Польский исследователь Михал Садловский опубликовал на днях на портале ИА REGNUM статью, в которой дал свою интерпретацию состояния российско-польских отношения сегодня и на перспективу. Взгляд уважаемого автора интересен еще и тем, что он является представителем молодого поколения, родившегося в Третьей республике и не заставшего времена Польской Народной Республики. Спустя лет десять это поколение займет ведущие позиции во власти, политике, бизнесе, культуре, науке. И с ним придется иметь дело в том числе России. Поэтому тем более ценно желание польского исследователя говорить с российскими коллегами уже сейчас, обсуждать повестку дня и ставить вопросы о будущем диалога наших двух стран.

В свою очередь попробуем и мы сказать о том, как нам видятся сложные вопросы отношений между Россией и Польшей. Прежде всего, заметим, что часть из них проблемными не выглядят. То же возвращение обломков самолета, на котором в апреле 2010 года в Смоленск летела делегация во главе с президентом Польши Лехом Качиньским, вполне реализуемо и произойдет, рано или поздно.

Немного более сложно могут решаться вопросы исторического диалога, хотя и здесь даже в наши дни есть подвижки. Насколько известно, польские и российские историки издают совместные работы, возможно, со временем эти наработки перейдут на уровень учебников для школ и высших учебных заведений. Хотя — и это тоже правда — интерпретации определенных событий в Польше и России будут разными. Например, в части Второй мировой войны.

Однако, как нам кажется, сегодня «боевые действия», которые ведет с памятниками воинам Красной армии и советско-польскому воинского братству правящая партия «Право и Справедливость» (PiS), скорее, бьют по собственно польской истории. Политический класс Третьей республики корнями уходит в эпоху Польской Народной Республики и антикоммунистического сопротивления, которое не было однозначным.

Отрицание ПНР как «несвободного» государства, «оккупированного» Советским Союзом, стигматизирует всех, кто хоть как-то выражает несогласие с такой точкой зрения и тем более имевших контакты с властями Польской объединенной рабочей партии. Для PiS это важно с точки зрения внутренней политической борьбы, следствием чего становится формирование альтернативного пантеона героев, что отражается и на так называемых советских памятниках. Отсюда такой интерес к «проклятым солдатам» и формированиям, сражавшимся на стороне союзников, и забвение польских воинов, воевавших вместе с Красной армией.

Но нельзя не видеть и другого. Польшу и Россию — в отличие от этнократических режимов республик Прибалтики и Украины — объединяет антифашистский настрой и неприятие лиц и подразделений, сотрудничавших с нацистами. На наш взгляд, кто бы ни пришел к власти в Польше, он не станет прославлять нацистских приспешников, что мы видим сейчас на Украине и в Прибалтике. Это точка, где польское и российское общество могут сойтись.

Не будем исключать поэтому вероятности того, что спустя годы, когда руководить Польшей будет постсоветское поколение, для которого «война» с Польской Народной Республикой не будет иметь инструментального значения, на повестке вновь появится вопрос польско-советского воинского братства. В конце концов, обществу нужны победы и побеждающие герои. А те поляки, которые освобождали Варшаву во время Второй мировой и штурмовали Берлин, делали это рука об руку с Красной армией, а не союзниками. И если памятники авторства ПНР совсем неприемлемы, почему бы тогда не поставить новые, от имени уже Третьей республики и без всякой «постсоветской ностальгии»?

А теперь о главном. Следует отдать должное польскому исследователю в том, что он ставит вопросы об экономической составляющей польско-российской «войны» в контексте соперничества за рабочих с Украины и из Белоруссии и связанной с этим цивилизационной и политико-культурной принадлежности Белоруссии и Украины. «В Варшаве и Москве границы этих ценностей воспринимаются по-разному, что создает все новые и новые конфликты, недоразумения и порождает вопросы в отношении намерений сторон», — отмечает автор.

Иначе говоря, если в Польше задаются вопросом, где готова остановиться Россия, то в России спрашивают, а где готова остановиться Польша. Сама по себе постановка этой проблемы — уже успех реализма в политическом мышлении. Поскольку, на наш взгляд, Варшава до сих пор не решалась выйти из плена концепции временен XX века, в соответствие с которой украинско-белорусское пространство (вслед за ним и литовское) было обязано оставаться буфером между Польшей и Россией.

Отсюда и «прометеизм» Пилсудского, и разработки Гедройца-Мерошевского, которые при разном идеологическом постулировании были обусловлены страхом Варшавы перед появлением протяженной польско-российской границы. Аксиомой считалась необходимость иметь прослойку в виде «буферных государств», желательно воспринявших польскую версию истории и культуры и настроенных против Москвы.

Но это являлось позицией слабости и изоляционизма, не оставлявшего Польше геополитического выбора между Западом и Востоком. А если Запад знал, что Варшава и так никуда от него не денется, то зачем ему надо было учитывать ее интересы? Между тем наличие антироссийского буфера, как отчетливо стало видно после переворота в Киеве в феврале 2014 года, нисколько не способствует росту безопасности Польши. Напротив, рост украинского национализма в его антипольской версии времен Второй республики привел к тому, что Украина оказалась на грани импорта нестабильности в Польшу.

И не стоит обольщаться притоком рабочей силы, в обучение которой Варшава не вложила ни копейки и на социальные потребности которой ей не приходится тратиться. «Украинизация» ряда польских регионов провоцирует конфликты приезжих с местным населением. На наш взгляд, бесперспективными окажутся и попытки Польши полонизировать украинцев, обучая их в польских школах и институтах с университетами. Возвратившись к себе домой, они с легкостью перейдут на националистическую версию польско-украинской истории, в которой поляки являются исконными врагами как минимум на протяжении от Хмельницкого до Бандеры.

Безусловно, в польско-российских отношениях при желании тоже можно найти конфликтный потенциал. Но нельзя не заметить, что в них не было такого феномена, как Волынская резня, в которой мирных поляков уничтожали как военизированные отряды националистов, так и обычное украинское сельское население. Наконец, современная практика общей границы между Польшей и Россией в Калининградской области, имевший место режим МПП показывают, что нам проще жить по соседству друг с другом, когда обе страны не разделяют «геополитические посредники».

В заключении хотелось бы сказать следующее. Трудно не согласиться с польским коллегой, когда он предлагает сторонам отказаться от понятий «мистического врага» и «пассивного объекта». Но для этого нужно время. Думается, что придет оно тогда, когда обе страны, Польша и Россия, которые в отличие от ряда новообразований на пространстве от Варшавы до Москвы являются исторически укорененными государствами, осознают свою особую ответственность за судьбу этого региона.