Основные элементы обращения — с неизбежностью партийные. Его сторонники в Конгрессе встают — снова и снова — и аплодируют, и приветствуют его, а оппозиция сидит, сложа руки, за исключением редких моментов, когда президент упоминает что-то, что им нравится, или делает обязательные реверансы в сторону американских войск. Судьи Верховного Суда стоически сидят без улыбок и никогда не аплодируют, никогда не встают, за исключением тех моментов, когда президент входит или уходит. Объединённый Комитет начальников штабов следует примеру своего председателя — аплодировать ли, и вставать ли. Большинство из них просто сидят, вставая и аплодируя только когда упоминаются войска или звучит совершенно безобидное заявление о том, какая великая страна США. С другой стороны члены кабинета президента должны вставать почти на каждом параграфе и каждом выражении, нацеленном на то, чтобы вызвать гнев оппозиции. Мне не нравилось это глубокое политическое коленопреклонение и при Буше, и при Обаме. Быть частью команды политической поддержки мне было неловко, особенно аплодировать стоя крайне противоречивым внутренним инициативам и мнениям. Внимательный наблюдатель заметил бы, насколько часто я вставал последним и садился первым.
Один из таких моментов случился 27 января, когда президент объявил в конце своего обращения: «В этом году я буду работать с Конгрессом и нашими военными, чтобы окончательно отменить закон, который воспрещает американцам-геям служить стране, которую они любят, из-за того, какие они. Сделать это правильно». Я уже согласился, что отмена практики «не спрашивай, не говори» было правильным шагом, но я считал серьёзным ущербом доверию то, что президент отодвинул адмирала Муллена и меня в сторону этим заявлением, проинформировав нас о том, что он намерен сделать всего за день до выступления. Он вбросил эту бомбу без консультаций с начальниками штабов, которые должны были бы проводить изменения в политике, и не дал Майку и мне времени проконсультировать самим с начальниками штабов. Всё, что мы могли сделать, так это сказать им, что грядёт такое заявление. Военное руководство США категорически было настроено против службы геев во времеан введения в действие закона «не спрашивай, не говори» (DADT) в 1993 году, и главы служб, если открыто не противодействовали, то продолжали придерживаться жестких оговорок относительно временных рамок и воплощения изменений DADT. Предупреждающий удар президента, возможно, нацеленный на то, чтобы воспрепятствовать утечкам из Пентагона до Обращения к нации, вызвал раздражение у военных — и у меня — по этой чувствительной инициативе.
Моя позиция, как я уже сказал ранее, была ясна с самого начала. Я чувствовал, что чтобы обладать легитимностью в войсках, такой вопрос, как разворот DADT, должен быть осуществлен с помощью изменения в законе со стороны Конгресса, избранных представителей американского народа, а не президентским указом или судебным решением. К тому же нам следовало дать возможность войскам на каждом уровне шанс представить своё мнение, чтобы мы лучше понимали стоявшие перед нами проблемы и учитывали их при воплощении изменений. Нам необходимо было время подготовить и руководителей, и войска, чтобы добиться минимального влияния на сплочённость, дисциплину, мораль подразделений или набор на службу и его поддержание. Военные никогда не получают «право голоса» в том, что они должны делать, и я не сторонник ничего похожего на плебисцит. Но каждый аргумент за или против в отношении того, что мужчины и женщины в форме чувствовали или думали о DADT, был либо основан на предположениях, либо был просто анектодичен. Мне часто задавали вопросы о DADT в войсках, и мой ответ всегда был одним: мы будем делать то, что прикажут Главнокомандующий и Конгресс, но нам надо должным образом подготовиться.
В ответ на многочисленные судебные иски, бросающие вызов DADT, суды по-видимому быстро и неумолимо двигались к развороту закона, что потребовало бы резкой смены политики — худшего из возможных вариантов, поскольку, как я уже сказал ранее, не оставалось бы времени на подготовку или тренировку. Теперь передо мной встала проблема, как жонглировать всеми тремя ветвями правительства: заставить президента удержаться от предварительных действий с помощью указов, заставить Конгресс изменить законодательство (что в начале 2010-го выглядело маловероятным) и повлиять на перемены прежде, чем суды не оставят нам выбора и времени.
К счастью, Муллен и я были полностью в курсе намерения президента уничтожить DADT, и попросили наш персонал начать подготовительную работу летом 2009 года. В июне Объединённый Комитет дал нам всеобъемлющий брифинг по DADT, с определением рисков разворота политики, как например: потеря контроля над переменами, деградация готовности, единства подразделений и дисциплины, проведения политики, к которой силы не были готовы, и непредсказуемость проведения смены курса политики во время войны. С другой стороны Объединённый штаб привел несколько потенциальных смягчающих факторов: то, что мужчины и женщины, приходящие в войска, ожидают некоторого сокращения личных свобод и соответственно подстраивают своё поведение, решимость служащих — геев и лесбиянок «доказать свою значимость и способности», подготовку и тренировку войск с упором на общие ценности и концентрации на сходстве, а не на различиях, и активное руководство на каждом уровне. В докладе предлагалось несколько альтернативных подходов к проведению исследования наших сил и кто именно должен проводить подобные исследования. Итак, хотя президент и удивил нас своим Обращением к нации, мы были вполне обоснованно неплохо подготовлены к быстрому продвижению.
Хорошо, что мы с Мулленом оказались готовы, поскольку через 6 дней, 2 февраля, мы были вызваны в Комитет по делам вооружённых сил Сената под председательством сенатора Карла Левина, дать показания по DADT. Накануне мы встретились с президентом и подчеркнули, что мы намерены сказать и сделать, и он нас поддержал. Слушания стали историческим моментом, и все это знали. Я начал с заявления, что «полностью поддерживаю решение президента». Я сказал, что вопрос не в том, проведут ли войска изменения, а в том, как к этому лучше подготовиться. Я объявил, что проконсультировавшись с Мулленом, я назначил рабочую группу высокого ранга в министерстве обороны, которая даст рекомендации по форме воплощения плана «к концу этого календарного года». Ведущим принципом, продолжал я, будет минимизация ущерба и поляризации в наших рядах, с особым вниманием к тем, кто находится на передовой.
Я сказал, что рабочая группа проведёт многочисленные исследования, все они будут вестись одновременно:
«Во-первых, рабочая группа обратится к нашим силам, чтобы достоверно разобраться в их взглядах и отношении к влиянию изменений… Во-вторых, рабочая группа предпримет тщательное исследования всех изменений и нормативах министерства и его политики, которые придётся провести… В-третьих, рабочая группа исследует потенциальное воздействие изменений в законе на военную эффективность».
Я сказал сенаторам, что большая часть года уйдёт на выполнение именно этого, поскольку основным императивом было «сделать все правильно и минимизировать ущерб силам, которые ведут две войны и работают в состоянии стресса уже почти десять лет боевых действий). Чтобы подчеркнуть значимость намеченного, я сказал, что сопредседательствовать будут генеральный советник министерства обороны (по вопросам законодательства) Дже Джонсон и генерал Картер Хэм, четырёхзвёздный командующий армии США в Европе, который ранее возглавлял наших солдат в Ираке. Я завершил просьбой к присутствующим сенаторам и всему Конгрессу не политизировать вопрос.
Кульминацией слушаний стало заявление Муллена. Он начал с того, что сказал, что Объединённый Штаб дал президенту самый лучший военный совет о влиянии и проведении изменений, и как председатель, он одобряет предложенный мной процесс. Следующие три предложения адмирала Муллена, который семнадцать лет был почти единственным противником в военных высших кругах службы открытых геев, стали историческими:
«Господин Председатель, говоря от себя, и только от себя, моё личное мнение таково, что разрешить гомосексуалистам служить открыто совершенно правильно. Не имеет значения, как я рассматриваю эту проблему, я не могу избавиться от тревоги, что наша политика вынуждает молодых мужчин и женщин лгать о том, каковы они, ради того, чтобы защищать наших сограждан. По мне, все сводится к целостности, и их, как отдельных лиц, и нашей, как организации».
В переполненном зале раздался явно слышимый вздох, когда Муллен проговорил эти слова. Я не верю, что хоть кто-то ожидал столь сильного, недвусмысленного личного одобрения изменений в законе от председателя. Но Муллен указал на фундаментальный изъян закона 1993 года — он позволял геям служить в армии, организации, которая выше всего ценит личную целостность, но только в случае компромисса с их целостностью. Муллен далее сказал, что хотя он считает, что мужчины и женщины в форме могут и будут приспосабливаться к подобным переменам, но «наверняка» он этого не знает. Обзор мнений даст возможность работать с этой неопределённостью.
На следующий день мы предстали перед Комитетом по делам вооруженных сил Палаты под председательством Айка Скелтона. Хотя эти слушания были в основном по бюджету, состоялась и существенная дискуссия по отмене DADT, и Скелтон был против. Когда пара членом комитета начали спорить друг с другом о докладе, я вмешался. Я сказал, что возглавлял три крупных организации — ЦРУ, сельскохозяйственный и машинный университет Техаса и министерство обороны — и с изменениями ранее справлялся. Я проводил их умно, и я делал глупости. Я сделал глупость в начале карьеры в ЦРУ, попытавшись провести существенные перемены по указу свыше. В данном докладе предлагается сделать умно — вовлекая войска и членов их семей в обмен мнениями.
Реакция на наши выступления в обеих палатах, к сожалению, была вполне предсказуемой. Сторонники отмены приветствовали изменения во взглядах высшего звена Пентагона, но выражали озабоченность тем, что мы предпочтём упираться и откладывать проведение перемен на многие годы. Оппоненты, вроде Джона МакКейна, ядовито выражали «глубокое разочарование» тем, что мы сказали, добавляя, что будущий доклад будет «явно предубеждённым», поскольку предполагается, что закон следует изменить. Печально, но вопрос отмены, как и всё в Конгрессе, становился всё более партийным, хотя в каждой партии было несколько отступников. Но через несколько дней после нашего выступления я приобрёл уверенность, что у нас будет достаточно времени, чтобы подготовить доклад правильно. Демократы в Сенате явно не набирали шестидесяти голосов, необходимых для обструкции президента, и даже спикер Палаты Нэнси Пелоси сказала, что может отложить голосование так, чтобы оно состоялось после промежуточных выборов в ноябре.
Несмотря на мою поддержку инициативы, я разделял опасения глав служб относительно влияния проведения изменений, когда мы уже ведём две войны, причём вся нагрузка лежит на военных. Особенно меня тревожило влияние на боевые части и прямую поддержку структур армии, морской пехоты и сил специального назначения, относительно небольшую часть всех войск, но ту самую что, что родилась в конфликтах после событий 9/11, и где единство и товарищество небольшого подразделения были ключом к успеху и выживанию. Я знал, что основное бремя проведения новой политики падёт главным образом на них и младших офицеров и военнослужащих сержантского состава, которые испытывают наибольший стресс. Я хотел, чтобы войска (в Ираке и Афганистане) были затронуты в обзоре как можно меньше, наоборот, я хотел сконцентрироваться на недавно вернувшихся подразделениях. Лично я надеялся, что мы сможем пройти промежуточные выборы до голосования, хотя был вполне осведомлён, что суды наступают мне на пятки. Честно говоря, я был скептически настроен к тому, что Конгресс проведёт отмену. Хотя я хотел оперативно закончить обзор, я хотел и избежать взбаламутить войска переменами, что, как я думал, вполне могло и не случиться. Конечно, если бы это произошло, я бы приложил все усилия, чтобы провести и осуществить перемены без инцидентов.
«Личное» выступление Муллена осложнило жизнь главам служб. Все они вполне публично — особенно командующий морской пехотой — выступали против отмены в ближайшем будущем. Они выразили мне свою озабоченность на встрече в Совете 19 февраля, наиболее открыто высказались генерал штаба армии Джордж Кейси и глава ВВС Норти Швартц. Кейси сказал, что его устраивал мой подход, но подчеркнул необходимость консультироваться с войсками и избежать явления, что «дело уже сделано». Он добавил, что хотел сохранить право обеспечивать «информированный военный совет», особенно если в результате в обзоре будет допущено, что продолжение изменений в DADT было плохой идеей. «Вы можете лишь изменить культуру разом», сказал он. Швартц заметил, что, «не подходящее время для этого». Командир морской пехоты Джим Эмос выразил тревогу относительно рискам для готовности подразделений, а затем спросил меня, что говорить командирам, если их спросят о «личном мнении». Я сказал, как ни в чем не бывало: «Всё, что вы можете сделать — быть честным». Но я ещё сказал им, что обзор даёт им возможность избежать разногласий либо с Мулленом, либо с из главнокомандующим. Они могут продолжать высказывать озабоченность, но обещать воздерживаться от окончательного суждения до тех пор, пока обзор не будет завершён. Все они в одном были со мной явно согласны: если закон изменят, они будут эффективно проводить его в жизнь.
Благодаря хорошей работе Дже Джонсона и других я смог в конце марта объявить о многих изменениях, фактически немедленных, для более справедливого применения существующей политики и закона. Я объявил, что повышу ранг офицеров, назначенных инициировать расследование или отстранение из-за гомосексуального поведения до уровня генералов или адмиралов. Мы пересмотрим то, что представляет собой «достоверная информация» о гомосексуальности служащих, чтобы потребовать, например, необходимости принесения присяги и не допущения слухов. Мы пересмотрим то, что представляет собой «надёжный человек», по чьим словам может быть начато расследование, «с особым вниманием на третьи стороны, которые могут оказаться мотивироваными нанести ущерб служащим». Это означало обратиться к проблеме брошенных любовников и отвергнутых романтических авансов, то есть ситуаций, в которых обвиняющий пользовался политикой DADT с целью отомстить с помощью «изгнания» служащего. Определённые категории конфиденциальной информации больше нельзя было использовать для нераспространения, в том числе информацию, предоставляемую юристам, духовенству и психотерапевтам, медицинскому персоналу для дальнейшего лечения и государственным чиновникам здравоохранения. По сути, эти изменения ограничивали расследования DADT в отношении служащих, которые «заявили о себе» сами, намеренно или не очень-то и скрывали свою ориентацию. Военные не будут тратить время и ресурсы на попытки искать в своих рядах геев и лесбиянок, которые не распространяются о своей личной жизни.
Как выразился один из репортёров, «Больше не будет рвения расследований, настроения покарать или политики, разработанной для поиска служащих-геев. Небольшой шаг, но он поможет изменить культуру». С 1993 год более 13 500 служащих были уволены за гомосексуальное поведение. Теперь их количество резко сократится.
После заявлений Муллена и меня на Холме состоялись значимые переговоры о быстром введении в действие некоего законодательства по отмене. Сенатор Левин хотел объявить мораторий на увольнения до тех пор, пока не сможет работать Конгресс. Я задумался, как можно объявлять мораторий на введение какого-либо закона. К счастью, Дже Джонсон меня поддержал. Я прояснил президенту и Эмануэлю, что любые усилия по введению в действие закона о DADT до завершения обзора неприемлемы, поскольку это будет воспринято, как прямое оскорбление тех мужчин и женщин в форме, которым только что сказали, что их взгляды будут учтены до каких-либо изменений в политике. Это направило бы послание, что ни президенту, ни Конгрессу нет никакого дела до того, что они думают. Обама и Эмануэль обещали — недвусмысленно и несколько раз — противодействовать принятию закона до завершения обзора.
К середине апреля мы услышали сплетни о тихих посторонних договорённостях, обсуждаемых представителями персонала Белого Дома и Конгресса. Я встретился с Рэмом 21 апреля и сказал ему, что есть масса признаков со стороны Сената, что официальные лица Белого Дома активно поощряют сенаторов Либермана и Левина предпринять законодательные шаги по DADT до доклада министерства обороны. Я сказал Рэму, что устал от озабоченности Белого Дома ответом на давление групп сторонников геев по DADT, не принимая во внимание впечатление, которое произведёт на войска то, что «никого там», в Белом Доме, не волнует мнение и восприятие военных.
Девять дней спустя мы с Мулленом повторили свою позицию в ответах на письмо Айка Скелтона о целесообразности законодательных действий по отмене DADT до завершения доклада министерства обороны: «Я категорически против любых законодательных шагов в направлении изменения политики до завершения жизненно необходимого процесса оценки». Наша озабоченность не была услышана. Политики в Белом Доме, несмотря на уверения в невиновности, продолжали вести переговоры с персоналом Конгресса и сторонниками извне об условиях законодательства. Я знал об этом, поскольку в нескольких случаях в первой половине мая Рэм обращался ко мне с одной или другой формулировкой и спрашивал, сработает ли она по моему мнению. После уверений со стороны президенты и Рэма, что они будут противодействовать действиям Конгресса до завершения доклада, я почувствовал, что моя вера в Белый Дом подорвана им самим.
21 мая Роберт Рэнджел и Дже Джонсон встречались с заместителем главного администратора Белого Дома Джимом Мессина, главным администратором NSS МакДону и несколькими другими из Белого Дома относительно того, как работать с Конгрессом. Рэнджер высказал мою позицию (снова). Мессина сказал, что президент не может теперь публично объявить, что он против действий Конгресса. Он сказал, что мог «ловчить» и «увиливать» несколько прошедших месяцев, но настойчивость Конгресса в том, чтобы предпринять действия вот-вот «заставит его действовать раньше, чем он хочет». Джонсон и Рэнджел объяснили, почему мы с Мулленом столь настойчивы в вопросе сохранения целостности процесса исследования и заявили, что не имеет значения, насколько «искусно» мы объясним изменение позиции, чтобы её можно было продавить в Вашингтоне, «но это нельзя хорошо объяснить в том мире, в котором живут войска — для них имеет значение только вопрос отмены Конгрессом до доклада или нет».
В воскресенье 23 мая, когда Рэенджел, Джонсон и Белый Дом пытались достичь соглашение о том, как работать с Конгрессом на будущей неделе, Муллен приехал ко мне домой обсудить состояние дел. Закурив сигару, я сказал Майку, что Эмануэль толкает меня принять какое-то законодательство, которое отменит DADT, но проведение будет отложено до того, как будет сделан доклад и рассмотрены рекомендации. Я сказал, что это даст неверное послание войскам — что Конгресс не волнует, что они думают. Муллен сказал, что Белый Дом его «обманул» по проблеме, где он нашёл выход из положения перед главами служб. Его глубоко встревожила недавно опубликованная книга Джонатана Олтера «Обещание», в которой Белый Дом и президент были представлены, как не доверяющие военному руководству. Я ответил, что я тоже был расстроен и огорчён. После я кратко записал то, что сказал ему: «Демократы опасаются, что потери осенью воспрепятствуют действовать по DADT после выборов (и после доклада)». Они прислушиваются только к группам геев и лесбиянок, сказал я, и не желают подождать и услышать войска: «Всё дело в политике, я так понимаю».
Ещё раз я попытался 24 мая переубедить президента в частном порядке. Я сказал ему, что в 1993 году Объединённый Комитет, включая председателя, все вместе выступили против президента по вопросу службы геев в армии. Я сказал, что спустя семнадцать лет мы с Майком убедили глав присоединиться к нам, обещая, основываясь на уверениях Обамы, что у нас будет время завершить процесс исследований и до этого не будет никаких действий. «Вы вот-вот всё взорвёте», сказал я, и «Я не могу предсказать результаты». Успеха я не добился и сдался. Я сказал президенту, что могу примириться с предложенной законодательной формулировкой, лишь как с минимально приемлемым последним средством.
Сделка с сенаторами Левином и Либерманом отменила закон 1993 года, но отмена не вступала в силу до завершения доклада министерства обороны, его рекомендаций по подготовке полного проведения изменений, и президент, министр обороны и председатель Объединённого Комитета, каждый гарантировал, что проведение не повлияет на готовность войск, набор или сохранение состава. «Я продолжаю верить, что в идеале доклад министерства обороны будет завершён до того, как какой-либо закон отменит «не спрашивай, не говори», заявил я. «При том, что Конгресс показал, что это невозможно, я могу принять формулировки предложенной поправки». Как сообщил 25 мая на CNN Джон Кинг, я «выпустил заявление, которое демонстрирует поддержку (поправки), но очень, очень и очень умеренное заявление». Он понял правильно. Хотя законопроект прошёл на той неделе с голосами 16 против 14, он забуксовал в Сенате. Комитет по делам вооруженных сил Палаты провёл законопроект об отмене при возражениях председателя, а вся Палата проголосовала 229-186. Однако из-за обструкции республиканцев в Сенате полная отмена не прошла вплоть до Рождества, она была проведена во время сессии «хромой утки» Конгресса — после завершения доклада.
Прекрасно организованный Дже Джонсоном и генералом Хэмом доклад состоял из опросника, разосланного 400 000 служащих (первоначально планировалось 200 000, но я сказал сопредседателям удвоить число опрашиваемых), ещё один опросник был направлен 150 000 супругов военных; были проведены встречи фокус-групп с Джонсоном и Хэмом, в том числе с личным общением с почти 25 000 солдат, и третьей стороной была создана горячая линия, где геи и лесбиянки-служащие могли конфиденциально высказать своё мнение. Опросы были самыми обширными из когда-либо проведённых нашими военными и представляли собой первый эмпирически обоснованный обзор отношения военных к службе не скрывающих свою ориентацию геев и лесбиянок.
27 сентября я получил первый предварительный доклад о результатах исследования. Он был обнадёживающим: от 15 до 20 процентов респондентов сказали, что отмена будет иметь положительный эффект, а ещё от 50 до 55 процентов сказали, что отмена мало повлияет на способность подразделений выполнять свою миссию. Около трети были против. Процент тех, кто против, был существенно выше среди армейских подразделений полностью мужского состава, среди всех служб сил специального назначения и в целом в морской пехоте. Обзор помог определить области озабоченности, которые потребовали особого внимания при изменении нашей политики и подготовки до отмены. По сути даже в предварительном докладе оппозиция отмене была существенно меньше, чем я ожидал. Проведение изменений стало бы проблемой, но обзор заставлял уверенно предположить, что с ними можно было справиться. Доклад, как я чувствовал, мог убедить Сенат провести законопроект.
Как только я подумал, что нашли путь к отмене DADT и успешному проведение этого, суды всё превратили в хаос. 9 сентября судья федерального округа Вирджинии в Сан-Диего Филлипс постановил, что закон о DADT неконституционен. 12 декабря она отвергла запрос администрации не трогать закон и выдала предписание с приказом военным прекратить проводить это закон. Ко мне вернулись худшие опасения. Это означало худшую конфронтацию между мной и президентом.
Я был в Брюсселе на встрече министров обороны НАТО, когда судья Филлипс выпустила своё предписание. Президент прозвонил мне в 13 и сказал, что он готов найти отсрочку предписанию судьи, но нам надо разработать способ «подвесить» приложение закона достаточно надолго, чтобы дать время Конгрессу начать действовать — «подвешенное оживление», как он это назвал. Я сказал, что я думаю, нам всё ещё необходимо проводить закон, если решение судьи будет приостановлено апелляционным судом. Я предложил, чтобы Дже Джонсон, советник Белого Дома Боб Бауэр и департамент юстиции собрались и решили, какие опции нам доступны в контексте закона. Президент согласился, что группа должна собраться, но «есть необходимость найти способ снизить накал страстей по данному вопросу».
