Премьер-министр Пакистана: мы больше не наемный убийца для США (WP)

Имран Кхан, бывшая звезда крикета, до ухода в пакистанскую политику вел жизнь гламурного тусовщика. Этим летом, спустя годы нахождения в оппозиции, а затем работы в коалиционном правительстве в Исламабаде, он наконец занял пост премьер-министра. В наследство ему достался внушительный список внутренних проблем, включая бедность, терроризм и коррупцию. На минувшей неделе президент Трамп, который обменивался с Кханом колкостями в Твиттере и сократил военную помощь Пакистану, обратился к нему с просьбой помочь усадить афганских талибов* за стол переговоров. На пороге своего дома Кхан дал первое интервью иностранным СМИ в качестве премьер-министра, побеседовав с Лэлли Уэймут из «Вашингтон пост». Вашему вниманию — выдержки из этого интервью.

Имран Кхан: На самом деле не было никакой войны в Твиттере, была лишь попытка расставить все по своим местам (Кхан так ответил на своей странице: «Ему следует изучить исторические факты. Пакистан достаточно пострадал от войны, которую вели США. Теперь мы будем действовать исходя из своих интересов и нужд наших граждан»). Этот обмен репликами касался обвинений нас в глубоко ошибочной политике США — военном вторжении в Афганистан.

— Нет, он утверждал, что Пакистан ответственен за эти убежища (для лидеров Талибана* (террористическая оганизация, запрещенная в России — прим.ред.)). В Пакистане нет убежищ.

— Когда я пришел к власти, то провел обстоятельный разговор с силами безопасности. Они рассказали, что много раз спрашивали американцев: «Скажите, где эти убежища, и мы проверим их». В Пакистане нет убежищ.

— В Пакистане по-прежнему находятся более 2,7 миллиона афганских беженцев. Они живут в больших лагерях для беженцев.

— Но где все эти люди? Наша граница с Афганистаном находится под пристальнейшим наблюдением. У США есть спутники и беспилотники. Пересечение границы этими людьми не осталось бы незамеченным.

— Прежде всего, здесь нет убежищ. Если в Пакистан перебрались несколько сотен, возможно, две или три тысячи талибов, они могли бы легко затеряться в лагерях для афганских беженцев.

— Мир в Афганистане в интересах Пакистана. Мы сделаем для этого все возможное.

— Мы сделаем все, что сможем. Надавить на Талибан — проще сказать, чем сделать. Не забывайте, что около 40% территории Афганистана сейчас не контролируется правительством.

— Я никогда не понимал этих обвинений. Пакистан не причастен к 11 сентября. «Аль-Каида»** находилась в Афганистане. Ни один пакистанец не был ее членом. А еще Пакистан попросили принять участие в войне, которую вели США. В нашей стране было много людей, выступавших против этого, включая меня. В 80-е годы мы помогали США в войне с Советским Союзом на этой территории. Когда в 1989 году Советы выдохлись и уехали, американцы сделали то же самое. Пакистан остался с вооруженными группировками и четырьмя миллионами афганских беженцев. Если бы после 11 сентября Пакистан сохранил нейтралитет, я думаю, нам бы удалось избежать тех бедствий, которые случились впоследствии. Встав на передовой войны США против терроризма, страны прошла через ад. Более 80 тысяч человек погибли на войне, а экономика страны, по некоторым подсчетам, потеряла более 150 миллиардов долларов. Сюда не ехали ни инвесторы, ни спортивные команды. Пакистан стал считаться самым опасным местом в мире.

— Я годами говорил, что проблемы в Афганистане не имеют военного решения, и меня называли «Талибан Кхан». Если вы не соглашались с политикой США, вас (считали) антиамериканистом. Сейчас, к счастью, все осознали, что есть только политическое решение…Что касается Пакистана, мы не хотим, чтобы американцы уходили из Афганистана в такой же спешке, как в 1989 году.

— Меньше всего мы хотим хаоса в Афганистане. На этот раз нужно решение. Последствием того, что случилось в 1989, было появление из хаоса Талибана.

— Да, но американские доллары поддерживают армию Афганистана. Талибан четко осознает, что для восстановления Афганистана потребуется помощь американцев.

— Это уже давно должно было случиться.

— Я бы не хотел, чтобы к Пакистану относились как к наемному убийце: ему дают деньги — он воюет на чьей-то стороне. Мы больше не должны загонять себя в такую ситуацию. Это стоит нам не только человеческих жизней и разорения нашей родной земли, это стоит нам нашего достоинства. Мы хотим справедливых отношений с США.

— К примеру, наши отношения с Китаем нельзя назвать односторонними. Это торговые отношения между двумя странами. Мы хотим примерно того же с США.

— Как правило, это США отталкивали Пакистан.

— Если вы не соглашаетесь с политикой США, это не значит, что вы антиамериканист. Это очень империалистический подход. «Кто не с нами, тот против нас».

— Атаки дронов! Разве есть кто-то, кто их поддерживает? Кто разрешит атаку дрона в своей стране, когда, помимо одного террориста, погибают десять друзей и соседей? Есть хотя бы один пример, когда страну бомбил ее союзник? Конечно, я против. Эти атаки приводили лишь к росту антиамериканизма.

— Речь не об убийстве Усамы бен Ладена, а о недоверии к Пакистану. Было унизительно, что мы теряли солдат и мирных граждан, получали террористические атаки из-за участия в войне США, а в итоге наш союзник не доверил нам устранение бен Ладена. Они должны были проинформировать Пакистан. Мы не знали, друг мы или враг.

— Конечно… я не знаю, откуда взялось это «хладнокровное убийство»

— Я этого не помню, но помню, что многие пакистанцы, включая меня, были глубоко оскорблены тем, что нам не доверяют с намеком на наше соучастие.

— Кто бы не хотел дружить с супердержавой?

— Их дезинформировали. Где это видано, чтобы величайшая военная машина в истории человечества — 150 тысяч солдат НАТО с лучшим вооружением и финансированием в 1 миллиард долларов — жаловалась, что не может победить в Афганистане из-за нескольких тысяч пакистанских повстанцев? Но с нами сражался не афганский Талибан, а Техрик-е-Талибан (пакистанское крыло Талибана) и «Аль-Каида».

— Все очень просто. Я выступал по телевидению и предупредил всех, что мы будем отстаивать решение Верховного суда. Если вы не защищаете то, что говорит Верховный суд, вы остаетесь без государства. После этого лидер ТЛП призывал к смертной казни судей Верховного суда и говорил, что их нужно убить.

— В 2013 году, когда к власти пришло предыдущее правительство, дефицит платежного баланса составлял 2,5 миллиарда долларов. Когда мы пришли к власти в 2018, он составил 19 миллиардов долларов. Это огромная цифра, особенно для страны со снижающимся экспортом. Первое, что нужно было сделать, — стабилизировать экономику.

— Нам требовалась помощь, чтобы поддержать иностранные валютные резервы.

— Какие-то получили.

— Да. Мы кое-что получили от всех трех стран.

— Их правительства хотят сохранить это в тайне. Мы получили деньги, но мы общаемся с Международным валютным фондом. Мы не хотим, чтобы нам были навязаны условия, которые приведут к еще большей безработице и инфляции.

— Некоторые условия МВФ могут навредить простому человеку — вот что меня беспокоит.

— У нас есть два сценария: с МВФ и без него.

— За последние 30 лет у нас было 16 программ МВФ. Мы подключим МВФ, только убедившись, что это последний раз. Пакистану ни разу не удавались необходимые структурные реформы. Сейчас мы к ним приступили. Уже увеличивается экспорт, растут денежные переводы. Нам нужно больше экспортировать, мы сдерживаем импорт. Инвесторы уже приезжают в Пакистан.

— Мы проводим серьезные реформы в системе сбора налогов, расширяя базу налогоплательщиков. Мы хотим, чтобы люди здесь могли зарабатывать деньги. В 60-е мы быстро развивались, но в 70-е (бывший премьер-министр Зульфикар Али) Бхутто пришел к власти с социалистической программой. Каким-то образом сознание людей стало противиться обогащению. К сожалению, это присуще нашей бюрократии и нашему политическому классу. Мы хотим сделать Пакистан местом, куда легко инвестировать, чтобы люди могли задействовать наше молодое население.

— Да, компания «Эксон» вернулась в Пакистан спустя 27 лет, они делают важные исследования для нас. «Пепсико» нарастил инвестиции в Пакистан.

— Я думаю, потому что мы — честное правительство. Мы не просим у них денег.

— Это была долгая борьба. Первые 15 лет партия была очень маленькой. У меня было только одно место в парламенте. Спустя семь лет пришло ее время.

— Потому что я отношусь к первому поколению пакистанцев, которое выросло, гордясь своей страной. В 60-е годы Пакистан был примером для развивающегося мира. Но в 1971 у нас произошла катастрофа, и Пакистан распался (после того как Бангладеш получила независимость). С середины 80-х мы страдали от растущей коррупции. Коррупция проникает в крупные проекты с большой финансовой отдачей. Когда зарабатываешь на политическом лидерстве, ты не можешь хранить деньги в стране, потому что это будет заметно. (Прошлые лидеры) вывозили деньги за рубеж, что приводило к оттоку иностранной валюты. Когда твое правление начинает приносить деньги, это приводит к последствиям на всех уровнях.

— Все мои усилия были направлены на борьбу с коррупцией. С ней нужно бороться сверху, а затем создавать сильные государственные институты.

— Я знаю, потому что в Индии грядут выборы. Правящая партия выступает с антимусульманских, антипакистанских позиций. Они отвергли все мои инициативы.

— Мы тоже хотим, чтобы дело подрывников в Мумбаи чем-то закончилось. Я запросил у правительства отчет о положении дел. Решение этого вопроса в наших интересах, поскольку это был террористический акт. Я открыл мирный безвизовый коридор с Индией под названием Картарпур (чтобы индийские сикхи могли посещать священный храм в Пакистане). Будем надеяться, что после выборов мы сможем продолжить переговоры с Индией.

— Я хочу построить в Пакистане справедливое, честное общество. Я верю в государство всеобщего благосостояния. В экономической политике я занимаю позиции, противоположные позициям президента Дональда Трампа, возможно, ближе к сенатору Берни Сандерсу.

— Я приехал в Англию 18-летним крикетистом. Тогда я впервые увидел государство всеобщего благосостояния. Оно заботилось о малоимущих, о тех, кто не мог выдержать конкуренции.