Deník N: Запад упустил свой шанс

После завершения холодной войны царило убеждение, что демократия и рыночная экономика победили раз и навсегда и мир больше никогда не откажется от них. Уже понятно, что не везде в мире дела с демократией обстоят хорошо. Удастся ли мировому сообществу сохранить хотя бы капитализм?

Политическая карта и международное право создают впечатление, что современный мир состоит исключительно из разных по размеру единиц — суверенных территориальных государств, которые неравномерно распределены по поверхности планеты. Забудем на время, что в системе международных отношений всегда существовали образования, которые не были полностью суверенны и что ведутся территориальные споры и войны. Давайте представим, что в мире на самом деле нет ничего, кроме равных друг другу суверенных территориальных государств.

Идея о том, что суверенная территориальная единица — это фундамент международного порядка, появилась в Европе в XVI веке, то есть в один из наиболее неспокойных периодов европейской истории. Напомню, что в то время католики и протестанты рьяно истребляли друг друга, и их непримиримая борьба носила характер так называемой идеологической войны, враг в которой должен быть не просто побежден, а уничтожен.

Обе стороны, бесспорно, приложили все усилия, чтобы истребить ненавистного противника, хотя в итоге им это все-таки не удалось. Когда они поняли, что даже с божьей помощью не смогут достичь поставленной цели, они стали искать путь к компромиссу, который позволил бы им сосуществовать. И выходом для них стала идея о четко разделенных территориальных единицах с разной площадью и численностью населения, но с одним правителем, который также выступал бы в роли единственного арбитра в решении всех земных вопросов, в том числе о выборе религии.

Впервые принцип «Cuius regio, eius religio», то есть «Чья власть, того и вера», был сформулирован в тексте Аугсбургского религиозного мира, который положил конец религиозной войне в Священной Римской империи. Почти через сто лет тот же принцип стал отправной точкой для Тридцатилетней войны. По сути речь идет о простой идее, которая в Европе могла опереться о довольно крепкую нормативную базу.

Четко определенные границы территориального государства соответствовали представлениям о правах на собственность (право иметь), а связанная с ними свобода выбора религии и политического устройства, в свою очередь, прекрасно согласовалась с правом на существование (право быть). Суверенитет, согласно определению, закрепленному миром 1648 года, приобрел два аспекта: внутренний и внешний.

Внутренний суверенитет, как я уже писал, гарантировал правителю исключительную и ничем не ограниченную власть над территорией и ее населением. Под внешним суверенитетом стали понимать абсолютную автономию во внешней политике, поскольку не существовало никакой высшей власти, которой бы государство, точнее ее правитель, подчинялся. В то время европейское международное сообщество сошлось во мнении о том, что анархическая структура (противоположность иерархической, то есть без высшей и регулирующей власти) естественна и необходима.

Когда европейские державы сумели договориться об этой простой, а потому столь успешной концепции, они не только установили мир, но и заложили основу, на которой впоследствии сформировались нормы упорядочивания всего мира.

Прежде чем перейти к современности, мы должны вспомнить еще один важный факт. Вестфальский мир считается первой вехой в международном праве, повлиявшей на формирование атрибутов государственности для всей Европы.

Но на самом деле это не так, поскольку как минимум трое участников тогдашней европейской международной системы в переговорах активного участия не принимали. Это Польско-Литовское княжество, русское царство и Османская империя. Все они были очень сильными государствами с обширной территорией и на протяжении всех 30 лет войны вели боевые действия и косвенно в ней участвовали. Однако свои интересы они связывали с другими регионами. Кроме того, двое из них, Россия и Османская империя, качественно отличались от тех, кто заключал Вестфальский мир. Часть территории этих двух игроков находилась в Европе, но их ценности были далеки от ценностей, основанных на западном христианстве. Отличались также и те политические и экономические институты, которые обеспечивали России и Османской империи существование.

Основной принцип, закрепленный Вестфальским миром, — это, прежде всего, соблюдение внешнего и внутреннего суверенитета. Этот принцип действует и по сей день, позволяя разным членам международного сообщества (не только в Европе, но и по всему миру) успешно сосуществовать. Проблема, однако, в том, что просто «сосуществования» на фоне беспрецедентной экономической взаимосвязи уже не достаточно. С каждым днем все больше ужесточаются требования к совместному сосуществованию, что вызывает огромное количество проблем. Почему?

Давайте вернемся к основам вестфальского суверенитета и представим себе, что внешний суверенитет — это форма, а внутренний — содержание. Когда европейцы благодаря заморским (португальцы, испанцы, голландцы, французы и британцы) и континентальным завоеваниям (русские) захватили по сути весь мир, они не только расширили свои владения в мире, но и попытались распространить собственные ценности и цивилизационно-культурные достижения.

В книге «Империя: чем современный мир обязан Британии» британский историк Ниал Фергюсон на примере путешественника Дэвида Ливингстона, супергероя викторианской эпохи, наглядно подтверждает: что касается власти, то конкурентов у европейцев не было, а вот о ценностях этого не скажешь. Ливингстон якобы как-то посетовал, что хотя его главной целью было распространение христианства, африканцы принимали и проповедовали его веру не из-за ценностей, а потому, что у англичанина было ружье, которое позволяло ему эффективно защищать племя от врагов, а также лекарства, которые могли излечить от разных недугов. Аборигены якобы с готовностью принимали христианство, а точнее делали вид, что принимали, из-за вышеуказанных выгод, но совсем не из-за сути этой религии.

То же самое, за некоторыми исключениями, произошло и в тот момент, когда европейцы, прежде всего после Второй мировой войны, начали покидать колонии, и прежние колониальные империи трансформировались в суверенные государства. Например, в Африке, где процесс колонизации и деколонизации носил наиболее спонтанный характер, до Второй мировой войны существовало всего четыре формально независимых и суверенных государства: Египет, Эфиопия, Южно-Африканская Республика и Либерия. Сегодня в Африке их 54, то есть около 25% мирового сообщества. 17 из них появилось в один год — в 1960, который провозглашен годом Африки.

Если в 1945 году Организацию Объединенных Наций основало 51 государство, и тогда в мире их было немногим больше, то сегодня число ее членов выросло до 193. Принято считать, что сегодня в системе международных отношений существует 191 государство, суверенитет которых не вызывает сомнений, и еще 15 образований с проблематичным статусом. Большую часть этих единиц мы видим на политической карте мира, и в международном праве они фигурируют как независимые, суверенные и равные друг другу члены. Они расположены рядом, но, несмотря на декларации, с точки зрения внутреннего устройства эти единицы не похожи друг на друга. Поэтому с формальной точки зрения у международного сообщества, казалось бы, нет проблем, но с точки зрения содержания, несомненно, они присутствуют.

Почему же разница в институтах и ценностях стран международного сообщества представляет собой проблему? Разве не нормально и не естественно, что государства, чьи политические структуры отражают разные исторические и государственно-правовые традиции, чье население составляют разные народы, говорящие на разных языках и проповедующие разные религии, отличаются именно своим внутренним устройством? Конечно, да. Но проблема возникает тогда, когда кто-то начинает изображать обратное.

Сегодня, например, абсолютное большинство стран провозглашает себя демократическими государствами. Только Бахрейн, Бутан, Бруней, Катар, Кувейт, Оман, Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты, Свазиленд и Ватикан (все это авторитарные монархии) не утверждают, что у них царит демократия. Все остальное мировое сообщество претендует на демократию, однако большая часть стран не соответствует стандартам демократического режима.

Есть те государства, которые выносят слово «демократия» прямо в свое название. В качестве примера приведу Корейскую Народно-Демократическую Республику или Демократическую Республику Конго. Есть и такие, кто создает собственный вариант демократии. В советские времена в Европе существовал целый блок народно-демократических государств, а, например, Китай продолжает эту традицию до сих пор. Современная же Россия отстаивает так называемую суверенную демократию.

Таким образом, проблема не в том, чем на самом деле являются государства мирового сообщества, а в том, что они выдают себя за тех, кем не являются. Да и это, в конце концов, было бы не столь важно, если бы государства мира, которые на самом деле являются аутентичными демократиями, были готовы и способны дать четко понять тем, кто злоупотребляет термином демократия, что одних деклараций не достаточно.

Почему, собственно, столько правительств симулирует свое демократическое избрание и делает вид, что в их странах ведется свободная и справедливая конкуренция между политическими партиями, что существует разделение властей и верховенство права?

Да потому что им это выгодно! После Второй мировой войны наиболее заметно это было в Африке, но в принципе затронуло весь мир. Одни политики решили примкнуть к США, а другие — к СССР. И если первые назывались демократами, то вторые — марксистами. Я допускаю, что среди них были и те, кто, хотя бы какое-то время, был искренен в своих помыслах, но большая часть решила примкнуть к тем или другим точно по таким же причинам, о которых писал уже упомянутый Ливингстон. Им так было выгодно.

После распада советского блока и развала СССР марксистский вариант обесценился, и мир декларативно развернулся к демократии. Исходя из этого, Фрэнсис Фукуяма сделал оптимистичный вывод о конце истории, так как полагал, что после политического и экономического коллапса СССР люди на планете поймут, что демократия и рыночная экономика — бесспорные победители, и решат пойти именно этим путем.

Сегодня мы понимаем, что он ошибался. Так же, как после Первой мировой случилась Вторая мировая война, хотя в 1918 году все понимали, насколько ужасный конфликт только что завершился, после коллапса социализма/коммунизма демократия и рыночная экономика не одержали победы на всей планете. Почему? Потому что создать и поддерживать их — дело трудное, долгое и неблагодарное.

Идеологическое соперничество «капитализма» и «коммунизма», которое велось всю вторую половину ХХ века, (пока) заменило не какое-то другое идеологическое столкновение, а, как правильно отметил американский специалист по международным отношениям Параг Ханна, острая борьба за успех, главным критерием в которой является экономика. И сегодня авторитарная народная демократия, которую проповедуют китайские коммунисты, и авторитарная суверенно-демократическая Россия являются самыми крупными и сильными соперниками Запада.

И Китай, и Россия (причем Китай не скрывал этого с самого начала, а Россия перестала таить это в 2007 году) для укрепления своей позиции готовы делать вид, что они в целом такие же, как мы. Мы с радостью пошли им навстречу, потому что их желание укрепиться нашло с нашей стороны отклик. И в Китае, и в России было и можно невероятно разбогатеть. Как жаль, что демократия и рыночная экономика не франшизы. Любая крупная компания, которая во имя больших прибылей расширяет свою бизнес-модель и бренд, строго следит за точным и своевременным исполнением условий теми, кто хочет стать частью ее успеха.

После развала СССР элиты нашего мира упустили шанс превратить демократию и рыночную экономику именно в такую «франшизу» и ради моментальных политических и, что главное, экономических выгод отказались от соблюдения и навязывания правил. Суверенная демократия в России и народная демократия в Китае не имеют к нашей демократии никакого отношения. Общее у них только слово «демократия» и все. Пройдет немного времени, и мы увидим, что растущее китайское самомнение (когда кое-где в мире ассертивность уже переходит в агрессивность) подтвердит: экономика с «китайскими характеристиками» не имеет ничего общего с нашей. И точно так же, как в случае «выборов» в России, когда заранее известен победитель, будет уже совершенно неважно, какое количество акций торгуется на бирже в Шанхае.