Из всего широкого спектра международной активности Москвы два направления неизменно привлекают к себе наибольшее внимание — европейское и ближневосточное. И в первом, и во втором случае речь идет о больших и очень сложных регионах. К тому же о регионах, проходящих через глубокую трансформацию, исход которой и в том, и в другом случае пока не вполне ясен. И в Европе, и на Ближнем Востоке у России есть партнеры и конкуренты, горячие сторонники и жесткие критики. И там, и здесь Россия имеет весьма существенные интересы и сталкивается с серьезными вызовами. Однако текущие итоги российской вовлеченности в двух регионах выглядят очень по-разному. Напрашивается вопрос: почему?
Здравый смысл и политические реальности
Для российской дипломатии формат классического регионального баланса сил всегда был значительно привычнее и удобнее, чем более сложные форматы многосторонних институтов и режимов.
Здравый смысл подсказывает, что в Европе Москва должна быть более успешной, чем на Ближнем Востоке. В конце концов, Россия — неотъемлемая часть именно европейской, а не ближневосточной цивилизации. Исторически российское государство имеет несравнимо более глубокий и разнообразный опыт общения со своими западными соседями, чем с ближневосточным регионом. Именно в Европе, а не на Ближнем Востоке проживают самые многочисленны российские диаспоры, именно в европейские университеты стремятся попасть российские студенты, а число россиян, говорящих на английском, немецком и французском языках несопоставимо с количеством сограждан, владеющих арабским, фарси или ивритом. Соответственно, в Европе Москва способна действовать куда более изобретательно, изощренно и гибко, чем на Ближнем Востоке, и должна достигать тут более заметных успехов.
Однако в действительности все выглядит ровно наоборот — политические реальности опровергают умозрительные заключения. За последние несколько лет на Ближнем Востоке при относительно небольших начальных инвестициях Россия превратилась в едва ли не самого влиятельного игрока, а в Европе оказалась оттесненной на политическую периферию. На Ближнем Востоке российскую позицию уважают даже принципиальные противники, в Европе же сегодня даже традиционные друзья вынуждены дистанцироваться от Москвы. На Ближнем Востоке Россия способна удивлять партнеров неожиданными и нестандартными инициативами, в Европе — уже несколько лет находится в глухой обороне.
Этот геополитический парадокс нуждается в каком-то объяснении. Может быть, все дело в том, что на ближневосточном направлении в Москве работают более сильные и опытные профессионалы, чем на европейском? С таким утверждением трудно согласиться. В профессиональном сообществе российских дипломатов и аналитиков блестящие эксперты-европеисты представлены ничуть не хуже, чем их блистательные коллеги — востоковеды.
Тогда, возможно, дело в том, что на Ближнем Востоке Кремль проводит прагматичную политику, а в Европе находится в плену старых советских идеологических мифов? И это объяснение выглядит не слишком убедительным. В Европе Москва пытается работать как с правыми (Маттео Сальвини в Риме), так и с левыми (Алексис Ципрас в Афинах), как со «старой» Европой (Франция), так и с «новой» (Венгрия). Никаких жестких идеологических рамок в европейской политике России, в отличие от политики Советского Союза, не просматривается.
Еще одно объяснение апеллирует к историческому наследию. Россия на протяжении веков часто и долго воевала с большинством своих западных соседей, европейские войны и завоевания рождали у обеих сторон национальные мифы, предрассудки и всевозможные комплексы. Эта историческая память жива до сих пор и препятствует полноценном «возвращению» России в Европу.
Однако, если уж говорить об истории, то нелишне вспомнить, что ни с кем из своих европейских соседей Россия не воевала столь часто и столь ожесточенно, как с Османской империей. Многовековое российско-персидское, а потом и советско-иранское взаимодействие также было отнюдь не безоблачным. У Израиля имеются свои небезосновательные исторические претензии к Москве, а отношения Москвы с Каиром знали не только взлеты, но и падения и т.д. Так что апелляции к истории не столько проясняют, сколько еще больше запутывают вопрос.
Многочисленные проблемы России в Европе часто объясняют еще и тем, что Европа не является полностью самостоятельным игроком в мировой политике: во многих важных вопросах европейские страны сильно зависят от позиции Соединенных Штатов. Что, разумеется, вносит дополнительные сложности в российско-европейские отношения.
Но разве зависимость большинства ближневосточных государств от США накануне «арабской весны» была меньшей? Разве отступление Москвы из ближневосточного региона после холодной войны не превратило Вашингтон в неоспоримого регионального гегемона? Что, однако, не помешало России полностью изменить региональный баланс сил буквально за два – три года.
Две модели международных отношений
Именно такой — более отстраненный, менее пристрастный и менее эмоциональный взгляд на Европу нужен России сегодня.
Более обоснованными, на наш взгляд, выглядят ссылки на системные различия между европейскими либеральными демократиями и авторитарными ближневосточными режимами. Неизменные атрибуты западных политических систем — институциональные «сдержки и противовесы», частая сменяемость власти, независимые СМИ и переменчивые настроения общественности — все это делает европейские страны менее удобными партнерами для российской власти по сравнению с автократами Ближнего Востока (как, впрочем, и с автократами из других регионов мира). И здесь, конечно, буквальное копирование ближневосточного опыта на европейском направлении в принципе невозможно.
Другая характерная особенность Европы — наличие плотной сети многосторонних организаций и режимов. Ничего, даже отдаленно напоминающего НАТО, Европейский Союз или хотя бы ОБСЕ, Совет Европы, в ближневосточном регионе пока нет, и такие структуры вряд ли возникнут в обозримом будущем. Единичные многосторонние организации — Лига арабских государств или Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива — остаются очень слабыми и раздираемыми внутренними конфликтами. Это фундаментальное различие между двумя регионами также ограничивает возможности воспроизведения ближневосточных успехов в европейском контексте.
Для российской дипломатии формат классического регионального баланса сил всегда был значительно привычнее и удобнее, чем более сложные форматы многосторонних институтов и режимов. Максимальные успехи российской политики в Европе относятся к XVIII–XIX столетиям, когда классический европейский баланс сил достиг своего расцвета. Сегодня российские представления об идеальном мироустройстве предполагают возвращение к этой системе — уже не только в европейском, но и в глобальном масштабе.
Гипотетически можно допустить дальнейшее нарастание центробежных тенденций в Европе, углубление кризиса Европейского союза и возрождение европейского баланса сил в той или иной форме. Но для такого возрождения в Европе уже нет прежней социально-экономической и культурно-цивилизационной основы, существовавшей в XVIII или даже в XIX веке. Если регион Ближнего Востока в целом пока только решает задачу социально-экономической и политической модернизации, то Европа сталкивается с вызовами постмодернизма. А отвечать на вызовы постмодернизма, выстраивая региональные балансы — дело заведомо безнадежное, независимо от специфической конфигурации создаваемых балансов.
Россия в социальном плане тяготеет к постмодернистской Европе XXI столетия, в политическом — все больше возвращается к традиционализму ХХ века. Поэтому среднестатистическому россиянину социально близки его европейские соседи, как бы он ни отторгал политические предпочтения украинца или поляка. А российской политической элите ближе и понятнее собеседники из ближневосточного региона, какие бы цивилизационные пропасти ни пролегали между ею и этими собеседниками. Углубляющийся разрыв между социальной и политической сущностями России ведет к тому, что во внешней политике она неизбежно оказывается «своей среди чужих и чужой среди своих».
Несомненные достижения Москвы на Ближнем Востоке имеют те же корни, что и очевидные проблемы в отношениях со странами Европы. Бесспорные сравнительные преимущества российской ближневосточной политики — централизованная система принятия решений, умение выстраивать доверительные личные отношения на высшем уровне, готовность к неожиданным подвижкам в политической и стратегической обстановке, преимущественная опора на «жесткую», а не на «мягкую силу», учет формальных и неформальных личных и институциональных интересов региональных игроков, способность при необходимости закрыть глаза на сомнительные или неблаговидные действия своих партнеров — все это перестает быть сравнительным преимуществом в Европе. Напротив, эти особенности нередко воспринимаются с нескрываемым подозрением и даже с неприязнью.
Соответственно, баланс грядущих успехов и неудач российской внешней политики в целом в значительной мере зависит от того, каким окажется мир будущего. Станет ли он глобальной и усовершенствованной модификацией нынешнего Европейского союза или расширенным до размеров всей планеты вариантом современного Ближнего Востока? Вопрос может показаться некорректным: мир слишком велик и разнообразен, чтобы свести его к Большой Европе или к Большому Ближнему Востоку. Но каждая из этих моделей располагает потенциалом для дальнейшего географического и функционального расширения, каждая способна оказаться прообразом грядущего мирового порядка (или беспорядка). Эти две несовместимые модели будущего мироустройства создают принципиально различные возможности и ограничения для российский внешней политики в ее нынешнем воплощении.
Опыт Ближнего Востока для Европы
Однако, даже не заглядывая далеко в будущее, заметим, что есть, как минимум, один аспект российской политики на Ближнем Востоке, который следовало бы более активно применить к Европе прямо сейчас. Россия никогда не страдала комплексом неполноценности по отношению к Ближнему Востоку, не претендовала на то, чтобы стать его частью, не обвиняла ближневосточные элиты в «предательстве» и не подозревала их в «паталогической русофобии». Российское руководство, в отличие от своих советских предшественников, никогда не испытывало романтических иллюзий в отношении ближневосточных лидеров. Было бы нелепо представить себе, например, присвоение одному из них звание Героя России, подобно тому, как в 1964 г. президент Египта Гамаль Абдель Насер получил из рук Н.С. Хрущева звание Героя Советского Союза. Поэтому и разочарований в Кремле было меньше, тактические поражения на ближневосточном направлении никогда не воспринимались Москвой слишком болезненно, а тактические победы не рождали несбыточных надежд на бесконфликтное будущее.
Именно такой — более отстраненный, менее пристрастный и менее эмоциональный взгляд на Европу нужен России сегодня. Стремление демонизировать современную Европу ничем не лучше склонности идеализировать ближневосточных партнеров Москвы. Предъявлять Европе моральные претензии столь же наивно, как и считать Европу непререкаемым моральным образцом для России. Вновь и вновь обвинять Европу в многочисленных актах неблагодарности и несправедливости, совершенных в отношении России с начала 90-х гг. прошлого века, имеет не больше смысла, чем укорять нынешнего президента Египта Абдул-Фаттаха Ас-Сиси за решение его далекого предшественника Анвара Садата отказаться от военно-политического сотрудничества с Москвой и взять курс на сближение с Вашингтоном.
При всех различиях между Ближним Востоком и Европой оба региона еще очень долго будут заняты преимущественно своими внутренними делами, преодолевая последствия многочисленных кризисов нынешнего десятилетия. Никто не знает, как они смогут выбраться из своих кризисов и когда это произойдет — через пять, десять или двадцать лет. Но совершенно очевидно, что ответы на эти вопросы будут в решающей степени зависеть от внутренних, а не от внешних факторов. Пока же рассуждать о перспективах какой-то «большой сделки» России с Европой — не более продуктивно, чем призывать к немедленному созданию всеобъемлющей системы коллективной безопасности на Ближнем Востоке.
Как мы могли убедиться, за последние три десятилетия российско-европейского взаимодействия, от общих политических деклараций, красивых формулировок, помпезных саммитов, интенсивных бюрократических обменов и пустых «дорожных карт» толку немного. Еще меньше толку в разговорах об общих ценностях и в бесконечных дискуссиях о том, является ли Россия европейской страной или нет. А вот конкретные, прагматические, частные, тактические, ситуативные договоренности, доказавшие свою эффективность на ближневосточном направлении, вполне достижимы и на европейском направлении (разумеется, со всеми необходимыми поправками на европейскую политическую культуру). Как говорит старая арабская пословица, «лучше яйцо сегодня, чем курица завтра».
Андрей Кортунов, К.и.н., генеральный директор и член Президиума РСМД, член РСМД
