Лишение русского языка в постсоветских республиках в начале 1990-х годов идеологических и политических подпорок лишь подчеркнуло его важнейшие общественные функции, мало заметные в советскую эпоху. Связывая в качестве lingua franca все части полиэтнической постсоветской Центральной Азии, русский язык на протяжении четверти века убедительно доказывал, что является единственно доступным эффективным инструментом международной коммуникации, универсальным языком высшего образования, науки и рафинированных форм культуры. Однако это мало влияет на судьбу русского языка в регионе сегодня.
Отмежеваться от всего русского, в том числе от русского языка как инструмента влияния России, стало идеей фикс, навязчиво преследующей среднеазиатских национал-патриотов. На заре суверенитетов эта задача отождествлялась с укрепления молодой государственности, и средств на неё не жалели, особенно в том, что касалось создания масштабной историко-мифологической рестроспективы, вошедшей в учебники истории Киргизии, Казахстана, Узбекистана и других постсоветских республик.
Результат мы видим сегодня: сформировался пласт поколения «независимых», уверовавших в то, что Россия – исторический враг, а русский язык – язык врага, хотя и раздвинувший в XIX веке горизонты культуры, открыв Средней Азии мир, а миру – Среднюю Азию. Мысль Чингиза Айтматова о том, что «не было бы русской литературы – не было бы современной казахской, киргизской, туркменской, каракалпакской и многих других культур», а «для самостоятельного развития и достижения настоящего уровня в прежних общественных условиях этим литературам потребовалось бы, пожалуй, не одна сотня лет», стала приравниваться в начале XXI века к саботажу.
Осуществляемая центральноазиатскими государствами языковая политика была направлена на культивирование государственного языка путём юридической деквалификации статуса русского языка и сокращения ресурсов, необходимых для его стабильного воспроизводства. В Туркменистане, Узбекистане, Таджикистане такой курс проводился жёстче и последовательнее, в Киргизии и Казахстане – осторожнее, с оглядкой на неизбежные риски. Как ни хотелось властям Киргизии в конце 90-х годов сохранить гегемонию государственного языка, а пойти на уступки и закрепить за русским языком статус официального пришлось: эмиграция из страны высококвалифицированных русскоязычных специалистов в сочетании с глубоким кризисом грозила стране экономическим коллапсом.
На волне эйфории суверенитетов недооценённым оказалось ещё одно существенное обстоятельство: национальные языки, получившие статус государственных, оказались не в состоянии самостоятельно обеспечивать доступ к мировому информационному пространству и в полной мере возместить функции, выполнявшиеся русским языком. Наиболее остро эта проблема отразилась в секторе науки, которой грозило превратиться в «рудимент» вследствие языковой изоляции, а также в сфере высшего образования, осуществляемого на титульном языке по учебникам на русском языке не всегда твердо владеющими родным языком представителями титульной интеллигенцией.
Мало того что перевод огромного массива научной, художественной и образовательной литературы оказался мероприятием весьма затратным, свою непроработанность обнаружили национальные языки, по сей день не обладающие ресурсами для полноценного отображения современной ситуации в сферах науки, экономики, банковской деятельности, информационных систем. Предпринимаемые попытки создать собственно национальную терминологию приводят лишь к многочисленным казусам: термины либо заимствуются из русского языка, в результате чего, по словам киргизского журналиста Нарына Айыпа, «вместо использования двух чистых литературных языков получается один ”грязный”, смешанный», либо оказываются неточно переведенными (что недопустимо в науке) либо непонятными даже носителям языка.
По этой причине на фоне преобладающего числа национальных школ над русскими в Киргизии и Казахстане русский язык по-прежнему доминирует в системе высшего образования, позволяя готовить более или менее конкурентоспособных специалистов, в отличие от Таджикистана и Узбекистана, где не воздержались от стремительной дерусификации высшей школы, а потому испытывают сегодня снижение её уровня до неприемлемого качества. Это стало одним из факторов низкого спроса на услуги в сфере высшего образования: в 2017 году в вузы Таджикистана, согласно данным Всемирного банка, поступило около 20% абитуриентов, Узбекистана – 9% (последний показатель соответствует по уровню охвата системой высшего образования положению в Камеруне и Кении). Для сравнения: Казахстан и Киргизия имеют охват 40 и 49% соответственно. Однако и тут обольщаться не стоит: даже наиболее открытые для российского информационного воздействия Казахстан и Киргизия – яркие примеры маргинализации русского языка. По мнению профессора Кыргызско-Турецкого университета «Манас» в Бишкеке Замиры Дербишевой, «на плохом русском ведут занятия, читают лекции большинство преподавателей киргизской национальности. Многие из них, несмотря на то что являются прекрасными специалистами в своей области, недостаточно хорошо владеют грамматическими, стилистическими, акцентуационными нормами русского языка, что в конечном итоге ведет к нарушению адекватного восприятия информации».
И вот что характерно: дерусификация привела не к расширению, а сужению востребованности титульных языков, что вполне закономерно в условиях лингвистической глобализации, не оставляющей места национальному языку, если он не является для человека родным. Пророческим оказался и тезис эксперта по проблемам постсоветского пространства Фабрицио Виельмини о том, что с исчезновением системы образования на русском языке народы региона окажутся неспособны ответить на вызовы глобализации, а «с потерей русского языка прямо связаны деградация центральноазиатских обществ, распространение примитивного исламизма и во всяком случае дрейф Центральной Азии в сторону, противоположную каким-либо европейским принципам».
В итоге в Центральной Азии сложилась примечательная тенденция – интенсивный поиск «второго языка», окончательный выбор которого указывает не просто на лингвистическую симпатию, а на геополитические предпочтения. Утверждать, что этот выбор будет в пользу России, сегодня не возьмётся никто. Промежуточные показатели не утешительны: если Таджикистан в культурно-языковом отношении повёрнут к России лицом, Киргизия и Казахстан – в полупрофиль, поглядывая в сторону Запада (об этом говорят, в частности, эксперименты по внедрению многоязычия в систему среднего образования или функционирование «Назарбаев университета», где обучение осуществляется исключительно на английском языке преподавателями из США, Австралии, Великобритании, Германии, Канады, Индии и др.), то Узбекистан развёрнут и вовсе спиной, делая ставку на английский язык. Встреча президентов Узбекистана и США 15-17 мая 2018 года, ознаменовавшая «начало новой эры стратегического партнёрства», завершилась подписанием двух меморандумов, предусматривающих партнёрскую программу между университетами и расширение финансирования преподавания английского языка для узбекских школьников и студентов. По отзывам посещавших республику туристов, иностранец в Узбекистане сегодня воспринимается как человек, говорящий, прежде всего, на английском, а не русском языке (аналогичная ситуация сложилась и в киргизской глубинке, где чаще услышишь «хэлоу», нежели «здравствуйте»). Как отметил американский специалист по международным отношениям Раджан Менон, «время безраздельного доминирования России в Центральной Азии ушло навсегда».
Между тем русский язык, лишённый в отдельных центральноазиатских государствах всякого статуса, по-прежнему продолжает восполнять в различных объёмах функционально-структурную недостаточность государственных языков, сохраняя своё присутствие в регионе. Вновь доказывать свое превосходство русскому языку приходится наряду с экспортируемыми в Центральную Азию языками ключевых геополитических игроков, не жалеющих сил и средств на увеличение коэффициента своей «мягкой силы». Каждый здесь привлекателен по-своему: США и Китай – мощными экономическими ресурсами, Турция своей культурной, языковой и религиозной близостью с центральноазиатскими странами, арабские страны – экспортом религиозных традиций.
Свои преимущества имеет и Россия – очевидные, но пока мало кем оценённые, разве что предками народов постсоветской Центральной Азии, два столетия назад остановившими свой выбор на России и вместе с ней сформировавшими общую надкультуру, позволявшую её носителям ощущать себя единым могучим целым. Историческим носителем этой надкультуры, носителем понятных на всём постсоветском пространстве взаимопереводимых смыслов стал русский язык. Ни один другой язык, даже самый «глобальный», никогда его в этом аспекте не заменит. В этом генеральное преимущество русского языка. Ни с финансовой, ни с технической точек зрения в ближайшей перспективе невозможно найти абсолютную альтернативу хранящемуся в государствах Центральной Азии богатейшему культурному и научному наследию на русском языке.
При этом основные факторы, обуславливающие функционирование русского языка в государствах Центральной Азии, находятся за пределами их государственных границ. Проблема языка – одна из ключевых в вопросе трудовой миграции народов Центральной Азии в Российскую Федерацию. Российский антрополог Сергей Абашин подсчитал: одновременно в РФ находятся 10% всех жителей Киргизстана (каждый 10-й), 6,2% всех жителей Узбекистана (каждый 16-й), 12,2% граждан Таджикистана (каждый 8-й). При этом, как отметил историк и социолог Юрий Московский, «киргизы находятся в более выгодном положении, чем представители других среднеазиатских стран (например, Таджикистана), уже хотя бы потому, что намного лучше знают русский язык… Именно поэтому достаточно много киргизских мигрантов в Москве заняты квалифицированным трудом, киргизам больше платят, их даже ищут работодатели».
Учитывая данные многочисленных экономических исследований по Центральной Азии, свидетельствующих о том, что денежные переводы имели, имеют и будут иметь большое значение для сокращения бедности в регионе, а увеличение конечного потребления за счёт денежных переводов на 1% повышает уровень ВВП на 0,37%, одной из главных забот этих государств не может не стать содействие повышению социальной мобильности отправляющихся на заработки граждан, а это прямо пропорциональной владению ими русским языком. Вот только национальные образовательные ресурсы крайне ограничены.
Кроме того, русский выполняет важнейшую роль языка международной интеграции государств постсоветского пространства. Совершенно очевидно, что эта функция превосходит по своим полномочиям функцию языка межнационального общения, придавая русскому языку новый импульс развития. Как отметил Владимир Путин, «совместно использовать этот ресурс для развития – в наших общих интересах». Однако наметившаяся положительная тенденция тут же обнажила негативные последствия снижения качества русского языка в последние два десятилетия, а в отдалённых национальных регионах и вовсе замещения русского языка русско-национальными суржиками. Ответственность за это лежит на России. Так что самое время стряхнуть пыль с такого инструмента «мягкой силы», как русский язык.
Фото: Цезариум
