Беспрецедентные встречи председателя Госсовета КНДР Ким Чен Ына с президентом США, а до этого с южнокорейским президентом Мун Чжэ Ином (равно как и с китайскими руководителями, и с российским министром иностранных дел) способствовали разрушению стереотипов о   молодом лидере  Северной Кореи. Конечно, он нестандартен для сегодняшнего мира, а потому не может не вызывать предвзятого отношения, но теперь это уже не «психопат с ядерной дубинкой’, а, по словам Дональда Трампа,  «талантливый лидер» и «хороший переговорщик». В определенной мере на Западе в связи с этим стали задаваться вопросом, насколько оправданны укоренившиеся  представления и о самой стране, ранее однозначно воспринимавшейся как часть «оси зла».

Я далёк от того, чтобы считать опыт КНДР последних десятилетий (после индустриальной модернизации  1950-1960-х гг.) хоть сколько-нибудь позитивным: это бесперспективная ветвь общественного развития, которая завела северную часть Кореи, обладающую неплохим экономическим потенциалом и талантливым трудолюбивым народом, в тупик несвободы и подавления прав человека, зажима инициативы, экономического  отставания, неэффективности, и социальной деградации,  международной изоляции. Все это особенно трагично на фоне процветающей и динамичной части южной части той же страны, ставшей образцом для развивающейся части человечества. Но надо отдать северокорейцам должное: пусть немалой ценой, но они отстояли независимость и сделали КНДР одним их немногочисленных самостоятельных акторов мировой политики, хоть обычно с отрицательным знаком.

Эмоции  не должны мешать  научной добросовестности и объективности анализа. В случае с КНДР правоту такого подхода подтвердило время.  Сегодня на смену распространенному ранее исключительно очернительскому взгляду, а часто просто измышлениям, пришли попытки, в том числе на Западе, разобраться более  непредвзято в феномене Северной Кореи, чтобы выстроить менее зашоренную политическую линию по отношению к этому «изгою» и урегулированию застарелого  конфликта.

К чести отечественной науки надо отметить, что «корейская школа»  всегда занимала более или менее реалистичную позицию. Это проявилось и при переходе от идеологизированных хвалебных описаний советского периода (предназначенных для открытой печати) в конце 80-х- начале 90-х гг. прошлого века к открытому выражению своего мнения : корееведческому «мейнстриму» удалось удержаться от огульного, столь модного в то время, критиканства и сохранить научную объективность. Впрочем, многие кореевелы  просто стали писать открыто именно то, что содержалось в их  же работах с грифами «секретно» и «ДСП» в советский период. Кстати, ряд из тех работ вполне релевантны и сегодня (См. работы Г.Ф.Кима, Ф.Я.Шабшиной, Б.В.Синицына, Г.В. Грязнова, А.В.Торкунова,  А.В.Воронцова, А.З.Жебина, М.Е.Тригубенко и др.). 

Главные выводы российских экспертов (во всяком случае, большинства)  оставались неизменными на протяжении многих лет  и малосовместимы с подходом западных политиков и обслуживающих их интересы политологии. К сожалению, последняя на протяжении ряда лет имела преобладающее влияние на широкое российское «экспертное сообщество». Поэтому нередко в работах «международников широкого профиля» встречались совершенно ложные утверждения, а многие штампы весьма живучи. Попробую поделиться своим мнением (после изучения Кореи на протяжении 45 лет).

Во-первых, КНДР – не столько «заповедник сталинизма» ( хотя отрицать его влияние на формирование северокорейской государственности, конечно, не приходится), сколько современная реинкарнация традиционной восточной конфуцианско-теократической деспотии, управляемая «аристократическим» классом уже в третьем-четвертом поколении  (элита формируется по признаку происхождения).

Во-вторых, поскольку внешняя ситуация рождает высокую асабию (сплоченность) элиты, не имеющей «путей отступления», политструктура устойчива, а надежды на перевороты и революции малообоснованны. Благодаря информационной закрытости и наличию преданного репрессивного аппарата (что ведет не только к бесправию масс, но и к отсутствию осознания потребности и в политических правах)  такой режим власти обладает высокой живучестью, несмотря на внешнее давление. Более того, санкции и враждебные действия извне позволяют элите не только объяснить подданным трудности и оправдать промахи  и неэффективность управления, но и способствуют национальной консолидации вокруг лидера.

В-третьих, именно в силу вышесказанного совершенно ошибочным был вывод западных экспертов начала 1990-х гг., повторяемый, как мантра, до сего дня, об исторической предопределенности и неизбежности краха северокорейского режима.  Между тем именно на таком выводе была основана практическая политика Южной Кореи и Запада – от Клинтона до Пак Кын Хе (последняя вообще свято уверовала в предсказание придворной гадалки о коллапсе КНДР «в течение двух лет», что и привело ее политику в тупик). 

В-четвёртых, стремление к созданию ядерного оружия продиктовано не намерениями совершить агрессию против Южной Кореи и захватить ее (хотя такие мечты, возможно, и не были чужды некоторой части пхеньянского истеблишмента в прошлом)  и не желанием шантажировать соседей, а опасениями за собственную безопасность. Создание «стратегического уравнителя», таким образом – не самоцель, а значит, в принципе возможно обменять ядерный «сдерживатель» на новую модель паритета в области безопасности. Впрочем, пока такой вывод неочевиден и нуждается в проверке практикой. 

Как бы ни оценивать фигуру Трампа, надо признать его прагматизм, приведший к встрече с Ким Чен Ыном. Он отказался от политики «стратегического терпения» – сдерживания КНДР и содействия путём давления ее «неизбежному» коллапсу. Будем откровенны – США ранее надеялись, что такая линия  приведет не только к решению проблемы ядерного распространения, угрожающей монополии великих держав, но и к сдвигу в свою сторону геополитических реалий, сложившихся после Второй Мировой войны, в интересах противодействия Китаю. 

Трамп увидел иллюзорность таких надежд и признал две очевидности. Во-первых,  коль скоро раздавить КНДР не получается,  придётся иметь дело с нынешним режимом  и его лидером, а не уходить от общения. Во-вторых, КНДР – де-факто страна с ядерным потенциалом, и раз ее нельзя уничтожить военным путём (милитаристский блеф 2017 г. хорошо показал, что цена такого решения неприемлема), надо договариваться,  искать компромисс.

Оставим в стороне мотивацию Трампа (в том числе внутриполитическую). Важнее вопрос об осуществимости в представлениях обеих сторон позитивного сценария  «обмен ядерного оружия на безопасность». Большинство специалистов не верит, что северокорейцы совершат такую глупость, как сдачу своего единственного козыря в обмен на обещания, а ничего другого американская сторона гарантировать не может. Но пока ситуация настолько непредсказуема, что скептики могут быть посрамлены. Во всяком случае, похоже, что  Ким и сам не решил еще, как далеко он пойдёт по пути денуклеаризации (думаю, ядерную «заначку» он все же оставит, а американцам придётся с этим смириться – во всяком случае, возможность этого «сквозь зубы» признают американские специалисты). 

Скорее, однако, главным препятствием оптимистичному сценарию  будут заторы в создании  гарантий безопасности КНДР – в рамках логики американской политической системы создание такого механизма необратимой природы просто непредставимо, да и неизбежны неоднократные срывы с обеих сторон по причине неудовлетворенности действиями друг друга. 

Но речь не об этом, а о целях Ким Чен Ына: сможет ли политический процесс урегулирования способствовать трансформации  КНДР и насколько такая «конвенционализация» (превращение в обычное государство), возможна?

Каковы стратегические идеалы и цели Ким Чен Ына? Похоже, несмотря на «мимикрию» под стиль своего деда (в целях не только завоевания популярности у собственного народа, но и для обозначения своей особости в международной системе), человек он вполне современный.  Южнокорейские разведаналитики выделяют такие черты его характера, как решительность (причём на грани бессердечности), прагматизм, целеустремлённость, принципиальность, стремление к справедливости и «честной игре». Вместе с тем он обладает отличными навыками кризисного реагирования, хладнокровен, но может быть отзывчивым,  ценит преданность и доверие, не стесняется  проявить эмоции, невысокомерен, не любит лести. Он понимает силу информационно-пропагандистских технологий и пиара,  обладает хорошим уровнем интеллекта, умело пользуется факторами открытости и транспарентности, не чурается микроменеджмента, стремится к получению объективной  информации и трезво ее оценивает,  не любит «втирания очков»[1]. В общем, оценка Трампом его как «таланта», наверное, не натянута. Хотя, может быть, это заслуга мудрых советников, а не только лично «маршала».

Можно ли поверить, что идеалами такого лидера, получившего по праву рождения  безраздельную власть и «мандат небес» в отношении двадцати пяти миллионов поданных, является только  охранительство, приверженность казарменному строю и консервация информационной ущербности, закрытости и отставания страны по всем параметрам? Конечно, семейные корни и воспитание сыграли свою роль (хотя мне лично не кажется, что Ким третий боготворит своего отца, скорее, испытывает пиетет к деду как «отцу нации»). Благодаря «чучхейской закалке, а также   и пребыванию в Европе он вряд ли питает и особые иллюзии в по поводу справедливости либерального капитализма.  Едва ли ставит во главу угла социальную справедливость, но, наверное, хотел бы, чтобы система «социальных лифтов» в его стране была не сословной, а меритократической.

Впрочем, это предположения. Обратимся к фактам. Поначалу особых новаций Ким Чен Ын избегал. Вскоре после во многом спонтанного прихода к руководству страной он  немедленно занялся укреплением режима личной власти путём беспощадного искоренения потенциально несогласных, резкого ограничения роли военных (бывших становым хребтом режима при его отце), интеграции старых лояльных лично ему кадров и привлечения ( на низовом и среднем уровне) молодых управленцев в партийную иерархическую вертикаль власти, борьбой  с «идеологическим загрязнением» (считая, что народ ещё «не дорос» до восприятия «недетских» потребительских и либеральных ценностей).

Если бы он на этом и остановился, можно было бы говорить, что Ким Третий станет «вторым изданием» своего отца,  Ким Чен Ира, главной задачей которого было предотвратить разбалансировку системы в условиях острейшего внутреннего и внешнего кризиса после распада СССР и утраты гарантий безопасности. Но Ким Чен Ын пошёл дальше. С самого начала ряд симпатичных деталей (публичные появления с элегантной супругой, дружба с американским баскетболистом Дэннисом Родманом, сооружение развлекательных и спортивных объектов для народа, новые веяния в поп-культуре) позволяли предположить, что вождь и сам не чужд западному образу жизни.

Однако инициативы были отнюдь не либеральными. Поворотным моментом стало провозглашение на мартовском 2013 г. пленуме ЦК ТПК стратегии «Пёнчжин» – одновременного развития ядерного потенциала и экономики. Купившись на «обманку» – цитирование лозунга 1960-х гг. - многочисленные «эксперты» утверждали, что такая линия потянет КНДР назад из-за усиления напряжённости в отношениях с другими странами и изоляции, приводящей к экономической блокаде, растрате ограниченных ресурсов. 

На деле «Пёнчжин»  означал следующее. Первое – сокращение  общих расходов на обычные вооружения и огромную сухопутную армию при концентрации ресурсов на ракетно-ядерной программе. Эти расходы оказались не такими уж значительными, так как ранее созданные мощности позволяли в форсированном режиме реализовать накопленный задел в ракетно-ядерной программе, и главным образом средства шли на оплату труда, в специфически северокорейских условиях – часто не в денежной, а натуральной форме (поощрения, квартиры, улучшенное питание  и т. п.

Второе – фактическое разрешение функционирования на низовом уровне рыночных механизмов, что привело к заметному росту производства сельскохозяйственной продукции, потребительских товаров, объемов розничной торговли, а также симулирование строительного сектора. В результате наметился экономический рост (до 4%), улучшилась структура экономики, развился финансовый оборот – правда, ценой растущего расслоения, появился средний класс и вырос платежеспособный  потребительский спрос. И вся эта «реформа без открытия» проходит в условиях жесточайших экономических санкций, на основе более эффективного использования внутренних резервов. Изменилась и сама жизнь северокорейцев. По словам проведшей много лет в КНДР по линии гуманитарных проектов Катарины Зельвеггер, изменения в КНДР можно выразить через 6M: market, money, middle class, modern cars, mobile phones, mindsets.

В конце 2017 г был констатирован полный успех линии «Пёнчжин» –«завершение создания государственных ядерных сил». На деле до работоспособного ядерного потенциала ещё неблизко- но Ким приступил к реализации второй части своего плана. Стало наконец ясно, что давшийся ценой возмущения мирового сообщества и усиления давления на КНДР успех в обретении ракетно-ядерного потенциала в первую очередь преследовал цель начать торг с противниками с выгодных позиций. Пхеньян явно не собирается инициативно начинать войну с США, а для сдерживания возможной агрессии межконтинентальные баллистические ракеты не очень нужны, но именно появление этой прямой угрозы заставило в итоге Вашингтон сесть за стол переговоров.  Конечно, нельзя сбрасывать со счетов научно-технологический прорыв и престижно-политический эффект от ракетно-ядерной программы, но взятие этого рубежа имеет качественное значение по другой причине. Именно оно  позволило Ким Чен Ыну перейти с начала 2018 г. в «мирное наступление». Он удачно использовал осознание американским истеблишментом невозможности военного решения и приход к власти в РК настроенного на примирение и сосуществование с КНДР либерального правительства Муна. 

Начавшийся диалог и укрепление внешнеполитических и внутриполитических позиций позволили Ким Чен Ыну оперативно перейти к реализации третьей части плана. На 3 пленуме ЦК Трудовой Партии Кореи 7-го созыва 20 апреля 2018 г. Ким Чен Ын заявил: «Исторические задачи, которые осветил стратегический курс нашей партии на параллельное ведение экономического строительства и строительства ядерных вооруженных сил, намеченный мартовским 2013 года пленумом ЦК партии, блестяще претворены в жизнь» и потому пора «всей партией и всей страной концентрировать все силы на строительстве социалистической экономики». Фактически он, подобно Рузвельту, предложил народу «новый курс» – отказ от дальнейшей милитаризации (при соответственном снижении роли военных) и акцент на экономической модернизации. 

Как ее добиться? Во-первых, нормальный ход переговоров (а можно рассчитывать, что до конца года с учётом  важных для Трампа промежуточных выборов в ноябре американцы постараются не срывать диалог) поставит вопрос о смягчении санкций, что даст немедленный позитивный эффект для населения. Ведь хотя санкции и не влияют на позицию руководства по ядерной проблеме (и из предыдущего анализа ясно почему – ставка тут гораздо выше, чем просто возвращение страны на прежние экономические позиции) они тягостны для населения – почти полностью прекращены легальные валютные поступления от экспорта, возникла безработица, проблемы в снижении энергией и транспортам, получении жизненно важных потребительских товаров...

Ослабление режима санкций не только даст толчок маркетизации и реформам, что вызовет быстрый прирост экономики, но и может создать приток иностранного капитала. По данным компании «Предата»  с  сентября 2017 г. в резко увеличился индекс ожиданий в отношении маркетизации и реформ в Северной Корее, а с середины мая 2018 г. отмечен всплеск в несколько раз числа интернет-запросов в Японии и Китае касательно северокорейской экономики.

В случае успеха дело может идти к новой фазе внешнеэкономического сотрудничества, тем более что КНДР последние годы планомерно создавала фундамент для него – законодательство о внешнеэкономической деятельности, аппарат управления, специальные экономические зоны  (числом более 20). Таким образом, мы можем  стать свидетелями смены парадигмы политико-экономического развития КНДР. Нынешняя декларируемая готовность США и РК помочь такому обороту (вспомним подготовленный Трампом рекламный ролик о светлом будущем КНДР, показанный им Ким Чен Ыну в Сингапуре) может сыграть решающую роль.  Если, конечно, направления и темпы денуклеаризации устроят противников Пхеньяна, а о ясности в отношении намерений сторон говорить ещё рано.

В перспективе и при доброжелательности в отношении КНДР извне она  может быстро модернизироваться на основе своих сравнительных преимуществ – минеральных ресурсов, логистического потенциала (трансазиатский транзит), дешёвой и квалифицированный рабочей силы, достаточно высокого уровня развития информационных технологий, и, наконец, туристических возможностей. Причём процессы «вписывания»  в глобальные цепочки стоимости не обязательно должны сопровождаться обвальным открытием страны, опасным для режима. Постепенное же врастание в международное разделение труда с повышение уровня жизни может помочь элите контролировать население. Тем более что оно и само не будет особо склонно к бунтам и «цветным революциям»: все на Севере Кореи прекрасно понимают, что это означало бы не смену власти и элиты (ради чего такие революции и затеваются), а исчезновение страны и переход территории Севера под внешнее управление – оккупацию со стороны Южной Кореи и превращение северян в «граждан второго сорта», пусть и накормленных. 

Последующие фазы «плана Ким Чен Ына» вписываются именно в такую перспективу. Символично его поведение в неслучайно выбранном для первой встречи с американским президентом Сингапуре. Ещё его отец с одобрением говорил о Сингапуре и Брунее, явно мечтая о превращении страны из тоталитарной идеологизированной монархии в «диктатуру развития».  Может быть, и завещал он сыну, чтобы тот построил не ядерный концентрационный лагерь, а процветающую автократию, стал, так сказать «северокорейским Ли Кван Ю». Не о том ли думал Ким, прогуливаюсь по набережной у «Марина Бэй Сэндс»?

Конечно, вероятность столь благостного развития событий невелика. Слишком остра враждебность американского истеблишмента к «оси зла», слишком сильно искушение «не мытьём, так катанием» подорвать «кровавый режим и антинародную диктатуру» даже и в случае денуклеаризации и нормализации отношений. К тому же такое желание завязано на стратегические  интересы США, направленные против Китая, плацдарм на границах которого и ограничение сферы влияния были бы нелишними. Непредсказуем и фактор Южной Корее, где влиятельные политические силы по-прежнему мечтают о реванше и «аншлюсе».

Не будем сбрасывать со счётов и озабоченность Японии возможностью укрепления КНДР как недружественного конкурента, и желание Китая удержать Северную Корею в своей орбите. 

Однако все же Россия должна иметь в виду и описанную выше перспективу. Мы могли бы внести немалый. вклад – и на взаимовыгодной основе – в модернизацию КНДР. Помимо известных инфраструктурных проектов (железнодорожный коридор, газопроводы, соединение энергосетей) для нас при благоприятных условиях интерес представляло бы участие в развитии энергетики Северной Кореи (включая ядерную), разведке и освоении месторождений полезных ископаемых, марикультуре. Не совсем невозможны и «экзотические» затеи – например, использование ракетно-космического потенциала КНДР для совместного проекта коммерческих запусков, не говоря уже о освоении туристического потенциала. Главное – не опоздать, так как случае благоприятного развития событий на неосвоенном северокорейском рынке может стать весьма тесно.