастую игнорируется в научной литературе: источники их легитимности, а также устойчивость и жизнеспособность.
Нарушенные обещания
В ХХ веке крах демократии обычно наступал вследствие путча. Когда распри между политическими фракциями заводили страну в тупик и безвыходное положение, харизматический генерал убеждал своих коллег прибрать власть к рукам. Танки выкатывались к зданию парламента, и диктатор брал страну под свой контроль. Вопиющий вызов демократии со стороны таких путчистов создавал серьезные проблемы в части легитимации тех режимов, которые они порождали. Любой гражданин, ценящий личную свободу или коллективное самоопределение, легко мог понять опасность, исходившую от авторитарных правительств. Если эти диктатуры и получали реальную поддержку народных масс, то лишь благодаря своей способности обеспечивать разные политические блага. Они предлагали людям защиту от других экстремистов. Они обещали выстроить стабильную политическую систему, которая покончит с хаосом и неопределенностью в условиях демократической конкуренции. Прежде всего, они обещали снижение коррупции и ускорение экономического роста.
В большинстве случаев обещания было трудно выполнить. Диктатуры нередко порождали политический хаос иного свойства: дворцовые интриги, попытки государственных переворотов, массовые протесты. Во многих случаях экономическая политика диктаторов оказывалась крайне иррациональной, что приводило к всплескам гиперинфляции или суровой экономической депрессии. За редким исключением эти режимы были крайне коррумпированными. Однако, несмотря на все эти трудности, они в целом проводили последовательную линию на укрепление своей легитимности. Эти диктатуры в принципе могли дать людям обещанные блага, хотя и не делали этого в большинстве случаев.
К популистским диктатурам данный тезис не относится. Как это наглядно видно на примере Эрдогана, популисты приходили к власти на обещаниях углубить демократию. Это значительно облегчает им задачу выстраивания диктатуры в странах, где большинство жителей остаются приверженцами демократических ценностей. Вместо поиска золотой середины между самоопределением и прочими благами, такими как стабильность или экономический рост, сторонники популистских партий обычно верят в то, что могут получить все. В итоге популисты часто купаются в лучах славы и народной поддержки первые годы пребывания у власти, как это видно на примере президента России Владимира Путина, венгерского лидера Виктора Орбана и премьер-министра Индии Нарендры Моди.
Однако, укрепив свою власть, популистские диктаторы не выполняют главного обещания. Люди голосуют за них в надежде, что они вернут власть народу, но вместо этого диктаторы лишают людей возможности заменить их более приемлемыми лидерами. Ключевой вопрос в том, что происходит, когда этот факт становится слишком очевидным для крупных сегментов населения, которое больше не может его игнорировать.
Порочный круг
В какой-то момент пребывания популистских диктаторов у власти они почти неизбежно сталкиваются с острым кризисом. Даже честные и компетентные лидеры с годами становятся менее популярными из-за событий, над которыми они практически не властны, таких как мировая рецессия, если слишком долго задерживаются на высоком посту. Имеются также веские основания полагать, что популистские диктатуры с большей вероятностью, нежели демократии, сами навлекают на себя кризис. Опираясь на всеобъемлющую базу данных популистских правительств, приходивших к власти в разных странах мира с 1990 г., мы с политологом Джорданом Кайлом продемонстрировали, что демократические страны, управляемые популистами, обычно становятся более коррумпированными, нежели страны, где популистов нет у власти. Распространение коррупции со временем, вполне вероятно, вызовет у людей расстройство и раздражение по поводу невыполненных популистами обещаний «осушить болото».
Аналогичным образом из исследования политолога Роберто Фоа следует, что выбор популистов обычно приводит страны к серьезным экономическим кризисам. Когда к власти приходят левые популисты, их политика часто ведет к обвалу фондового рынка и быстрому бегству капитала. Напротив, если к власти приходят популисты правые, стоимость акций ведущих компаний на фондовом рынке обычно растет в начальные годы их правления. Но когда они начинают проводить эксцентричную политику, подрывают власть закона и вытесняют независимых экспертов на обочину политической жизни, экономика дает трещины. После пребывания правых популистов у власти на протяжении пяти или десяти лет их страны с большей вероятностью, чем в демократических системах, страдали от краха фондового рынка, острых финансовых кризисов или всплесков гиперинфляции.
Как только популистский режим сталкивается с политическим кризисом, массовые противоречия, лежащие в основе его версии легитимации, делают кризис особенно тяжелым и невыносимым. Поначалу политические репрессии, к которым прибегают популистские режимы, остаются скрыты от широкой общественности. Захват власти обычно принимает форму сложных изменений в государственном управлении – например, снижается пенсионный возраст для судей или меняются механизмы отбора членов избирательной комиссии. Простым гражданам бывает трудно понять суть этих перемен. Хотя политические противники, видные журналисты и независимые судьи могут испытать на себе карательные меры сразу после прихода к власти популиста, подавляющее большинство граждан, в том числе большинство работников государственного сектора, не страдает от репрессий. А поскольку популист продолжает получать большинство голосов избирателей, он или она могут указывать на подлинную популярность и легитимность своей власти, чтобы развеять все сомнения относительно демократической природы своего правления.
Это равновесие с высокой долей вероятности нарушается в том случае, когда шок или кризис снижает популярность руководителя. Для удержания власти лидер должен усиливать гнет: ужесточать репрессивные меры против независимых СМИ, увольнять судей и чиновников высокого ранга, менять избирательную систему, не допускать к выборам или сажать в тюрьмы оппозиционных кандидатов, обманывать избирателей, аннулировать итоги выборов и так далее. Но у всех этих вариантов есть один недостаток: открыто демонстрируя антидемократическую суть режима, они, скорее всего, увеличат процент населения, осознающего истинную природу такого правительства.
Вот тогда-то и начинает проявляться порочный круг популистской легитимности. Когда начинает таять поддержка режима в народе, популистскому автократу приходится прибегать к более жестким и беспощадным репрессиям, чтобы сохранить власть. Но чем больше репрессий использует режим, тем больший урон наносится его легитимности, что еще больше ослабляет его поддержку среди избирателей.
Следовательно, популистским диктатурам свойственна внезапная утрата легитимности, и в этом их главная уязвимость. Когда они поначалу получают народный мандат от широких слоев населения, это позволяет им склонять к сотрудничеству или подавлять независимые институты, не подавляя обычных граждан и не лишая себя той легитимности, которую они приобретают на выборах. Но по мере снижения народной поддержки популистского лидера вследствие внутренних ошибок или внешних потрясений, запускается порочный круг популистской легитимности. Придуманные политтехнологами легенды легитимации, призванные помочь популистским лидерам придти к власти и удерживать ее какое-то время, на удивление плохо помогают им поддерживать все более и более автократический режим.
Кризис популистской власти?
Рано или поздно, многие популистские диктатуры переживают особенно серьезный кризис легитимности. Что с ними тогда случается? Николо Макиавелли предупреждал в своем трактате «Государь», что правитель, который «становится повелителем города, привыкшего к свободе», никогда не сможет спать спокойно. «Когда город восстанет против него, люди всегда смогут апеллировать к незабытому еще духу свободы, несмотря на новые реалии и преимущества, подаренные им новым правителем… Если последний не будет искусственно раздувать внутренний раскол в обществе или разгонять протестующих жителей, они никогда не забудут утраченные свободы, прошлые порядки, и предпримут попытку вернуть их, как только представится такая возможность».
Популистским диктаторам лучше прислушаться к предупреждению Макиавелли. В конце концов, большинство граждан все еще помнит, как им жилось в свободной стране. Например, Венесуэла была демократической страной около четырех десятилетий до прихода к власти Уго Чавеса в конце 1990-х годов. Вряд ли стоит удивляться тому, что граждане стран, которые до недавнего времени пользовались личной свободой и коллективным самоопределением, в конце концов, захотят вернуться к этим ключевым принципам. Но, хотя популистским диктаторам стоит опасаться своего народа, история знает много автократических режимов, сохранявшихся длительное время уже после краха первоначальной легенды о причинах их легитимности. В качестве примера можно привести коммунистические диктатуры Восточной Европы в ХХ веке. С момента их возникновения коммунистические режимы Чехословакии и Восточной Германии, например, зависели от ужасающего количества репрессий, несопоставимых по масштабам с теми, к которым до сих пор пытались прибегать современные популисты в Польше и Венгрии. Однако, подобно современным популистам, эти режимы утверждали, что сконцентрировали власть лишь для того, чтобы создать в стране «подлинную» демократию. Первые десятилетия это помогало им мобилизовать большое число сторонников.
В конце концов, иллюзия, будто несправедливости режимов – это всего лишь болезни роста на трудном пути построения рая для трудящихся – оказалась нежизнеспособной. Например, в Чехословакии осторожные попытки провести либерализацию спровоцировали советское вторжение 1968 г., после которого диссидентство было жестоко подавлено. Фактически за одну ночь легенда о легитимности режима превратилась из важного фундамента стабильности в пустую, дежурную болтовню. В своем знаменитом очерке «Власть бессильных» (Power of the Powerless), чешский диссидент Вацлав Гавел писал, что после 1968 г. «идеология уже не влияла на людские умы». Но хотя легитимность многих коммунистических режимов в конце 1960-х гг. опустилась «ниже плинтуса», они удерживали власть еще два десятилетия, благодаря жестоким репрессиям.
Популистские диктатуры в таких странах как Турция или Венесуэла могут скоро вступить в аналогичную фазу. Теперь, когда легенды легитимности их диктаторов с точки зрения большинства населения – полная ахинея – их стабильность зависит от исхода извечного противостояния центральной власти и народного недовольства.
Недавно ряд писателей высказали мысль, что появление цифровых технологий склонит чашу весов в этой конкурентной борьбе в пользу народного недовольства. Как бывший аналитик ЦРУ Мартин Гурри доказывал в книге The Revolt of the Public and the Crisis of Authority in the New Millennium («Мятеж общественности и кризис власти в новом тысячелетии»), в век Интернета сети имеют преимущество над иерархиями, периферия – над центром, а небольшие группы разгневанных активистов – над исполнительной властью. Эта динамика, прежде всего, помогает понять, как популисты сумели вытеснить более умеренные и устоявшиеся политические силы. Но она также подразумевает, что популистам будет трудно остаться у власти, когда придется иметь дело с гневом общественности, оснащенной цифровыми технологиями.
Однако этот аргумент не учитывает различия в инструментах воздействия на умы избирателей, имеющихся у диктаторов и демократически избранного правительства. Если диктаторы способны использовать все ресурсы современного государства для подавления народного мятежа, то демократии борются с противниками, образно говоря, одной рукой, не пуская в ход другую. Диктаторы могут бросать лидеров оппозиции в тюрьмы или приказывать солдатам стрелять по безоружной толпе мирных демонстрантов, тогда как демократические лидеры могут в лучшем случае взывать к разуму и общим ценностям.
Этот дисбаланс навевает мысли о мрачном будущем, в котором цифровые технологии позволят экстремистским сетям одолеть умеренные иерархии. Заполучив власть, эти экстремистские движения могут успешно трансформироваться в правительства с жесткой вертикалью власти, которые силой и жестокими репрессиями будут подавлять своих оппонентов. В этом случае технологии позволяют популистам доступно объяснять, почему им нужна власть, а также обосновывать свою легитимность, когда они только пытаются прорваться на политическую сцену; однако технологии не могут соперничать с их штыками и вооруженными гвардейцами после того, как люди перестают верить в их легенду легитимности.
Слишком рано делать выводы относительно того, смогут ли популистские диктатуры, недавно возникшие во многих регионах мира, на долгие годы остаться у власти. В конечном итоге жертвы этих репрессивных режимов, вероятно, найдут в себе решимость вернуть утраченные свободы. Однако, долгая и жестокая история автократий оставляет мало сомнений относительно того, насколько трудно им будет в этом преуспеть, и сколько опасностей может возникнуть на пути к свободе. Поэтому лучший способ сражаться с демагогами, рвущимися к власти, всегда заключался в том, чтобы побеждать их на избирательных участках до того, как они окажутся в коридорах власти.
Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 5, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.
