Дарья Казаринова – кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии Российского университета дружбы народов, приглашенный профессор Университета Комплутенсе (Мадрид), член правления Российской ассоциации политической науки.

Lilla M. The Once and Future Liberal: After Identity Politics. – London: Hurst&Co, 2018.

Deudney D., Ikenberry G.J. Liberal World. The Resilient Order. // Foreign Affairs. – 2018. - Vol. 97. – N. 4. - P. 16-24.

Luce E. The retreat of western liberalism. – New York: Atlantic Monthly Press, 2017.

Deneen P. J. Why Liberalism Failed. – New Haven, CT: Yale University Press, 2018.

Кризис и даже закат либерализма и возможный конец либерального мирового порядка – одна из самых обсуждаемых тем в мировой политической науке. Лучшие умы ломают копья, пытаясь доказать, что пациент скорее мертв, чем жив, или, наоборот, с либерализмом в целом все прекрасно, а трудности есть только с либеральным мировым порядком. Оправившись от шока Брекзита и Трампа, интеллектуалы начали масштабную кампанию против нелиберального популизма, хотя часть из них и признает проблемы и ошибки, допущенные архитекторами либерального мирового порядка, и необходимость тотальной реконструкции.

Кризис американского либерализма в XXI веке, по мнению профессора Колумбийского университета Марка Лилла, – это кризис воображения и амбиций со стороны самих либералов, и кризис принадлежности и доверия со стороны американского общества. Американские либералы утратили понимание основного закона демократической политики – не терять связи с общественными настроениями, чувствами демоса. Хотя либералы привнесли в электоральный процесс множество значимых вещей: ценности, обязательства, политические предложения, они не создавали главного – образа общего будущего.

Лилла предлагает оригинальный взгляд на американскую политическую историю последнего столетия, которая может быть описана как история двух заветов (dispensation): «Завета Рузвельта», который начался с Нового курса (New Deal) и продолжался до эпохи движения за гражданские права и Великого общества (Great Society) 1960-х гг. с системой социальной поддержки – велфера, и «Завета Рейгана», стартовавшего в 1980-е гг. и сметенного нынешней волной популизма. Каждый из «заветов» предписывал Америке определенную историческую судьбу и парадигму со своими категориями политического языка. Завет Рузвельта рисовал образ Америки, граждане которой участвуют в коллективном предприятии для защиты друг друга от рисков, трудностей и нарушения фундаментальных прав. Главные слова «Рузвельтова завета» – солидарность, возможности, общественный долг. «Рейганов завет» создавал образ индивидуалистической страны, в которой семьи, малые сообщества и бизнес процветают, сбросив ярмо государства. В его словаре такие слова, как «самостоятельность» и «минимальное государство». Если «Рузвельтов завет» по своему духу – это политика, то есть ориентир на взаимодействие и социальные связи, то «Рейганов», соответственно, – антиполитика. Ну а либералы занялись тем, что Лилла называет псевдополитикой.

Во времена заката «Рузвельтова завета» и подъема амбициозных правых либералы должны были сформировать обновленный политический образ общей американской судьбы, адаптированный к новым реалиям жизни общества. Однако сделать этого не смогли. Началось «великое отречение либералов» (The Abdication). Они углубились в развитие политики идентичностей, постепенно утрачивая понимание общих основ гражданства и нации. Главная идейная проблема была в том, что либерализм идентичностей (identity liberalism) не противоречит фундаментальному принципу рейганизма – индивидуализму, а, наоборот, укрепляет его. Таким образом, либералы стали играть на поле консерваторов.

Изначально левая политика идентичности апеллировала к наиболее широким классам американского общества, афроамериканцам или женщинам, мобилизуя их политическую поддержку под лозунгом борьбы за их права. Это открыло путь к псевдополитике, сосредоточенной на самой себе, эксклюзивной, ориентированной на все более дифференцирующиеся и закрытые группы. Генри Киссинджер утверждает, что это характерно для современной политики вообще в связи с развитием интернет-технологий: «Возможность влиять на конкретные микрогруппы разрушила существовавший консенсус по поводу приоритетов – теперь акцент делается на определенных целях или претензиях. Политические лидеры заняты нишевым давлением, у них нет времени, чтобы задуматься о контексте, и, следовательно, нет потребности расширять мировоззрение». В большей степени это утверждение относится именно к либералам.

Самым ярким отражением состояния дел Лилла считает сайты Демократической и Республиканской партий. Если у республиканцев есть обобщенный программный документ «Принципы американского обновления» (Principles of American Renewal), то демократы обращаются к каждой категории избирателей (женщины, представители ЛГБТ-меньшинств, латиноамериканцы, афроамериканцы, азиато-американцы и т.д.) на разных веб-страницах. Для семнадцати отдельных групп разработано семнадцать посланий, и они не пересекаются. Ориентируясь на борьбу за права меньшинств, либералы упускают из виду, что реально защитить эти права в политической борьбе можно только опираясь на большинство.

Лилла приводит интересный образ. Если попытаться представить себе усредненного избирателя, то для республиканцев это – простой представитель большинства, условный «Иван Пятерочкин» (попытка перевода на русский Joe Sixpack), а избиратель демократов – условная «Жанна Зожина» (Jessica Yogamat), представительница той страты, которую в недавней российской политической реальности называли «креативным классом». Либералы так увлеклись детальной проработкой месседжей для всякого рода меньшинств, что им стало нечего сказать представителям большинства.

Лилла утверждает, что парадокс либерализма идентичности в том, что он парализует саму возможность думать и действовать в том духе, которым проникнуты его носители. Он зачарован символической деятельностью: достижением возможно большего разнообразия в организационных формах, пересказом историй с акцентом на маргинальные и крайне малые группы, придумыванием необидных эвфемизмов для описания социальной реальности. Либерализм идентичности был проектом политическим, а стал проповедническим.

Либералы постоянно говорят о том, что прямо наследуют рационалистическим идеям Просвещения, и мало упоминают другой свой главный источник – христианское богословие. Оно постоянно проявляется не только в ценностях, но и в форме исповедования и распространения политических взглядов. Та консолидация либерально настроенных интеллектуалов, общественных деятелей и деятелей культуры, политиков, которая произошла после президентских выборов в США, в публицистике часто представляется как «крестовый поход» либералов против Трампа. Такие образы неслучайны.

Апелляция к божественному происхождению общества, государства и ценностей, лежащих в основе политического проекта, характерна для стран не только Востока, но и Запада (см. Декларацию независимости США, в которой права и свободы получаются от божественного начала). А в современном «снятом» виде права и свободы человека сами становятся «либеральной религией». Происходит сакрализация светского, формирование гражданской религии либеральных ценностей. В онтологическом разрезе религиозная определенность «духа капитализма» была (и по инерции остается) составной частью «гражданского этоса» Запада.

Хотя вера в американскую исключительность более характерна для консерваторов, концепция «сияющего града на холме», вышедшая из библейских текстов, – смыслообразующая и для либерального дискурса. Менее известна в отечественном обществознании либеральная идея «дуги истории» (Arc of history), которая «клонится к справедливости» благодаря активизму и моральному вкладу либералов. Интересна эволюция этого понятия. Барак Обама, говоря в предвыборной речи о неминуемом социальном прогрессе, вольно цитировал Мартина Лютера Кинга, который, в свою очередь, повторил слова трансцеденталиста Теодора Паркера «дуга моральной вселенной протяжна, но она ведет к справедливости». Однако в том контексте исходная фраза относилась к сфере духовного, а не политического.

Эта инверсия религиозного и политического прослеживается в либеральном дискурсе. Оттого либералы обращаются или к малым группам, или к предельно большим. Чаще всего они апеллируют к человечеству, к мировому сообществу, еще более воображаемому, чем национальное, если использовать понятие Бенедикта Андерсона. И реакции на сомнения в «святынях либеральной религии» весьма остры, что можно наблюдать и во внутренней, и во внешней политике США.

Даниел Дьюдни и Джон Айкенберри настаивают: некролог либерализму писать рано. Они советуют различать либерализм как теорию международных отношений, как систему управления и как каркас мирового порядка. По их мнению, проблемы есть только с последней ипостасью либерализма. Самая очевидная трудность – это «плавление ядра» (core meltdown), ситуация, когда лидеры (leading patrons) либерального порядка – США и Великобритания – подрывают ими самими же созданную систему.

В отличие от реалистов, рассматривающих историю как циклическое развитие общества, либералы наследуют идеям просвещенческой линеарной парадигмы. Не настаивая на непременном и скором конце истории, они, однако, утверждают, что любой мировой порядок с неизбежностью будет либеральным. А нынешние отступления от него – лишь досадные исключения, которые, впрочем, не отменяют правила.

Чуть меньшим оптимистом является Эдвард Льюс, колумнист Financial Times и автор книги «Отступление западного либерализма». Он утверждает, что либералы попали в опасный тренд, его истоки – непонимание задач, которые необходимо решить, чтобы укрепить западный мир, высокомерие к проигравшим от глобализации обществам и вера в долговечность и устойчивость системы. Льюс категоричен: если Запад не сможет возродить экономику, которая принесет пользу большинству, его политические свободы могут быть обречены. Вера Запада в линеарную историю учит считать демократию само собой разумеющейся. Но реальность говорит о противоположном.

Появление «стратегических соперников» США, то есть незападных государств, претендующих на статус глобального игрока в многополярном мире, весьма заботит Америку. Эти страны делают более или менее успешные попытки продуцировать альтернативную рациональность, лежащую вне мейнстримной парадигмы Запада – постиндустриализма, постмодернизма, информационного общества, прав человека и либеральной демократии, «западной либеральной религии». Другими словами, Китай и Россия олицетворяют собой некую глобальную альтернативу, вступающую в конкуренцию с западной. Выражаясь в терминах Ричарда Саквы, происходит столкновение монизма атлантистов и плюрализма остального мира, или Clash of narratives. Подчеркнем, столкновение нарративов не означает противостояния идеологий в их классическом виде. Сегодня нет идеологического противостояния относительно базовых принципов устройства общества, каким было противоборство коммунистической и капиталистической систем. Многие авторы сомневаются, возможно ли адекватно сравнивать нынешнюю ситуацию с холодной войной.

Патрик Денин, автор книги «Why Liberalism Failed», утверждает, что создалась совершенно особая ситуация: сторонники либерализма склонны забывать, что это – именно идеология, а не естественное конечное состояние политической эволюции человека. Денин утверждает, что либерализм строится на основе противоречий: он трубит о равных правах, одновременно поощряя колоссальное материальное неравенство; его легитимность основывается на согласии, но препятствует гражданским обязательствам в пользу приватизации; он стремится к индивидуальной автономии, но порождает самую всеобъемлющую государственную систему в истории человечества. По мысли Денина, центростремительные силы сейчас преобладают в западной политической культуре, и это не временные трудности и поверхностные недостатки, а неотъемлемые черты системы, успехи которой порождают собственные неудачи.

Продолжая эту мысль, колумнист The Guardian Джордж Монбайот заявляет: анонимность является одновременно и симптомом, и источником силы либерализма. Исследователи говорят о финансовом, миграционном, европейском дезинтеграционном кризисах как об обособленных явлениях, однако все они, по мысли Монбайота, спровоцированы либо усугублены одной и той же философией неолиберализма, в которой редко видят идеологию, а чаще – «нейтральную силу, своего рода биологический закон, вроде эволюции Дарвина».

Итак, большинство из этих авторов согласны, что нынешняя болезнь либерализма – побочный продукт успеха либерального мирового порядка. Глобализация принесла непропорционально большие прибыли элитам, олигархическая мощь резко возросла. Сбалансированный капитализм национального государства сменился глобальным казино-капитализмом, работающим по принципу «победитель получает все». Более того, в рамках неолиберализма «усилия по созданию более равноправного общества являются одновременно и контрпродуктивными, и морально агрессивными. Рынок гарантирует, что каждый получит то, что заслуживает». В такой ситуации солидарность была утрачена довольно быстро.

Для возврата к более стабильной форме капитализма и возвращения либералов к власти им нужен проект, который условно можно назвать «программа Рузвельта 2.0», перезагрузка, появление нового Нового курса. То, что Новый курс Рузвельта в значительной степени отталкивался от стратегического противостояния с СССР, упоминают многие авторы. Но фигурой умолчания остается следующий мысленный шаг – сегодняшнее противостояние с Россией – ресурс для реанимации либерального проекта. Как утверждают на страницах Foreign Affairs уже не раз процитированные авторы, «плохая новость о возобновлении идеологического противостояния (с Россией. – Прим. автора) может обернуться хорошей новостью для либерального мирового порядка». Надо сказать, на эту «хорошую новость» активно работают политики и публицисты с обеих сторон, ведь российско-американское противостояние льет воду на мельницу внутренней консолидации не только в США. В настоящий момент мы наблюдаем результаты этих усилий в виде очередного витка санкционной спирали.

Ожесточенность споров объясняется еще и тем, что, по выражению Грэма Эллисона, «концептуальный кисель» в отношении понятия «либеральный мировой порядок» продолжает густеть. Дьюдни и Айкенберри считают абсолютно нереалистичной мысль, будто несколько лет националистической демагогии могут разрушить долгий либеральный проект. Они утверждают, что, поскольку либеральный мировой порядок и не предполагает, что все государства-участники являются либеральными демократиями, нарастание нелиберальных тенденций ему существенно не угрожает. Даже если либерализм испытывает трудности в атлантистском ядре, либеральный мировой порядок продолжает функционировать.

Фарид Закария также в целом с оптимизмом смотрит на его будущее. По его мнению, кризис, связанный с Брекзитом и избранием Трампа, миновал. Сейчас ситуация уже иная, и Эммануэль Макрон и Ангела Меркель, олицетворяющие либеральный мировой порядок, уверенно удерживают Евросоюз от популистского крена и верны идеалам трансатлантизма.

Нил Фергюссон не согласен с этим категорически. Перефразируя высказывание Вольтера о Священной Римской империи, он заявляет: либеральный мировой порядок не был ни либеральным, ни мировым, ни упорядоченным. Он столкнулся с фатальным кризисом легитимности и стал «нелиберальным межэлитным мировым беспорядком».

Все авторы говорят примерно об одном, приводят схожие аргументы и контраргументы, что мы и попытались показать, но все же каждый понимает либеральный мировой порядок по-своему. Все согласны, что он в глубоком кризисе. Но по поводу преодоления кризиса согласия опять же нет: критики считают, что он умер и должен быть похоронен, рецепт сторонников – для решения проблем либерализма на глобальном уровне нужно просто «еще больше либерализма».