Несмотря на это, усилия по противоракетной обороне получили огромный импульс в 1983 году, когда президент Рейган объявил о Стратегической оборонной инициативе (СОИ), призванной концептуально обеспечить Соединённым Штатам «щит» от тотальной советской атаки. Вообще говоря, в годы, прошедшие после выступления Рейгана о СОИ (или «Звёздных войнах»), большинство республиканцев поддерживали практически все программы противоракетной обороны, а большинство демократов выступали против них как неработоспособных и слишком дорогостоящих. В 2002 году, как мы знаем, президент Буш в одностороннем порядке вывел Соединённые Штаты из договора 1972 года, тем самым сняв все ограничения на разработку и размещение нами систем ПРО. Но ко времени, когда я стал министром обороны, большинство членов конгресса согласились — с широким разбросом уровня энтузиазма — поддержать развёртывание очень ограниченного потенциала для защиты против случайного запуска или небольшого числа ракет, запущенных странами-«изгоями», такими как Северная Корея или Иран. Мало кто в обеих партиях поддержал усилия по размещению системы, достаточно крупной или передовой, чтобы защитить от массированного удара со стороны ядерных арсеналов России или Китая, усилия, которое было бы одновременно технологически сложным, невероятно дорогим и стратегически дестабилизирующим.
К концу 2008 года наша противоракетная оборона состояла из 23 противоракет наземного базирования, расположенных в Форт Грили, Аляска, и ещё 4-х на базе ВВС Вандерберг, Калифорния. К концу финансового 2010 года планировалось разместить 30 таких противоракет. Те, кто были связаны с этой программой, имели обоснованную уверенность в том, что эти ракеты могут выполнить ограниченную задачу сбить одну или несколько ракет, нацеленных на Соединённые Штаты. Когда я стал министром обороны, президент делегировал мне, как и министру Рамсфелду, полномочия по запуску этих перехватчиков против запущенных ракет, если не было времени на получение его санкции.
Ракета-перехватчик наземного базирования США (GBI, сокр. англ. ground-based interceptor, ГБИ — прим. ред.) в шахте, Форт Грили, Аляска. ГБИ — сердце нашей ПРО от ограниченных угроз со стороны Северной Кореи и Ирана.
Таково было положение, когда я рекомендовал Бушу, через несколько дней после того, как занял свой пост, обратиться к полякам и чехам с просьбой о размещении «третьего» позиционного района противоракетной обороны на их земле — радара в Чешской Республике и ракет-перехватчиков наземного базирования в Польше. Обе страны выразили заинтересованность в размещении у себя элементов противоракетной обороны. Нашей первоочередной целью в этой инициативе было лучше защитить Соединённые Штаты (и ограниченные территории в Европе) против баллистических ракет Ирана, чья угроза возрастала.
Как я писал выше, к концу 2008 года всё больше казалось, что чешская политическая оппозиция размещению радара помешает его строительству. Польша согласилась разместить у себя перехватчики сразу же после российского вторжения в Грузию после того, как она более года тормозила и раздумывала, но её растущие требования к гарантиям безопасности со стороны США, выходящие за рамки наших обязательств перед НАТО, а также другие разногласия привели к прекращению переговоров. К тому времени, когда Обама вступил в должность президента, стало ясно, что наша инициатива политически ни к чему не приведёт ни в Польше, ни в Чешской Республике, и что даже если она и будет продолжаться, политические споры задержат её первоначальную оперативную готовность на многие годы.
Технически осуществимый альтернативный подход к ПРО в Европе появился в середине 2009 года в Пентагоне (а не в Белом доме, как утверждалось позднее). Новая разведывательная оценка иранской ракетной программы, опубликованная в феврале 2009 года, заставила нас в министерстве обороны переосмыслить наши приоритеты. Оценка говорила о том, что угроза иранских ракет дальнего радиуса действия не достигла ожидаемого уровня, но угроза иранских ракет ближнего и среднего радиуса действия, которые могут нанести удар по нашим войскам и объектам в Европе и на Ближнем Востоке, развивается быстрее, чем ожидалось, и стала приоритетом иранского правительства. Считалось, что иранцы сейчас способны почти одновременно запустить от 50 до 70 этих ракет среднего радиуса действия одновременно. Эти выводы ставили серьёзные вопросы перед нашей существующей стратегией, которая разрабатывалась в первую очередь для обеспечения усовершенствованной защиты для территории США — а не Европы — против одновременного запуска одной или двух иранских межконтинентальных ракет. Но иранцы, видимо, больше не были сосредоточены на создании МБР, по крайней мере, в ближайшее время. И 10 ракет ПВО в Польше могли в лучшем случае защитить только от горстки иранских ракет. Эти установки легко могли быть перегружены залповым пуском десятков ракет меньшей дальности.
Весной 2009 года генерал Картрайт проинформировал меня о технологических достижениях в течение предыдущих двух лет в области ракет-перехватчиков морского базирования «Стандарт» (SM-3) и возможности использования их как альтернативы противоракетам наземного базирования. Новые, более мощные версии SM-3, первоначально разработанной для защиты наших кораблей от вражеских самолётов и оперативно-тактических ракет, размещались на растущем числе американских военных кораблей и успешно были применены для того самого падающего американского спутника во время администрации Буша. Эти новые версии SM-3 были ещё в разработке, но было проведено 8 успешных испытаний, и считалось, что они, по крайней мере, так же способны противостоять ракетам малой и средней дальности, как и противоракеты наземного базирования и могли быть в полной оперативной готовности на несколько лет раньше. SM-3, благодаря значительно меньшей стоимости, чем у противоракет наземного базирования, могли производиться и развёртываться в гораздо большем количестве.
Были также технологические успехи в области бортовых, космических и наземных датчиков, которые значительно превзошли стационарные радары, первоначально предназначавшиеся для Чешской Республики. Эти новые датчики не только позволили бы интегрировать нашу систему с системами предупреждения стран-партнёров, но и улучшить использование радаров, уже работающих по всему миру, в том числе модернизированных установок времён Холодной войны. Картрайт, бывший командующий Стратегического командования, был последовательным и одним из первых сторонников нового подхода, что было подтверждено ранними результатами проведённого Пентагоном Обзором противоракетной обороны, начатого в марте 2009 г.
На основе имеющейся информации руководство американской национальной безопасности, военное и гражданское, сделало вывод, что нашими приоритетами должна быть работа с союзниками и партнёрами для укрепления архитектур регионального сдерживания; следование «поэтапно адаптивному», или эволюционному, подходу к противоракетной обороне в каждом регионе с учётом угроз и обстоятельств, уникальных для этого региона; и поскольку глобальный спрос на средства противоракетной обороны в течение следующего десятилетия может превысить предложение, сделать их мобильными, чтобы их можно было бы перемещать из региона в регион в зависимости от обстановки.
Независимо от этих выводов и оценок при подготовке бюджета на финансовый 2010 год я решил ликвидировать ряд огромных, дорогостоящих и неудачных программ противоракетной обороны, таких как бортовой лазер и кинетический перехватчик, как было описано выше. В то же время я решил сохранить число противоракет шахтного базирования на Аляске и в Калифорнии в количестве 30, а не расширять число развёрнутых до 44, и санкционировал продолжение исследований, разработки и испытаний наших средств ПВО против угрозы межконтинентальных ракет со стороны Ирана и Северной Кореи. (Кроме того, я отменил завершение создания второго объекта с шахтами противоракет в Форт Грили, но после посещения этой базы через несколько месяцев и увидев, насколько работы близки к окончанию, я переменил своё решение и одобрил завершение создания этого объекта. Я не эксперт, но всегда готов выслушать тех, кто им является). Между тем, отражая новый упор на региональную противоракетную оборону, я выделил огромные деньги в бюджете, чтобы ускорить создание арсенала ракет-перехватчиков SM-3, а также других на другие региональные противоракетные системы. Я также согласился профинансировать улучшение возможностей противоракетной обороны ещё на шести эсминцах.
Я был полон решимости как можно скорее увеличить потенциал для защиты наших развёрнутых войск и войск наших союзников. Несколько раз в мае-июле мы информировали конгресс об этих изменениях, и реакция была в целом благоприятной. Сопротивление вызвало только отмена мной ряда крупных — и неудачных — оружейных программ.
Те, кто позднее будут обвинять Обаму в отказе от создания третьего позиционного района в Европе чтобы угодить русским, похоже, не замечали оппозиции в Польше и Чехии этому району и, что ещё важнее, не заметили того, что министерство обороны уже перестроило свои приоритеты в области ПРО, чтобы сосредоточиться на непосредственной угрозе ракет малой и средней дальности. Хотя в Госдепе и Белом доме, несомненно, были некоторые, которые полагали, что третий позиционный район в Европе несовместим с «перезагрузкой» с Россией, мы в министерстве так не считали. Делать русских счастливыми не входило в список моих задач.
В августе Совет нацбезопасности попросил министерство обороны подготовить документ с изложением того, что изменилось, чтобы оправдать новое направление в отношении ПРО в Европе, и мы всё это изложили. Руководители встретились 1 сентября 2009 года и согласились рекомендовать президенту одобрить поэтапный адаптивный подход к ПРО в Европе, согласившись с моим предложением создать защиту от более долговременной угрозы, оставив открытым вариант об окончательном развёртывании радара и противоракет в Европе. Продолжение инвестиций в противоракеты встречало сопротивление со стороны некоторых назначенцев Обамы в Госдепе и СНБ. Мы согласились продолжать поиск возможностей для сотрудничества с Россией, включая возможное включение одного из их радаров, которые могли предоставлять полезные данные по отслеживанию. Я официально изложил фазово-адаптивный подход в меморандуме президенту 11 сентября, почти через три года после предложения о создании третьего позиционного района президенту Бушу. Время, технологии и угрозы изменились. Мы должны были меняться вместе с ними.
Майк Маллен и я на обычной встрече с президентом в Овальном кабинете. Я так и не съел ни одного яблока.
Затем, как так часто случается, случившаяся утечка выставила нас кучкой неуклюжих дураков, глухих к чувствам наших союзников. На тот момент не было консультаций с Конгрессом или нашими союзниками о том, что должно было стать первым крупным отходом от политики национальной безопасности времён Буша и крупным сдвигом в американской стратегии в области противоракетной обороны в Европе. Когда 16 сентября мы узнали, что подробности нового подхода в противоракетной обороне находятся в руках прессы, нам пришлось срочно действовать, чтобы поправить дело. Тем же вечером Хиллари направила команду представителей от Госдепа и министерства обороны, чтобы проинформировать европейские правительства и НАТО. Президент позвонил премьер-министрам Польши и Чешской Республики, чтобы сообщить им о своём решении и пообещать, что он немедленно направляет в Варшаву и Прагу представителей администрации, чтобы проинформировать их.
Утром 17-го президент публично объявил о новом подходе. По неожиданному и неудачному совпадению, это утро было 70-й годовщиной нацистского вторжения в Польшу. В некоторых новостных сюжетах высказывалась мысль, что Польшу опять «предали», а большинство полагало, что выбранный нами момент добавило оскорбление к травме поляков. Президент и его внутриполитические советники явно хотели, чтобы я выступил вперёд, чтобы защитить его новую стратегию; я порекомендовал более ранний подход Бушу и имел возможность оправдать другой подход при Обаме. Это был не первый и не последний раз при Обаме, когда меня использовали для обеспечения политического прикрытия, но в данном случае всё было в порядке, поскольку я был искренне убеждён, что новая программа лучше — больше соответствует политическим реалиям в Европе и более эффективна против зарождающейся иранской угрозы. И мне удалось сохранить альтернативный вариант с противоракетами, по крайней мере на тот момент.
Ко времени, когда мы с генералом Картрайтом вышли в зал для пресс-конференций чтобы рассказать о новой программе, республиканцы в Конгрессе и бывшие члены администрации Буша повсюду в эфире резко критиковали это «предательство» наших союзников для того, чтобы заслужить одобрение русских. Сенатор МакКейн назвал этот шаг «глубоко ошибочным». Я сказал прессе, чем вызвана переоценка и объяснил подробности планируемой системы. Отвечая на вопрос, я сказал, что русским придётся смириться с тем, что в Европе будет размещена система ПРО. Мы надеемся, что они присоединятся к ней, но будем продолжать своё дело вне зависимости от этого.
В Европе удалось справиться с ущербом от утечки. По моему мнению, польское и чешское правительства наверное испытали облегчение, что сумели избежать столкновения со своими парламентами; в Праге и, вероятно, в Варшаве план наверняка бы провалился. 18-го во время моего телефонного разговора с обоими министрами я сказал, что мы по-прежнему хотим, чтобы они участвовали в нашей ПРО в Европе.
В соответствии с планами по ПРО администраций Буша и Обамы, я считал, что наши цели и цели лидеров Польши и Чехии совершенно разные, хотя никто и никогда не имел смелости сказать это публично или даже в частном порядке. Их цели были политическими, не имеющими ничего общего с Ираном и ничего общего с Россией: развёртывание американского вооружения на их земле было конкретной демонстрацией гарантий безопасности со стороны Соединённых Штатов против России, выходящих за рамки наших обязательств по договору НАТО. Наши цели по тому и другому плану были в первую очередь военными: бороться с быстро возникающей иранской ракетной угрозой, как мы неоднократно объясняли им и русским. В самом деле, Райс и я говорили Путину, что если исчезнет иранская ракетная программа, исчезнет и необходимость американской ПРО в Европе. Вот почему я предложил Путину в 2008 году отложить создание объектов ПРО до тех пор, пока иранцы не проведут лётных испытаний ракеты, которая может достичь Европы. Позднее Обама получил на свою голову шквал критики, сказав то же самое российскому президенту Медведеву.
Итог всему этому подвела «Нью-Йорк Таймс» заголовком «Обама перестраивает ракетный щит, чтобы сдержать Тегеран», а подзаголовок в «Вашингтон Пост» гласил «Разработан новый план, направленный на более прямое противодействие иранскому потенциалу». Я никогда не понимал ярости американских критиков. Новый план обеспечил бы функционирование противоракетной обороны для Европы и для наших 80 тыс. находящихся там солдат на несколько лет раньше, чем подход Буша, и при этом с продолжением развёртывания противоракет наземного базирования для обеспечения безопасности нашей территории. Обаму во время выборов 2012 года будут по-прежнему поливать грязью за «отмену» ПРО в Европе.
Новый план Обамы по противоракетной обороне имел одно непредвиденное, но желанное последствие. В первый раз со времени речи Рейгана о «звёздных войнах» создание ограниченной американской системы противоракетной обороны получила широкую поддержку обеих партий в конгрессе. Это немалое дело.
Россия
Желание администрации Обамы «перезагрузить» отношения с Россией началось неловко. 6 марта у Хиллари в Женеве состоялась её первая встреча с российским министром иностранных дел Лавровым, и кто-то убедил её преподнести ему большую красную кнопку с написанным сверху по-русски словом «перезагрузка». К сожалению, русское слово на кнопке на самом деле означало «перегрузка». Это подтверждает моё твёрдое убеждение, что хитроумные трюки во внешней политике, как правило, выходят боком. Это как с президентами, надевающими бейсболки с дурацкими надписями — они приводят к фотографиям, с которыми они должны жить вечно.
Отношение русских к Ирану в 2009-2010 годах было неоднозначным. На раннем этапе в какой-то момент Медведев признался Обаме, что Соединённые Штаты правы насчёт ядерных и ракетных амбиций Ирана (слова, которые никогда не могли бы прозвучать из уст Путина). Русские не блокировали усилия по введению новых санкций против Ирана одобренных ООН, даже несмотря на то, что они работали над их ослаблением. Они воздержались от поставки Ирану весьма передовой новой противоракетной системы — С-300 — которая значительно осложнила бы атаку на иранские ядерные объекты. Путин пообещал Бушу не поставлять эту систему Ирану и, после того как президентом стал Обама, фактически разорвал контракт с иранцами.
Однако когда речь пошла о противоракетной обороне в Европе, русские почти сразу же сделали вывод, что новый подход, провозглашённый Обамой, для них потенциально более серьёзная проблема, чем бывший план Буша. Их тревожила возможность дальнейшей модернизации систем, что фактически даст этим системам возможности против российских МБР. Они пришли к выводу, что возможное развёртывание сотен передовых ракет SM-3, планировавшееся нами на 2018-2020 гг., представляют для них даже большую угрозу, чем ракеты-перехватчики наземного базирования. С этого момента — через несколько недель после сентябрьского заявления — русские повели даже ещё более агрессивную кампанию против нового подхода, чем против старого, и продолжали это делать всё оставшееся время моего пребывания на посту и позднее. Дискуссия о возможном партнёрстве в области ПРО с обеих сторон продолжалась в политических целях, но в реальности слабый шанс на это превратился в нулевой. Противоракетная оборона продолжала оставаться главной темой для русских во время встречи Совета НАТО-Россия и в ходе двусторонних встреч со всеми высокопоставленными представителями США. Иранская угроза просто не перевешивала опасений по поводу их собственной долгосрочной безопасности. Какая ирония в том, что американские критики нового подхода изображали его как огромную уступку русским! Приятно было бы услышать от какого-нибудь критика из Вашингтона — хоть раз за всю мою карьеру — слова «Ладно, я ошибался».
За одним исключением, я играл второстепенную роль в американо-российских отношениях за время своей работы в администрации Обамы. В то время как мы с Конди Райс несколько раз ездили в Россию для встреч «двое на двое» с нашими коллегами и для встречи с Путиным и Медведевым, за свои два с половиной года работы при Обаме я был в России только однажды, и то к концу моего пребывания на посту в 2011 году. За этот период не было ни одной встречи «два плюс два». У меня были регулярные двусторонние переговоры с российским министром обороны Сердюковым на сессиях НАТО, когда заседал Совет Россия-НАТО, но они редко длились более получаса и, вместе с переводом, не давали возможности для серьёзного диалога; как правило, у него хватало времени только на то, чтобы тыкать мне в лицо противоракетной обороной.
Единственным исключением были переговоры о новом договоре, накладывающим дальнейшие ограничения на системы доставки ядерных вооружений обеих стран. У меня была личная история с этим многолетним предприятием. Я был младшим советником по разведке в американской делегации на переговорах по первому подобному договору с Советами в начале 1970-х (ОСВ-1, Переговоры по ограничению стратегических вооружений – 1), и младшим членом американской делегации в Вене, присутствуя в Вене, когда президент Картер подписал второй подобный договор в 1979 году (ОСВ-2), который так и не был ратифицирован американским Сенатом из-за советского вторжения в Афганистан в декабре 1979 г. Переговоры о дополнительных ограничениях ядерных арсеналов обеих сторон продолжались на протяжении 1980-х и 1990-х годов (переговоры по Договору о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений – СНВ-1) но фактически было достигнуто немного. При Буше 43, Договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1, он же Московский договор), сокращавший ядерные арсеналы обеих сторон до 1700-2200 оперативно развёрнутых боеголовок, был подписан в 2002 году, срок его истекал к концу 2012 года, если он не будет заменён новым договором.
В начале 2009 года ОСВ, СНВ-1 и СНВ-2 — чёрт ногу сломит в этих сокращениях — проложили дорогу «Новому старту», усилиям администрации Обамы заключить следующий договор об ограничении стратегических вооружений. Медведев поставил свою подпись той же весной. Все президенты, у которых я работал за исключением Картера, находили детали переговоров по ограничению вооружений крайне нудными и смертельно скучными. Основная часть тяжёлой работы была проделана переговорщиками и экспертами на уровне департаментов в Вашингтоне, и только основные вопросы или затруднения выносились на усмотрение руководителям. Широкие рамки соглашения возникли в течение нескольких недель, ограничив число развёрнутых стратегических ядерных боеголовок до 1550, а количество стратегических ракетных пусковых установок и бомбардировщиков до 800. Впервые были включены очень важные положения для спутникового и дистанционного мониторинга — впервые метки мониторинга будут на каждом бомбардировщике и ракете — и для восемнадцати инспекций на месте каждый год. Объединённый комитет начальников штабов и командующий Стратегическим командованием поддержали эти предложения, как и я. Генерал Картрайт и Джим Миллер, первый помощник заместителя мо по военно-политическим вопросам, были экспертами в области стратегических ядерных вооружений и играли выдающуюся роль в формировании мнений представителей высшего руководства Пентагона, считая и меня.
Соглашение по условиям договора было достигнуто 26 марта 2010 года, а 8 апреля в Праге его подписали президенты Обама и Медведев. Через несколько дней я сообщил президенту, что как раз в момент церемонии подписания российские военные проводили ядерные учения против Соединённых Штатов. Тонкий ход со стороны Путина, подумалось мне.
Критики договора в Соединённых Штатах не теряли даром времени, описывая его мнимые недостатки. Говорилось, что договор ограничит нашу способность развёртывать ПРО, модернизировать наши стратегические системы и разрабатывать средства для конвенционального глобального удара (применения МБР с обычными боеголовками для дальнего точного наведения).
Поскольку договор ограничивал количество американских и российских ядерных боеголовок, всё более серьёзной проблемой во время процесса ратификации становилась боеспособность наших стареющих ядерных боеголовок и предприятий по их производству (число наших предприятий по производству ядерного оружия, созданных для Манхэттенского проекта во время Второй Мировой войны). Несколько раз руководство проводило совещания для обсуждения модернизации, а не новых мощностей. Стоимость замены и модернизации оборудования будет значительной — 80 миллиардов долларов за 10 лет. Учитывая конечную цель, поставленную Обамой — полное уничтожение ядерного оружия — идея о модернизации встретила жёсткое сопротивление на аппаратном уровне, а также в Белом доме и Совете национальной безопасности.
Из президентов при которых я работал Обама был четвёртым, который прямо сказал, что он хочет уничтожить все ядерные вооружения (другими были Картер, Рейган и Буш 43). Бывшие госсекретари Генри Киссинджер и Джордж Шульц, бывший министр обороны Билл Перри и бывший сенатор Сэм Нунн тоже призывали «стремится к нулю». Единственная проблема, по моему мнению, была в том, что я не слышал, чтобы лидеры других ядерных держав — Британии, Франции, России, Индии и Пакистана — сигнализировали об аналогичном намерении. Если уж мы собираемся по-прежнему обладать ядерным оружием, для нас было бы лучше, если бы оно работало и было защищено от террористов и ЧП — а это включает новые разработки и технологии.
Большую часть своей профессиональной жизни я провёл, занимаясь ролью ядерных вооружений в национальной обороне — начиная с того момент, как был назначен вторым лейтенантом ВВС Стратегического авиакомандования ВВС. На протяжении десятилетий, аргументы в пользу обстоятельств, в которых оно может быть применено и сколько его необходимо, стали крайне эмоционально насыщенными и крайне изощрёнными. Эти дискуссии подчас напоминали мне споры средневековых богословов, спорящих о том, сколько ангелов может поместиться на кончике иглы. Я никогда не верил, что применение ядерного оружия в войне между Соединёнными Штатами и СССР может быть ограниченным, как утверждали многие другие. Я был решительным сторонником резкого сокращения огромного количества ядерных вооружений в нашем арсенале на основе взаимного соглашения с Советами и впоследствии с русскими. Но я не верил, что мы должны в одностороннем порядке сократить наши ядерные силы. Кроме того, я был убеждён, что сокращение ядерных вооружений до очень низких уровней — ниже 1000-1500 боеголовок — будет искушением для других держав, чтобы превысить эти цифры и поставить нас в невыгодное положение, как минимум с точки зрения восприятия. Это вопрос как глобальной политики, так и военного сдерживания.
Группа сенаторов во главе с Джоном Кайлом, сенатором от Аризоны, дали понять, что они не собираются голосовать за ратификацию нового договора СНВ, если администрация не выделит достаточно денег в бюджете на модернизацию наших ядерных объектов и модернизацию наших вооружений. Администрация пообещала выделить финансирование, большинство из которого я согласился обеспечить за счёт бюджета на оборону (Кейл всё равно голосовал против договора).
Во время процедуры ратификации и слушаний администрация выдвинула на передний край меня (вместе с Майком Малленом), чтобы защищать договор. 6 мая Клинтон, Маллен и я дали брифинг для всех сенаторов, а затем 18 мая мы давали показания Комиссии по международным делам сената. И снова республиканского «ястреба» — то есть меня — уломали, стремясь обеспечить политическое прикрытие для президента-демократа. Но как и в случае с противоракетной обороной, у меня проблем с этим не было, поскольку я считал, что этот договор в наших национальных интересах. Ключевой вопрос с новым договором, как сказал я, тот же самый, что задавался более 40 лет назад о контроле над стратегическими вооружениями: лучше ли стране с этим договором или без него? Я указал, что за этот период каждый президент считал, что с договором нам лучше. В соответствии с договором мы могли бы иметь надёжную МБР, подводную лодку с баллистическими ракетами и средство сдерживания бомбардировщиков, и положения договора поддаются проверке. Договор не ограничивает наши программы противоракетной обороны; он подкреплён надёжным планом модернизации нашего запаса ядерного оружия, поддерживающей его инфраструктурой и необходимым финансированием для осуществления этих планов; и он не ограничивает нашу способность делать необходимые инвестиции для модернизации наших стратегических сил, включая системы доставки, собственно ядерное оружие и вспомогательную инфраструктуру.
Хиллари говорила о политических аспектах договора и последствиях, если он не будет ратифицирован; Маллен рассказал о его влиянии на наши вооружённые силы, добавив, что Комитет начальников штабов договор решительно поддерживает. Процедура слушаний была достаточно корректной, критика формальной — за исключением того, что сенатор-республиканец Джим ДеМинт (Южной Каролина) хотел вернуть противоракетный щит Рейгана. В середине июня мы втроём снова давали показания сенатскому Комитету по делам вооружённых сил. Перед слушаниями я опубликовал статью в «Улл-стрит Джорнал» в защиту договора, а затем мы с Хиллари в середине ноября напечатали ещё одну статью в «Вашингтон Пост». Мы двое, вместе и по отдельности, провели много «качественного» времени с отдельными сенаторами тем летом и осенью. Договор был ратифицирован сенатом во время сессии «хромой утки» Конгресса как раз накануне Рождества 2010 года. Он был принят большинством в 4 голоса.
Потенциально серьёзный кризис в американо-российских отношениях, не связанный с ядерным оружием или Ираном, возник как раз в момент рассмотрения договора. 16 июня Джон Бреннан перехватил меня после совещания и поведал, что ФБР проникло в российскую «нелегальную» программу в Соединённых Штатах. (Нелегалы, они же «спящие», это натренированные шпионы, посланные в другую страну, где они проводят годы, строя свою жизнь и успешную карьеру, чтобы в конечном счёте их можно было активировать как агентов с хорошим доступом к сбору информации или влиянию на принятие решений). За несколько лет ФБР идентифицировало 4 семейных пары в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Вирджинии. Семь или восемь взрослых были сотрудниками российской военной разведки (ГРУ). Непосредственная проблема, по словам Бреннана, заключалась в том, что источнику в Москве, который передал информацию о нелегалах ФБР, сейчас необходимо срочно покинуть Россию. Бреннан сказал мне, что имеющийся план — арестовать нелегалов, которых нужно будет допросить, судить и удержать до возможного обмена. Обеспокоенность заключалась в том, что всё это разыгрывалось в то время, когда президент встречался с Медведевым — в Белом доме 24-го и на встрече «G-8» в Канаде 25-26-го. Какой ажиотаж это могло бы вызвать — само собой понятно. Бреннан сказал, что в эту пятницу, 18 июня, будет совещание с президентом, и я должен там быть.
Директор ЦРУ Леон Панетта проинформировал меня о деталях касательно нелегалов. Леон рвался вытащить источник из России безопасно. Меня, как бывшего директора ЦРУ, убеждать было не надо; мы обязаны делать всё возможное, чтобы защищать и сохранять наши источники.
Когда мы заняли свои привычные места в Ситуационной комнате, в воздухе висело напряжение. Как часто случалось во времена Холодной войны, случай со шпионами угрожал подорвать политическое продвижение в американо-российских отношениях. Политические и дипломатические игроки вошли в комнату разочарованные и разозлённые из-за шпионского дела, которое могло сорвать их цели в отношении Москвы; представители ЦРУ и ФБР были полны решимости сохранить источник и привлечь к ответственности иностранных агентов. Панетта и директор ФБР Боб Мюллер проинформировали президента о предстоящей эвакуации агента и арестах. Казалось, президент был зол на Мюллера за то, что тот хотел арестовать нелегалов, и на Панетту за то, что тот хотел вытащить источник из Москвы, так же, как он был зол и на русских: «Как раз когда мы налаживаем дела с русскими — и это?! Это откат к Холодной войне. Это прямо из Джона Ле Карре. Из-за подобных вещей мы ставим под угрозу СНВ, Иран, все отношения с Россией?». Байден был непреклонен в том, что интересы национальной безопасности Соединённых Штатов будут лучше всего соблюдены, если ничего не предпринимать вообще. Он был твёрдо убеждён, что «баланс интересов нашей национальной безопасности сильно зависит от того, чтобы не вызывать панику», которая «взорвёт наши отношения с Россией». Джонс согласился и спросил, не можем ли мы задержать эвакуацию источника до сентября. Президент, обнаружив свой цинизм (и реализм), который, должно быть, глубоко оскорбил Мюллера и Панетту, сказал, что если мы позволим нелегалам вернуться в Россию, ребята из ФБР и ЦРУ взбесятся и, возможно, сольют эту информацию. «Республиканцы зададут мне по первое число, но мне необходимо придерживаться более широкой точки зрения на национальные интересы. Разве нет более элегантного решения?».
Медведев, вероятно, даже и не знал об этой программе, сказал я, а вот Путин наверное знал. Если мы провалим нелегалов, когда Медведев будет здесь или сразу после его отъезда, это поставит его в неудобное положение и ослабит его позиции внутри страны: «Может быть, есть способ свалить это на Путина». Между тем «вы должны вытащить источник вовремя», — сказал я президенту. Я предложил Обаме встретиться частным порядком с Медведевым в Канаде, передать ему список российских нелегалов в Соединённых Штатах с их подлинными российскими именами и рангами в ГРУ, спросить, являются ли подобные вещи частью «перезагрузки» и потребовать, чтобы все они были отозваны в Россию в 48 часов, иначе они будут изгнаны с шумом. Это позволит детям нелегалов также вернуться в Россию. Я сказал, что это может дать Медведеву козырь перед Путиным: зачем он это делает? Почему ничего не сказал об этом Медведеву? Я сказал, что допросы нам, наверное, ничего дадут; нелегалы были изолированы друг от друга и мы уже знаем многое об этой программе от своего источника. На основании прошлого опыта, переговоры об обмене уйдёт год.
Президент сказал, что он утвердит мой вариант. Хотя, после его ухода со совещания руководители продолжили разговор и пришли к выводу, что мои рекомендации дадут Медведеву слишком много и сразу, и согласились — при моём одобрении — предложить, чтобы президент продолжал шаги по эвакуации нашего агента из России и затем просто выслал нелегалов. Это продемонстрирует решительные шаги, но не поставит Медведева в потенциально неудобное положение. Панетта и Мюллер согласились. Панетта добавил: «Вице-президент понял всё неправильно — если бы президент выглядел так, как будто он не воспринял российскую шпионскую программу всерьёз, это поставило бы под угрозу СНВ и многое другое». По его словам, шпионская история неизбежно просочилась бы в прессу, и тогда республиканцы в Сенате ни за что бы не ратифицировали СНВ, если бы Обама не проигнорировал российских нелегалов. Я согласился с Леоном.
27 июня нелегалы были арестованы. К большому моему удивлению, обмен был организован очень быстро — всех их на четырёх русских, сидевших в тюрьме за шпионаж в пользу Запада. Этот эпизод, я думаю, закончился без всякого политического ущерба для президента и без всякого ущерба для двусторонних отношений с Россией — но только потому, что первый порыв президента и вице-президента, замести всё это дело под ковёр уступил место более мудрому подходу, и потому что другие советники Обамы отклонили моё первоначальное предложение. Я восхищался президентом за то, что он преодолел свой гнев и разочарование, чтобы принять правильное решение.
Министр обороны США производит полуденный выстрел из пушки в Петропавловской крепости, Санкт-Петербург, Россия. Выстрел этот — традиция со времён Петра Великого. Сталин, должно быть, в гробу перевернулся.
Хотя в первые 26 месяцев администрации Обамы я в Россию не приезжал, но регулярно встречался со своим коллегой, министром обороны Анатолием Сердюковым в штаб-квартире НАТО. Путин и Медведев бросили его на реформирование — и сокращение — российских вооружённых сил, особенно сухопутных; на превращение неповоротливого, тяжеловесного левиафана Холодной войны в мобильную, современную силу. Его обязали сократить 200 тыс. офицеров и около 200 генералов и сократить штабной персонал на 60%. Поскольку отставным российским офицерам было обещано жильё, он должен был, кроме того, изыскать или построить квартиры для всех этих офицеров.
У Сердюкова не было опыта работы в силовых структурах. Он пришёл на свой новый пост через мебельный бизнес и российскую налоговую службу. Но его тесть Виктор Зубков, был первым заместителем премьер-министра и доверенным лицом Путина, и чем дольше Сердюков оставался на своём посту; чем более спорными были его реформы, тем яснее становилось то, насколько сильно его защищали и Путин, и Медведев. (Позднее Сердюков вляпался в коррупционный скандал, приведший к его увольнению в ноябре 2012 г.).
А поскольку я продолжал проводить внутренние реформы и перераспределять бюджет в Пентагоне, мне становилось всё любопытнее, что делает Сердюков. И поэтому я пригласил его в Вашингтон, это был первый визит российского министра обороны за шесть лет. Он прибыл в Министерство обороны 15 сентября 2010 года, и я выложился на полную, чтобы он чувствовал себя желанным гостем, с оркестрами и марширующим военными. (За четыре с половиной года я, делал это, наверное, только для полудюжины гостей). Я выделил целый день, чтобы встретиться с ним, потратив утро на обсуждение соответствующих реформ внутри наших вооружённых сил и проблем, с которыми мы столкнулись.
В годы Холодной войны я и представить себе не мог такого удивительно откровенного разговора о внутренних проблемах и проблемах, имеющихся между нашими странами. Хотя, как я говорил выше, Сердюков, похоже, не был значительным игроком в России во внешнеполитических вопросах, в тот сентябрьский день я восхищался его смелостью, мастерством и амбициями в попытках реформировать их армию. Слова одного московского аналитика привела «Нью-Йорк Таймс»: «То, что делает Сердюков, является вызовом российской военной культуре в целом, культуре, основанной на идее армии массовой мобилизации, начиная с Петра Великого». Не было никаких сомнений, что среди российских старших офицеров он стал ненавистной фигурой.
Наша сердечность ничего не изменила в самой большой проблеме, которая нас разделяла — противоракетной обороне. И я продолжал раздражать Путина. Вскоре после визита Сердюкова я сказал своему французскому коллеге Алану Жюппе, что при Путине не существует демократии, что правительство не более чем олигархия под контролем российских спецслужб, и что хотя Медведев занимает пост президента, командует по-прежнему Путин. Этот разговор просочился в прессу и, конечно, Путин затаил обиду. В интервью Ларри Кингу на Си-Эн-Эн 1 декабря он сказал, что я пытался «опорочить» и его, и Медведева и сказал про меня, что я «глубоко заблуждаюсь». Мне так и не удалось отточить свои дипломатические навыки.
В течение всего 2010 года на дне огромной воронки, образованной потоком проблем, изливающихся из глобального ящика Пандоры на Вашингтон, сидело нас всего восемь человек, которые, хотя им и служил огромный бюрократический аппарат, должны были решать каждую из этих проблем. Задача для историков и журналистов — а также мемуаристов — как передать сокрушительный эффект, когда ежедневно имеешь дело с множеством проблем, вертясь на пятачке каждые несколько минут от одного вопроса к другому, быстро переваривая информацию, поступающую из разных источников по каждой проблеме, и затем принимать решения, всегда имея слишком мало времени и слишком много неоднозначной информации. В идеале, я полагаю, должен был бы существовать способ перестроить наш аппарат национальной безопасности так, чтобы решение текущих вопросов было передано на более низкие уровни ответственности, в то время как президент и его старшие советники были сосредоточены на ситуации в целом и вдумчивой проработке большой стратегии. Но в реальном мире политики и политиков так не бывает. А поскольку мир становится всё более сложным и неспокойным, это само по себе является проблемой: измотанные люди не могут принимать наилучшие решения из возможных.
