Что неладно в нашей «консерватории»?
Известный украинский журналист Александр Дубинский, комментируя ситуацию в стране на своей странице в ФБ, не стесняясь в выражениях, едко охарактеризовал происходящее в стране: «Министр охраны здоровья вещает о пользе сквозняка и сидения на холодном. Руководители Нацбанка принимают решения после общения с куклами-мотанками. Постпред президента в Крыму сообщает о дельфинах, которые из патриотизма отказались от пищи и умерли. Только мне кажется, что… страну захватили идиоты?»
Все это верно. Только захватившие власть не явились из ниоткуда. Им помогли взять власть не только коллективный Запад, местные националисты, но и «свободомыслящая общественность» Украины. Именно она долгое время создавала видимость интеллигентного бескровного протеста, пока за её спиной клубились боевики, именно она горячо оправдывала подавление инакомыслия — мотивируя это тем, что страна делает решительный шаг в сторону «цивилизованного Запада». Именно украинские либералы — в лице своих наиболее известных агитаторов — в конце концов начали поддерживать цензурные запреты, войну против собственных сограждан, подкармливали всяческое волонтёрство, а теперь внезапно для себя оказалась в картиной позе «не ждали».
Либеральный оппонент поначалу подбирает иностранные слова, цитирует Хайдеггера и Фукуяму, но, в конце концов, сквозь тонкую оболочку внешней интеллигентности прорывается его истинная суть: ненависть, оскорбления, злоба. Полчаса — и нет интеллигентного с виду человека, слетели оковы образованности, и таких интеллигентов-ненавистников насчитываются многие десятки тысяч. «Может, что-то в консерватории не так?» — спрашивал в таких случаях Михаил Жванецкий.
Действительно, тип мышления, который формирует современное высшее образование (мы же говорим об интеллигенции), преимущественно критиканский. Это продиктовано самим прививаемым методом современного научного анализа, построенного на безжалостной критике. Особенно это касается гуманитарных наук и творческих профессий. Критика как бы является проверкой на истинность того или иного суждения, рациональность — критерием пользы. Нравственные императивы сложно соблюдать самому, но легко критиковать, доказывая их устарелость и понижая планку до собственного уровня.
Утверждение и его доказательства, прошедшие обкатку всесторонней критикой, принимают статус истины и принимаются потребителем информации на веру. Часто — слепую веру, ибо подразумевается, что горнило критики они уже прошли. Так профессора американских университетов — пока достигнут своей высокой должности и звания — проходят жесточайший отбор, в том числе, доносы коллег и студентов. Но если соискатель звания прошёл испытания и утверждён, он может позволить себе куда большую степень свободомыслия, вплоть до левацких заскоков.
Проделки практически всегда остаются безнаказанными, укладываясь в понятие «свободы мысли», что даёт учёному степень интеллектуальной свободы, необходимую для рождения новых идей и смыслов. Кстати, во времена Советского Союза наиболее важные для обороноспособности страны скопления учёных в различных академгородках оставались общепризнанными рассадниками свободомыслия, и Советская власть смотрела на это сквозь пальцы, отчётливо понимая пользу вольного научного созидания для государства в технической сфере.
Однако в какой-то момент отлаженная система даёт сбой. Критиканство, охватывая все слои общества (и, в первую очередь, его креативный класс), вместо творческого осмысления начинает нести деструкцию. Сомнению и критике подвергаются сами базовые основы общества и государства, хуже того, начинаются активные разрушительные действия в парадигме «новой морали». Например, такая псевдологическая цепочка: «мы значительно древнее Руси» — «летописи и христианство привнесено, дабы лишить нас исторической памяти» — «мы испокон веков арии, сверхлюди, мы арийцы и сейчас» — «"не убий" это христианская выдумка» — «мы имеем право на расправу с негодными уже сегодня».
Повторимся. Методология современного научного (и псевдонаучного) познания часто подразумевает тотальную критику, а потом уже окончательное и доверительное усвоение привнесённых догм. В наших университетах поколениями учат именно так. Это периодически порождает огульное критиканство по отношение к прошлому (прошлое всегда беззащитно) и некритическое усвоение новомодных трендов. А откуда берутся новые веяния известно — веками интеллектуальные моды отечественной интеллигенции диктовал Запад. Забросить в местный критиканствующий омут ту или иную деструктивную идею и обеспечить её медийной поддержкой — элементарно.
© РИА Новости, Григорий Василенко | Перейти в фотобанк
Порою эпатажное свободомыслие принимает просто уродливые формы. «Я сдал бы Ленинград немцам. Для меня жизнь каждого человека дороже, чем ср*ный город Ленина, который не сдавали потому, что город Ленина сдать нельзя», — заявил с экрана популярный украинский журналист Дмитрий Гордон. Восторг «свободомыслящих» обеспечен и гуманизм задним числом продемонстрирован. Гордон естественно считает себя умнее Генштаба РККА и товарища Сталина, но даже ребёнку должно было быть понятным, что потеря второго по величине промышленного центра страны, мощного оборонительного района, соединение финской и немецкой армии в единый кулак, окончательное уничтожение Балтийского флота и прочие весьма печальные последствия сдачи Ленинграда не приближали бы победу над нацизмом. А победа над нацизмом — это и сохранённые на будущее миллионы жизней, в том числе, и евреев. А говорит Гордон так, поскольку ему всеми силами надо пытаться доказать тождественность Гитлера и Сталина — излюбленный тезис западной пропаганды.
Гордон уверяет, что надо было беречь людей вчера, но любит ли людей сам Гордон сегодня? Вот он отзывается о своих соотечественниках: «Я никогда не думал, что у нас столько дебилов, идиотов и людей, которым безразлична судьба своей родины… Я говорю, что у нас большинство народа — дебилы, идиоты и люди, которым плевать на свою страну. И от этого наши беды, потому что они выбирают таких же дебилов, идиотов и тех, кому плевать на свою страну». Вы чувствуете накал гуманизма господина Гордона?
Происходит это потому, что человек считает себя (возможно, по причине своей личной популярности) значимей других. И это критерий социал-дарвинистский. Дескать, именно поэтому у излагающего есть право безапелляционно критиковать всех и вся: тварь я дрожащая или избирательное право имею? Псевдоинтеллектуальное свободомыслие, порою переходящее в откровенное хамство, болезнь не только Гордона. Возьмём, для примера, его коллегу Матвея Ганапольского.
В начале марта Ганапольский охарактеризовал людей, которые присутствовали на оглашении Послания Президента РФ: «… там сидели академики, там сидели выдающиеся деятели искусств, по-настоящему выдающиеся, украшение нашей российской культуры, сидели учёные, украшение нашей российской науки. И никто, ни один человек, ни одна собака, я их называю собаками в буквальном смысле этого слова, ну вот просто не встала и не вышла из зала… Все, кто сидели в этом зале, вы подонки, негодяи и предатели. Какие бы вы звания не имели, какими бы наградами не были увешаны ваши широкие груди, готовые для новых наград, вы подонки, негодяи и предатели». Украинские патриоты от потока сознания Ганапольского в восторге: люди, мало чего добившиеся в профессиональном признании, в своих глазах сразу стали выше «собак». Площадная ругань как бы уравнивает критикующего и критикуемого.
Современный либерализм — это крайняя степень свободы личности, доходящая до интеллектуального тоталитаризма, а значит — в конечном итоге, превращающее всех своих апологетов в легко управляемую толпу. Майдан свободомыслящих, в конечном итоге, всего лишь толпа политтехнологически управляемых холопов. Не надо путать толпу с общностью, общиной — важным условием выживания человека. И есть большая разница между погрузившимся во время блэкаута в грабежи «прогрессивным» Нью-Йорком и японской «патриархальной» Фукусимой, где никто ничего не мародерствовал в принципе, даже пока ещё не было известно об истинных масштабах заражения территории. Многие качества настоящей личности проявляются через заложенные воспитанием табу. Нельзя мародерствовать (хотя часто это выгодно), нельзя заниматься каннибализмом, нельзя глумиться над историей отечества — поскольку это глумление над собственными предками.
Если начать объяснять табу логически, мы впадем в дискуссию и критиканство, подразумевающие разрушение табу, но всегда ли это свободомыслие на пользу? Если свободному разуму «можно всё», то от многих преступлений (или социальных экспериментов) большую часть критиканского общества сдерживает только страх внешнего наказания. Современные либералы накануне выборов могут бесконечно рассуждать о любви к народу и гуманизме, но — возможно — истинная любовь вообще явление другого порядка, с налагаемыми именно на себя внутренними моральными обязательствами?
Сказанное вовсе не значит, что критика всегда вредна, а консервативный подход априори верен. Общество это живой организм, в котором циркулируют различные течения и потоки. Вопрос в управляемом соблюдении баланса их взаимоотношений — иначе оно, общество, идёт вразнос. Что мы и наблюдаем сегодня на Украине.
Константин Кеворкян
